Кто запретил белорусский рок?

ТАТЬЯНА ЗАМИРОВСКАЯ выясняла, кто и как отменяет в Беларуси концерты музыкантов

Имена:  Александр Куллинкович · Владимир Некляев · Змитер Войтюшкевич · Лявон Вольский · Сергей Михалок

​Концерт в Америке

Вечером 24 августа около американского посольства в Минске собирается внушительная толпа белорусских деятелей культуры. Эти люди вовсе не намерены выехать в Нью-Йорк или Калифорнию. К тому же визы в американском посольстве гражданам Беларуси не выдают: после того как белорусское правительство вынудило посольство сократить штат на 85%, выдача виз стала невозможной чисто технически. Американское посольство — пусть его штат и небольшой — занимается поддержкой белорусской культуры. Белорусские музыканты, писатели, поэты и журналисты приглашены на званый вечер, посвященный «свободе творческого самовыражения».

«Люди сами должны решать, на какой концерт им идти и что слушать. Власть не должна решать это за них!» — объявляет в приветственном слове Майкл Скэнлан, временный поверенный в делах США на территории Беларуси. Приглашенные бродят по живописной лужайке и пьют вино, заедая его шашлыком. Эта встреча — одна из редких возможностей для «запрещенных» белорусских музыкантов собраться вместе, пообщаться, выступить со сцены: после 19 декабря 2010 года значительная часть белорусских деятелей культуры снова попала под запрет.

Бывший кандидат в президенты Владимир Некляев завораживающим ораторским голосом читает со сцены цикл тюремных стихов. Почти все они — о любви к жене Ольге. Потом выступает бард Змитер Войтюшкевич; он поет песни на стихи Некляева, попутно замечая, что «не все могут сейчас так же безмятежно есть шашлыки». Этим «не всем» Войтюшкевич посвящает французско-шансонную композицию с тарабарским для иностранца припевом «Разбуры турмы муры» (в переводе «Разрушь тюремные стены»). Все понимают, о ком речь: в Беларуси многие участники событий 19 декабря до сих пор сидят в тюрьмах. Войтюшкевич — тоже запрещенный: он активно участвовал в избирательной кампании Некляева.

— Было бы круто, если сейчас на территорию посольства ворвались бы омоновцы и начали всех вязать! — шутят гости. Это обычный белорусский юмор. Что бы ты ни делал, всегда могут ворваться омоновцы и начать всех вязать. Это дико смешно, потому что абсурдно и правдиво.

На сцену выходит герой белорусского рока Лявон Вольский, экс-лидер легендарной группы N.R.M., чьи хиты «Паветраны шар», «Песні пра каханьне» и «Трычарапахі», написанные еще в конце 90-х, белорусская молодежь до сих пор орет под гитару во дворах. Теперь N.R.M. выступают без него: за фронтмена гитарист Пит Павлов — это все равно как если бы Кит Ричардс уволил из Rolling Stones Мика Джаггера и сам взялся бы петь «Paint it Black». Говорят, Вольского «отстранили» из-за того, что он больше внимания уделял своим сольным проектам.

— Вольский с Павловым не поздоровался! Они даже не подошли друг к другу! — обмениваются впечатлениями жующие шашлык журналисты. В любой другой стране эти парни бы засудили друг друга. Но в Беларуси всё не так.

Вольский поет песню на стихи Владимира Короткевича. Это популярное явление в белорусской музыке — песня на чьи-то стихи. Вряд ли это бардовское поветрие, скорее необходимость ощутить единство с теми, кто заодно с тобой, но по каким-то причинам не может стоять рядом на сцене: умер, уехал, не умеет петь.

Потом на сцену выходит поэт Андрей Ходонович и начинает читать хип-хоп о белорусских мужчинах. В оригинальной r’n’b-аранжировке эта песня вошла в свежий альбом барда Войтюшкевича, изданный в Швеции при помощи шведского консульства. Иностранная поддержка — тоже обычное дело для Беларуси. «Спасибо, что мы можем выступить в родной стране! — радуется Ходонович. — Спасибо за это Польскому институту, американскому посольству, посольству Швеции, Гете-институту… Жаль, что никому белорусскому мы не можем сказать спасибо».

Потом выступает не менее запрещенная группа Naka. На клавишнице группы — майка с Чебурашкой и надписью «Его тоже запретили». Когда появился пресловутый «расстрельный список» с «не рекомендованными для упоминания в СМИ» деятелями белорусской и мировой культуры, в него попал детский писатель Успенский — за то, что подписал что-то в поддержку политзаключенных. Всех веселило, что Чебурашка тоже, получается, враг народа.

Пит Павлов ходит мрачный. Все обсуждают, что на днях запретили концерт N.R.M. в «Граффити». «Граффити» — это клуб, в котором всегда проходили все концерты запрещенных групп. И вот запретили N.R.M. До этого группа дала пятнадцать концертов в разных городах Беларуси.

— Журналюги! — жалуется Пит, когда начинаешь расспрашивать его о случившемся. — Удачные концерты их не интересуют! Всех интересуют только скандалы и запреты! А помощь оказывать не хотят!

Журналистам стыдно, сказать им нечего.

— Ну правда! — пожимает плечами Пит. — У нас был тур по Беларуси, разве что в Гомеле концерт не состоялся, и никому не было интересно. А один запретили — и всё, сразу интерес!

Концерт N.R.M. в гомельском клубе не состоялся из-за того, что организаторам якобы позвонили из управления культуры Гомельского облисполкома и сказали: «Группа запрещенная». Но это по неофициальной информации. Никто прямо не может сказать, что все было именно так. Кругом недоговаривания. Говорят, им позвонили… Вроде кто-то сказал… Наши информаторы сообщили, но я не могу назвать…

Ничего нельзя называть. Беларусы — мастера недоговорок и умолчания. Концерт N.R.M. в Минске отменили из-за того, что вроде бы срочно понадобилось чинить электропроводку в клубе.

Все обсуждают «потерю» клуба «Граффити» — 21 августа там отменили концерт Войтюшкевича. «Внезапный, как понос, ремонт, — комментирует случившееся сам Змитер. — Чувствую себя Брюсом Всемогущим: куда ни приду — то электричество отключится, то канализацию прорвет». Если отменят концерт «Нейро Дюбель» 29-го, решает общественность, дело дрянь.

Лидер группы «Нейро Дюбель», интеллигентный панк Александр Куллинкович, тоже присутствует на приеме. 19 августа отменили его концерт в «Loft-кафе». Опять же «по неофициальной информации», дирекцию клуба вызвали в администрацию Советского района города Минска и попросили «хорошо подумать», перед тем как проводить мероприятие. Пришлось отказаться: клуб новый, открылся недавно и уже засветился благотворительным концертом памяти жертв теракта в минском метро 11 апреля. Концерт организовывал не запрещенный, но крайне неприязненно относящийся к белорусским властям джазовый саксофонист Павел Аракелян — в знак протеста против того, что многим из пострадавших в метро на тот момент государство так и не выплатило никаких обещанных денег. Более того — недавно в «Loft» прошел концерт Лявона Вольского, презентующего свои социально-политические куплеты под именем «Савки и Гришки». На Куллинковиче история этой концертной площадки завершилась, после чего он с горечью заявил, что ощущает ужасающее одиночество: он занимается музыкой, а его через все эти запреты «толкают в политику».

Гостям званого вечера показывают анимационный клип, в котором историю Беларуси ухитрились сжать до нескольких минут. В проекте участвовали многие белорусские музыканты: Александр Помидоров, Лявон Вольский. Вообще, все они — одна тусовка, одна компания, все они фактически заодно. И их всех запретили. Причем непонятно кто. Владельцы клубов? Люди из горисполкомов? Руководство «на местах»? Где именно в «высших эшелонах» формировались эти списки, кто отдал приказ — непонятно.

— Ноу комментс! — улыбается Вольский, отвечая на вопросы досужих журналистов о том, будет ли он судиться с Павловым за название N.R.M. — Не для печати! — поясняет он, болтая с прессой как с добрыми друзьями. — Это тоже не для печати!

Обычное дело для Беларуси.

— Все нормально будет! — объявляет он. — У нас же есть интернет!

Вольский верит, что интернет не запретят, и с радостью рассказывает о том, что собирается издавать книжку прозы. Никто никуда не хочет уезжать из Беларуси, все всем друзья. «Да найдется, где выступать! — радуется он. — Квартирники, в конце концов!»

Под конец вечеринки для запрещенных временный поверенный Майкл Скэнлан выражает надежду, что все образуется и белорусские опальные музыканты скоро выступят на главной площади страны.

Вольский позже, уже ближе к ночи, обнаруживается тусующимся в хипстерском баре «Молоко». Он стоит у барной стойки и воодушевленно дирижирует пьяным молодежным хором. «Ой вы дзевачки! Белоруския! Не улюбляйтесь у ваенных рабят! Бо ваенныя! Усе жанатыя! У заблужджэнне прыводзяць дзяучат!» — поет хор фольклорную песню западных белорусов про обманутую русским офицером девочку Наденьку. Все аплодируют и смеются. Видимо, Вольский что-то такое и имел в виду, говоря про квартирники. Он может просто выйти на улицу, во двор, куда угодно, запеть «Наденьку», и возле него тут же соберется толпа, которой можно дирижировать.


Вторая волна

Белорусский рок запрещают не в первый раз. Первый раз «черные списки» появились в 2004 году. Это было связано с тем, что белорусские музыканты выступали на оппозиционных митингах.

Тогда ситуация была драматичной. То, что музыку могут запретить («запрещенных» даже из радиоэфиров изъяли), казалось бредом. Это было «больно и неожиданно», вспоминает Вольский, все переживали, ходили по кабинетам, искали какие-то способы, подходы. У всех была депрессия, песни не сочинялись.

Потом случилось странное: «запрещенных» музыкантов позвал к себе на беседу министр информации Олег Пролесковский. Там им сообщили: да, мы вас запретили. Но раз уж вам это не нравится, снова разрешим. Только не участвуйте, пожалуйста, в митингах, очень вас просим.

Теперь все жестче: в начале марта 2011 года появилась некая бумажка-ксерокопия, которую якобы кто-то нашел где-то, куда ее принес кто-то приближенный к власти. В списке указываются деятели культуры, «не рекомендованные к упоминанию в государственных СМИ». Туда попали драматург Том Стоппард, Эдуард Успенский, россияне «ДДТ», «Тараканы!» и «Наив», а также в числе прочих группа Pet Shop Boys, которые теперь на своем официальном сайте гордо вешают объявление «Запрещены в Беларуси». В список попал с десяток ведущих белорусских рок-групп — по сути, те же коллективы, что и в 2004-м. Плюс Naka, Войтюшкевич и «Ляпис Трубецкой».

Вначале все решили, что список — какая-то шутка. Потом началось. Вначале перед фестивалем «Рок-коронация» в концертном зале «Минск» сломался противопожарный занавес. Обошлось: фест прошел в клубе «Реактор». Потом в Бресте отменили концерт Войтюшкевича в кукольном театре. Даже когда 13 марта МЧС отменил концерт «Ляписов» в Гомеле, никто не думал, что начинается что-то ужасное. Первым официально запрещенным концертом стало выступление «Нейро Дюбель» 24 марта. «Он не отменен, — заявил тогда Куллинкович. — А именно запрещен. Именно это слово. Руководство клуба вызвали и предложили выбирать: либо потеря арендатора (группа «Нейро Дюбель». — OS), либо потеря клуба».

Финальной точкой стала отмена концертов «Ляписов» 1-го и 2 апреля в клубе «Реактор». Стало понятно: если отменили бесстрашного Михалка, это точно конец. Дальше тоже постоянно отменялись какие-то концерты — Войтюшкевич, «Крама», «Нейро Дюбель». Электропроводка, канализация.

Канализация и электричество — первое, что выходит из строя в присутствии белорусских музыкантов. Как только в белорусском клубе намереваются провести концерт музыкантов из «списка», случается натуральная чертовщина: пожарные обнаруживают дымящуюся проводку, сантехники фиксируют потоп.

Было бы веселее, конечно, если бы в клубы врывались люди в штатском — те, которые раньше по средам «собирали» молодежь в автозаки во время «молчаливых акций протеста». Всё намного прозаичнее — происходит стихийный и монотонный бунт быта.

Эта проза жизни связана с тем, что причины отказов, как правило, стыдливо озвучивают сами владельцы клубов. «Правда, однажды сказали прямым текстом, — вспоминает Войтюшкевич и называет одну из площадок города. — Так и передали: спецслужбы, мол, не рекомендуют».

Где находится точка невозврата, с которой начинается бунт электричества и канализации? Звонок из КГБ? Страх потерять свой клуб? Перестраховка? Многие убеждены в том, что списки — это фикция и случайность, а концерты клубы запрещают сами, пользуясь при этом основным белорусским принципом «абы не чапалі» («как бы чего не вышло»).

«Что было бы, если бы клуб не отказался проводить концерт? — возмущаются фанаты «Ляписа Трубецкого» 1 апреля у клуба «Реактор», узнав про отмену презентации альбома «Веселые картинки». — В клуб ворвались бы омоновцы и положили всех лицом вниз?»

Молодежь, собравшаяся вокруг клуба, самоорганизуется и начинает петь подряд все композиции с альбома. Поклонники «Ляписов» сдают билеты и, получив обратно деньги (около 15 долларов), с грустью меняют их на билеты на Tiger Lillies, которые выступят в «Реакторе» 10 апреля.

Один из поклонников группы с горечью говорит: «Если бы в 1998 году мне кто-нибудь сказал, что я буду в Минске билеты на запрещенных “Ляписов” менять на билеты на разрешенных “Тигровых лилий”, я бы решил, что схожу с ума!»

То, что концерт все-таки можно было попробовать провести, доказывает недавний случай в баре Loft. Рассказывают, что туда пришли несколько «людей в штатском» и попросили отменить концерт Вольского. Правда, это было перед самым концертом, поэтому дирекция клуба объяснила гостям: уже никого не предупредишь, к клубу скоро придет четыреста человек, и что они будут делать, собравшись такой толпой на улице? Разве вам это нужно? Гости посовещались и решили: нет, не нужно. И остались на концерт. Говорят, им даже вроде бы все понравилось. «Адекватно, хорошо себя вели, нормальные люди!» — резюмирует Вольский.

{-page-}

 

Молчание и страх: все, о чем нельзя говорить

«Только не называй клуб!» — советуют мне музыканты, рассказывая ту или иную историю отмены концерта. Такое впечатление, что в белорусской культуре в целом происходит нечто, что нельзя называть; иначе, разумеется, будет хуже. Списки — «так называемые», угрозы — воображаемые. Описывая, как в некий клуб позвонили «сверху» и попросили не проводить концерт, рекомендуется отметить: «Из неофициальных источников нам стало известно…».

Официально «черных списков» не существует: Министерство информации и Министерство культуры объявили, что списки — «гнусная фальшивка». Поэтому, конечно, лучше молчать.

— Вот и про «Граффити» не надо писать, — советует один из музыкантов. — Тут такая херня происходит, что после этой статьи, если там упомянешь «Граффити», будет вообще полный пиздец.

— Да ладно! Во всех СМИ и так написано, что в «Граффити» раньше без проблем проходили концерты «запрещенных», а теперь всё, прикрыли лавочку. Куда уже хуже!

В ответ молчание. Наверное, есть куда.

Последний бастион — «Граффити» — пал. У Змитера Войтюшкевича изменилось отношение к клубу: теперь он не уверен в том, стоит ли выступать там в будущем, когда все будет нормально (а все так и будет, судя по его тону). «Именно они давали последнюю возможность выступить всем тем, кого уже нигде не принимали, — вспоминает Змитер. — Несмотря на то что их прессовали, забирали лицензию на алкоголь и т.п. А теперь всё — это бизнес. Предприятие, зарабатывающие деньги — в том числе и на музыкантах, которые приложили свою руку к тому, чтобы клуб стал культовым».

Змитеру неприятно, что «Граффити» тоже вступил в некий сговор коллективного молчания. «Я же все понимаю. А они говорят — электричество. Могли бы сказать: сам понимаешь, не выходит».

«Мы сами же свое уничтожаем! — говорит он. —Сами отсеиваем неугодных. Это очень белорусская черта — самоцензура. Нам еще не приказали отменить концерт, но мы сами превентивно его отменим. Как говорили в советское время, совесть — лучший контролер. Хотя тут не совесть, а страх, скорее всего. Все медленно душат сами себя и думают, что их это не коснется».

Александр Куллинкович тоже уверен, что все начинается со страха. Он вспоминает один «замечательный случай». Во время «первой волны» запретов его пригласил журналист одной известной FM-радиостанции в прямой эфир на часовое интервью. Куллинкович удивился («Я же закрытый!»), но эфир прошел отлично. «Мы общались, ставили музыку, а за пару минут до конца эфира ему позвонили и спросили: по какому праву вы это ставите в эфир? А он ответил: а хуле! Где указ, где постановление, в котором написано, что я не имею права ставить в эфир Куллинковича! Он, что, Гитлер, что ли? Мы, что, с ним «Майн Кампф» тут вслух читаем?» Трубку положили, и раздались короткие гудки. И всё! И ничего ему не было, понимаете? Потому что крыть нечем, нет ни списков официальных, ни указов! Ну, может, на самом радио его немного попрессовали, не знаю, но реально ничего страшного не случилось».

Проблема «вечного страха», по мнению Куллинковича, всеобщая: «Клубы, которые отказываются от «запрещенных» музыкантов, тоже боятся, что к ним придут и что-то скажут. И что? До любого можно доколупаться, каждого человека при желании можно подвести под расстрельную статью. Но тут особый страх — «абы не чапалі».

Куллинкович не верит в то, что запреты идут со стороны власти: «Я думаю, им это невыгодно — плодить врагов. Вот я нелепый такой парень, я люблю друзей, мне нравится дружить. У меня бывает порой странное настроение, когда мне хочется зайти «на пивнуху», обычную, народную, на районе. Я там пью пиво с мужиками, общаюсь с ними на их языке, и они мной довольны, и мне хорошо. Я им друг, они мне тоже. А власти, выходит, хочется, чтобы вокруг у меня были враги — это же абсурд. Зачем плодить врагов из моих фанатов? Или из фанатов «Ляписов»? Их же десятки тысяч. В общем, это невыгодно, и поэтому смысл мне непонятен, и поэтому не очень в это верю».

Подобные запреты, по мнению Войтюшкевича, мало способствуют развитию культуры в стране: «Государство и Министерство культуры ничего не делают для того, чтобы в стране что-то вообще осталось из культуры, — говорит Войтюшкевич. — Это очень обидно. Я считаю, что любое притеснение творческих людей — поэтов, писателей, музыкантов — плохо для культуры и будущего страны. Я не переживаю за себя, локально, — ну выживем как-то. А глобально, за страну, переживаю. В России тоже мрачно в этом смысле, тот же Шевчук, наверное, не во всякий эфир спокойно попадает, но он ведь выступает, и люди могут посещать концерты. А нашим людям указывают, на какие концерты ходить. Министерство культуры занимается библиотеками и оперными театрами, но не нашим будущим и не актуальными культурными вопросами».

В общем-то, никто из «запрещенных» открыто не высказывается против власти — кроме, разве что, Сергея Михалка, который не боится на своих концертах в России, на Украине и в Польше рассказывать обо всем, что происходит в Беларуси. Поклонники им восхищаются, а коллеги недоумевают, причем очень по-детски. Для них он что-то вроде школьного хулигана. С директором школы ругается он один, а без обеда явно оставят всех.

Некоторую целесообразность в действиях Михалка видит разве что Вольский. «У него перерождение! — объясняет он. — Как только начинаешь писать антиглобалистские и протестные тексты, рано или поздно сталкиваешься с тем, что необходимо обратить внимание и на то, что происходит у тебя на родине. На это невозможно закрыть глаза. Поэт-трибун должен писать обо всем, это понятно — вот он и прошел этот неофитский путь “трибуна” весь целиком. Хотя у него это не политическая лирика, а скорее гражданская — и я его хорошо понимаю, это логичное развитие его нового образа. Так и нужно. Иначе какой же ты “змагар”!» (по-белорусски «борец», слово используется в последнее время для ироничной характеристики «несогласных». — OS).

«Сереже легко не бояться потери концертов, — считает Куллинкович. — Он в основном играет за пределами Беларуси. А я живу здесь. Да, мне стыдно, мне позорно, что я боюсь потерять тут концерты и публику, но я, во всяком случае, честно заявляю — да, я боюсь! Но боюсь не так, как боятся колхозники на заводах. Просто тут моя жизнь — тут моя жена, ребенок, моя публика, мои друзья. Я хочу работать здесь».

Одна из песен Куллинковича называется «Я памру тут». Это своего рода ответ на хит «Я нарадзіўся тут» — лирический панк против игривого рэгги. Как и все песни «Дюбеля», она честная и пронзительная. Там Александр поет о том, что «последовательно за всем наблюдает» и собирается «отсюда не собираться». Флегматичная позиция наблюдателя — возможно, спасительная.

Концертный продюсер Павел Каширин, который и организовывал концерты «Дюбелей», тоже считает, что выпады Михалка против власти могут плохо отразиться на остальных белорусских музыкантах. «Вот попадет это кому-то на глаза, — говорит Павел. — Они подумают, ах так? — ну тогда сделаем вам всем еще хуже! Я не против, чтобы Сергей высказывал свое мнение, дело не в этом. Высказываясь так открыто, он неявно вредит другим, и я боюсь, что может быть еще хуже».

Так говорят многие: боюсь, что будет хуже.

— Хотя куда уже хуже, — задумывается Каширин. — Если уже отслеживают и закусочные, и забегаловки.

Все будто сговорились против «запрещенных» — даже старейший фестиваль белорусской музыки «Басовище», проходящий под Белостоком (его организуют этнические белорусы Восточной Польши), на этот раз решил обойтись без динозавров белорусского рока. Организаторы решили, что фестиваль должен быть более современным. Из «мэтров» пригласили только «Нейро Дюбель» со свежим альбомом «Аффтары правды». Возможно, это и есть пресловутое «хуже»? Но списки тут ни при чем.


Лето на природе: хутор «Шабли» как спасение

Как ни странно, летний концертный сезон в Беларуси прошел весело и бойко. Лучшие фестивали облюбовали хутор Владимира Шаблинского, директора концертного агентства «Линия звука». Хутор с шуточным названием «Шабли» получил официальный статус «агроусадьбы», и теперь там без проблем можно устраивать концерты. Райское место расположено среди холмов под городом Воложином, между Минском и Вильнюсом; туда ездит вся белорусская богема, интеллигенция, деятели культуры.

Шаблинский абсолютно бесстрашный и спокойный. Он, в общем, даже не знает, что положено чего-то бояться. На его душевных оупен-эйрах играет «Крамбамбуля» и Змитер Войтюшкевич. Туда приезжают целыми семьями — кругом дети, собаки, природа, речка и музыка. Гости катаются в гамаках, визжат, ставят палатки, жгут костры. Их угощают блинчиками со страусиным мясом — неподалеку располагается страусиная ферма.

Правда, некоторые фестивали приходилось переносить. «Но это не потому, что нам что-то запрещали, — объясняет Шаблинский. — Просто когда проводишь концерт в чистом поле, это «массовое мероприятие». Надо взять разрешение на проведение массового мероприятия, такой закон. Поэтому у нас были сложности с получением всех согласований, подписей — ведь местные власти вначале с недоверием к нам относились. А перенесли мы фестиваль потому, что не успели собрать нужные подписи. Я просто привык, что в Минске все можно решить за один день. Я неправильным образом перенес бизнес-модель Минска на местные реалии, поэтому и возникли сложности».

Шаблинский никого ни в чем не обвиняет — только себя. Поэтому, когда он утверждает, что проблема «черных списков» надуманная, ему нельзя не верить. Наблюдая за ситуацией, он пришел к выводу, что организаторам концертов и владельцам клубов легче сказать, ничего не получается, вы в «черном списке», нам не дают провести концерт, чем попытаться изменить ситуацию. По его мнению, проблема в «лени и нежелании идти дальше и отстаивать свою точку зрения, юридически грамотно ее обосновывая». Он уверен, что многие чиновники узнают о «запрещенных группах» из СМИ, и, хотя Министерство информации утверждает, что списки фальшивые, чиновники перестраховываются и сами отменяют концерты.

Закон «как бы чего не вышло» здесь работает идеально. «У страха глаза велики, — объясняет Шаблинский. — Но мне, серьезно, кажется, что, если бы все журналисты, продюсеры, организаторы концертов меньше обсуждали эти “черные списки”, жизнь была бы лучше, а отмен было бы меньше. Лично у меня нет ни одного отмененного концерта! Я даже не думаю, что списки существуют — мне скорее кажется, что ряд чиновников не очень хорошо ориентируется в некоторых процессах, а многие перестраховываются — и им проще запретить концерт или не дать в аренду зал, чем разбираться в ситуации. Но, если копнуть глубоко, выйдет, что гора родила мышь. Проблем нету».


Игры воображения

Игорь Ворошкевич, лидер группы «Крама», приезжает в «Шабли» на фолк-фестиваль «Вольнае Паветра» и с удовольствием слушает белорусскую джазовую группу «Apple Tea». Его же собственная группа находится в «замороженном» состоянии: до 19 декабря коллектив записывал альбом, но потом все рассыпалось: Игорь из-за какой-то технической ерунды («Я ему сказал, что мне не нравится, как он сыграл, а он сказал, что сыграл нормально…») поссорился с гитаристом группы Сергеем Трухановичем, и теперь альбом «висит». Вообще «все висит».

Ворошкевич ничем особенным не занимается — сидит дома, играет на гитаре, сочиняет песни. Зарабатывает деньги, играя в ресторанах: ему и самому противно, но ничего не поделаешь. Осенью группе «Крама», прекрасной блюз-роковой команде, исполняется 20 лет. «Понятно, что праздновать не будем, — флегматично говорит Игорь. — И вообще, о чем писать песни? Я не знаю. Мы спели обо всем. И даже новые песни... я не знаю, нужны ли они людям. Я полон творческих идей, но нет сил их реализовывать. Я раньше переживал по этому поводу, а теперь, как говорят белорусы, “прыцярпеуся” и жду, когда наступит хоть какая-то развязка».

Ворошкевичу до «черных списков» нет дела: он чувствует, что белорусская музыка еще с 1996 года («с тех пор как разогнали парламент и все понеслось…») существует в режиме несвободы. «Запрет существует уже лет пятнадцать, если подумать, — говорит он. — А официальный он, неофициальный — это мелочи».

Чтобы узнать, официален запрет или нет, нужно «выйти на официальный уровень». Но, по мнению большинства, это невозможно. Ведь ни один человек, кроме пострадавших музыкантов, так и не легитимировал наличие списков. И ни один клуб откровенно не заявил: «Вы — запрещенные», предпочитая неловкий, кривоватый язык иносказаний.

«Ну вы же понимаете!» — еще один белорусский неологизм. Хозяин клуба, искренне глядя в глаза музыкантам, объясняет: ребята, вы же понимаете! Правда, никто толком не понимает: позвонили из КГБ или из горисполкома, пригрозив отнять бизнес? Или возникла мысль о вероятности подобного звонка? Где кончается страх и начинается паранойя?

Спрашиваю у Каширина — скажем, говорят вам в каком-то клубе, что им позвонили «сверху» и попросили отменить концерт. А вы пойдите туда, «наверх», поскандальте.

— Ну хорошо, — парирует Каширин. — Вот я приду в горисполком возмущаться. А мне скажут — какие списки? Мы ничего не запрещали! Где документы? А потом, когда я уйду, позвонят в клуб и спросят: что за дела? Я бы подписал петицию, воззвание, что угодно — но к кому обращаться? К тому, кто запретил? Но кто это?

Однако за последние полгода в Беларуси не закрыли ни одного клуба. Либо владельцы клубов чересчур рьяно выполняют неофициальные приказы не называющих себя «лиц свыше», либо угроза лишения бизнеса все же не так актуальна.

Возможно, этот демонический механизм и правда действует — но не напрямую. Власти, разумеется, не очень приятна протестная музыка, и эта неприязнь, помноженная на исполнительную параноидальность чиновников и владельцев концертных площадок, вероятно, и порождает отмены.

Лявон Вольский считает, что виновники этого ужаса, вероятнее, председатели исполкомов, а не силовые структуры. «Они должны заниматься культурой — они и занимаются. Им спущена разнарядка стоять на страже морали. Не допускать, чтобы белорусскую молодежь развращали всякие там. Это же безусловная порча нежных невинных душ и умов наивного белорусского слушателя, поэтому надо следить внимательно, не пускать заразу оппозиционную! Это нормально для советской системы — а у нас именно такая».

Извечная проблема белорусов, как думает Вольский, в том, что они все надеются «отсидеться». Даже в ситуации, когда кругом развалины, «а с неба уже напалм рекою льется — белорус все равно сидит в своем домике и думает: а может, в него не попадет?» Попадет во всех, считает Вольский. И так уже всех запретили, и дальше будут запрещать. Похоже, это всё его веселит. «Ну да, я уже иронично к этому отношусь! — смеется он и серьезно добавляет: — Правда, в прошлый раз, в 2004—2005-м, весь мир следил за тем, что у нас происходит, приезжали журналисты из ведущих изданий! Это была дикая вещь — запретили музыку! В Европе, а не в республике Чад или Вьетнаме! И, видимо, кто-то из дипломатического корпуса обратил внимание на проблему, поэтому случилось потепление. А теперь у нас экономический кризис, десятки людей сидят по нелепым обвинениям в тюрьме — тут уже не до музыки, если честно. В такой ситуации даже странно писать о том, что запретили какие-то песни».

Вольский считает, что экономическая либерализация, возможно, вызовет либерализацию политическую — и тогда запреты «сами собой рассосутся».

Наверно, только после того как они «рассосутся», станет понятно, откуда эти запреты происходят. И, если они происходят только из наших страхов, хватит ли у нас сил и мужества это признать?