Теперь я понимаю, что, если бы кто-то в августе 1991-го отдал приказ гасить людей у Белого дома, вся толпа бы там и легла – дружно и под песни «Коррозии».
Автор книги и выставки «Хулиганы 1980-х» МИХАИЛ БАСТЕР рассказывает и показывает, чем начался и закончился августовский путч для представителей московской контркультуры
МИХАИЛ БАСТЕР — художник-график, собравший онлайн-архив по истории молодежных субкультур, автор книги «Хулиганы 1980-х» и одноименной выставки, а также выставки «Альтернативная мода до прихода глянца. 1985—1995», прошедшей недавно в ЦСИ «Гараж».
Советский Союз для тех, кого называли «неформалами», закончился гораздо раньше, чем для обычных людей. Для кого-то это произошло еще в 70-е, а для кого-то в августе 1989 года на Фестивале мира в «Лужниках». Тогда около 60 тысяч человек со всего Союза собрались на концерт, где выступали Bon Jovi и Scorpions, но все шли на Mötley Crüe и Оззи Осборна. Это был пик рок-эйфории и чувства сопричастности к самой современной движухе. Атмосферу концертов не передать: все считали, что это окончательная победа рок-революции, зародившейся в начале 80-х.
К этому времени рокеры из изгоев общества превратились в перестроечный тренд, уважаемый как криминалом, так и обывателями. Теперь они делали что хотели, а хотели они немногого — гулять, выпендриваться, задирать прохожих и демонстрировать свою инопланетность. Чем-то они напоминали нынешних хипстеров, только намного брутальнее и затейливее, но принцип фиксирования ситуации и себя в ней был тот же: сделал гадость — сделал «лук».
Настроение рубежа 1990-х в среде уличных субкультур укладывалось в формулировку: «Мы победили — бляди дают бесплатно». Эту мудрость озвучил один из байкеров на Пушке, который непременно желал сделать себе такую татуировку. После потасовок с быками и люберами внутри уличных группировок все уже устаканилось. «Маргиналы» получили свое — пространство для самовыражения и поле деятельности. Они занимались собой — у них была своя жизнь, свой бизнес и своя мода, и им не было дела ни до того, что происходит в стране, ни до политики. Отношения с официальными властями могли быть определены поговоркой: «А вот это мой живот. Ниже-ниже. Вот-вот-вот». И это «вот» они положили на власть, а не на Советский Союз. Он-то их вполне устраивал, и, как выяснилось после, без такого внятного противостояния не было бы и такого мощного пласта истории советского андеграунда 80-х.
Но как только контркультура стала популярной, стихийные и полулегальные концерты стали проходить регулярно и превратились в эстраду для малоимущих, ушла романтика, и изменилась мода. На улицу вывалила куча каких-то непотребных «неформалов» и откровенных люмпенов, подхвативших рокерскую тему, от которых захотелось резко отмежеваться. Даже металлисты сменили стиль на более приличный и строгий. Рокерский стритрейсерский (от англ. street racer — уличный гонщик. — OS) тренд, наоборот, стал более вычурным и сменился на байкерский. В этот же период Александр Петлюра переехал с улицы Гашека на Петровский бульвар, и с лета 1990 года уже активно функционировал его знаменитый сквот — появились Пани Броня и Абрамыч, новая коммуникация художников и модников. Радикальные панковские стили отошли, в уличной моде наступила костюмно-винтажная эра.
Я тогда был молод и горяч. Уже в 89-м сбрил ирокез, а вскоре сменил «косую» на костюм. Как и многие мои товарищи, был вполне обеспечен и жил в своем субкультурном мирке. Но вокруг него, в повседневной жизни, творился сюрреалистический пиздец, не заметить который было невозможно — многие были уверены, что скоро «совок» должен грохнуться и надо быть к этому максимально готовым. У некоторых эта готовность выражалась в том, чтобы накопить капитал и побыстрее свалить в страну других иллюзий, которые утверждались через обложки западных журналов и меломанской продукции. Кстати, многие участники андеграунда, вырвавшиеся из страны, оказались на момент событий 1991-го за рубежом (например, модельер Катя Филиппова или Гоша Острецов) и вернулись на родину после путча, совсем не заметив каких-то изменений. Для них они наступили в середине 90-х.
Бок о бок с нашим субкультурным миром существовали и другие. Например, «политиканы», которых как раз и называли «неформалами», тусовались на площади Долгорукого (Тверская площадь в Москве, в то время Советская. — OS) года эдак с 1986-го. Но больше эта площадь была знаменита легендами о том, что там собираются какие-то фашисты, и о том, что художник Красноштан покрасил красной краской чресла коню Долгорукого — аккурат к какому- то коммунистическому празднику. Поначалу политтусовка была невелика. Это были такие пожилые дядечки интеллигентного вида, которые всё ходили и обсуждали политику. В какой-то момент там появился господин Васильев и общество «Память» — протофашисты. Выглядел этот монархо-патриотизм и антисионизм немного абсурдно, потому что в тот момент началась очередная массовая миграция евреев из страны, а вскоре очередь в американское посольство стала длиннее, чем в свежеотстроенный в 1989-м «Макдоналдс». «Маргиналы-неформалы» часто заходили к «неформалам-политиканам» с перформансами. Мой знакомый Дима Нацик специально для них надевал пиджак с надписью на спине «Я сумасшедший. Я ненавижу Сталина» и бегал между политиканами, чем их очень возбуждал. Тогда они горячо обсуждали «сталинизм» и «антисталинизм».
Таня Тася, бабушка и Дима Нацик в спецкостюме. 1988
Потом бездельников, разговаривающих о политике, стало много. В 1990 году они устроили первые массовые демонстрации в центре города. Одну я застал лично — это было весной. Тогда я впервые увидел на улице бэтээры и сильно удивился. Потом понял, что это было оцепление огромной манифестации на Манежной площади. Народу было много, стояли с лозунгами и чего-то хотели. При этом непонятно чего и чтоб сразу. Еще эта манифестация знаменита тем, что именно в это время группа «Эти» прямо перед Мавзолеем выложила своими телами слово «хуй». Никаких особых репрессий в адрес исполнителей перформанса не последовало, потому что, как мы теперь знаем, в это время шла реформа МВД и судебной системы в целом. То есть в стране было полное беззаконие, но мы, рокеры и панки, воспринимали эти ароматы анархии и безнаказанности как результат собственной дикости и геройства. Я эту реформу помню по ЦПКиО им. Горького, когда ментам, охраняющим рок-концерты и сборища «политиканов», выдали первые дубинки, которые впоследствии назвали «демократизаторами».
Они были длинные и не гнулись. Мы их отнимали у них и разглядывали — милицию тогда никто не уважал. Как раз тогда в театре Стаса Намина была серия громких рок-концертов — тогда же была серия побоищ рокеров с люберами, которая закончилась победой рокерской тусовки и полным распадом «атлетической». Весь 1990 год в стране царила анархия, при этом как-то люди не истребили друг друга. Хотя уже работал Рижский рынок, появились первые «бригады» и первые потерпевшие по новой уголовной статье «рэкет». Большинства жителей СССР эти события совсем не касались. Это тоже был еще один параллельный мир.
19 августа 1991-го я проснулся от незнакомого мне звука. Его издавала колонна танков, двигавшаяся по кольцевой дороге, рядом с которой я жил. Я присмотрелся в монокуляр и прихуел. Стал созваниваться со знакомыми. Никто ничего не знал и не понимал. Первая мысль была — ни во что не вписываться. Но потом любопытство пересилило, и все, кто говорил, что это палево и ни в коем случае не надо идти, конечно же, оказались в центре и глазели на танки. Но многие, кстати, эту революцию и вообще все изменения в стране попросту проспали.
На фотографии Саши Тягны-Рядно танк стоит на Васильевском спуске в августе 1991 года так же сюрреалистично, как в 1993-м техника стояла на въезде с улицы Горького, где снайпер снял моего друга Лешу Фрица. Пьяный молодой дурак полез отвинчивать пулемет — тут его и подстрелили. И если в 1991 году у кого-то еще были иллюзии о том, что стрелять и давить собственное население не будут, то в 1993-м таких совсем не осталось.
Поглазев на танки на Красной площади, мы поперлись к Белому дому, где уже были так называемые «перешедшие на сторону народа» армейские части. Много народу шли защищать Белый дом сознательно. Было много шума о том, что отечество в опасности — в газетах и листовках. Тогда много издавали всякой печатной бредятины. Но представители контркультур, как и подобает несознательным гражданам, шли туда просто поглазеть вместе с зеваками.
Рома Чегевара на обложке одного из краткосрочных изданий периода путчизма. 1991
Мы пришли к Белому дому как раз в тот момент, когда человека, который лег под бэтээр, задавило и толпа была готова выковырять и распять растерявшихся солдатиков из бэтээра. Пик агрессии пришелся на второй день стояния. Потом, на третий, показалось, что чаша весов склоняется «на сторону добра». Танки слились, а из Белого дома выплыл сказочный царевич Борис Николаевич, и началось ликование. Кто-то, совсем не знаю кто, быстро сориентировался и организовал там же рок-концерт. Сам концерт у Белого дома я уже помню смутно, потому что мы тусовали там уже третий день. Все это время какие-то сердобольные бабушки постоянно подносили защитникам Белого дома бутерброды и водку. Мы, как полузащитники, тоже не отказывались. Точно помню, что выступала «Коррозия металла», вроде «Ва-Банк». Точно помню Костю Кинчева, пьяного в жопито — его милиционеры на руках вынесли и уже собирались паковать, но добрые рокеры отстояли.
Я протусовал у Белого дома до утра 22 августа и вышел с чувством какого-то похмелья, хотя настоящего как раз и не было. И это ощущение похмелья длилось у многих еще месяц — такой мощный случился выброс энергии после стресса. И было чувство недовольства, потому что именно в этот момент все рокеры жили предвкушением другого, более значимого для них события, поставленного 19 августа под угрозу.
Эдуард Ратников (глава концертного агентства TCI и издатель альбома «Хулиганы-80». — OS) тоже был у Белого дома. Он уже работал тогда у Бориса Зосимова, они уже сделали фестиваль «Монстры рока» и готовили совместно с Time Warner концерт в Тушино. Про этот тушинский фестиваль уже прошел слух в рокерской тусовке, что приезжают AC/DC и Metallica и что это круто-круто. После событий у Белого дома многие думали, что фестиваля не будет, ведь мы уже как бы живем в другой стране с неизвестно каким правительством. Но все состоялось — всего лишь через месяц после бучи. Планировали собрать миллион человек и поставить рекорд Гиннесса, но собрали лишь половину. Вход сделали свободным, поэтому прибежала куча гопоты, для которых такое событие было в новинку. У сцены фестиваля было крайне брутально и жестко — из толпы летели бутылки и кирпичи, лютовала милиция. При мне бутылкой из-под пива срубило девушку, которая фанатела от музыки на плечах своего парня. Пострадавшие, как и 19 августа 1991-го, были. Для меня эти воспоминания — между Фестивалем мира 1989-го и Фестивалем путча 1991-го, являющегося закономерным продолжением августовских событий, — теперь укладываются в одну ленту воспоминаний, которую венчает песня «Hells Bells», прозвучавшая к финалу тушинского фестиваля.
Теперь я понимаю, что, если бы кто-то в августе 1991-го отдал приказ гасить людей у Белого дома, вся толпа бы там и легла — дружно и под песни «Коррозии». Но тогда это никому не приходило в голову. Тормозов не было не то что у нас, клоунов и хулиганов, но и у простых людей. Они ведь до этого жили в другой стране. Нас объединяла эйфория и вера в то, что добро обязательно победит зло.
