Максим Семеляк: «Оставьте музыку в покое»

Автор книги «Музыка для мужика. История группы «Ленинград» обсудил с Денисом Бояриновым положение дел в русской музыке и музыкальной журналистике

Имена:  Максим Семеляк · Сергей Шнуров

Максим Семеляк, один из лучших российских музыкальных журналистов, написал свою первую книгу. Объектом биографических исследований Семеляка вполне предсказуемо стал умница и поп-матерщинник Сергей Шнуров и его группа «Ленинград» - журналист, находясь на посту редактора раздела CD в журнале «Афиша», немало потрудился над созданием их культа у поколения 30-летних, и, кроме того, сам иногда играет в группе на бубне. В беседе с Максимом, в последнее время все реже и реже пишущим на музыкальные темы, выяснилось, что «Музыка для мужика» может также стать и последней его книгой.

— Это была твоя идея написать книгу о Шнурове?

— Все началось в 2000 году — в золотой период группы «Ленинград», когда она играла в Москве по 20 концертов в неделю. Однажды этой веселой зимой мы с Алексеем Зиминым и со Шнуровым решили, что надо писать книгу. Не помню, чья была идея — может, самого Шнурова. К 2001 году стало ясно, что по горячим следам мы ее не написали — пыл прошел, а ударяться в воспоминания было еще рано. И эта история как-то сама собой заглохла. Я про нее забыл.

Года два назад мне позвонил Илья Стогов и снова предложил писать про «Ленинград». А этот период для группы — с момента выхода фильма «Бумер» и до появления «Авроры» — был каким-то безвременьем. Шнуров утвердился в роли народного героя, но ничего, в сущности, не происходило. Да и сумма аванса, которую мне предложил Стогов, была уж совсем какой-то не обязывающей — я понял, что, когда выйдет срок, просто верну аванс, ничего не сделав. Стогову я ответил, что подумаю, и сбежал от него.

Потом через год мне позвонила директор по развитию «Амфоры» с той же идеей. Аванс увеличился ровно вдвое. К тому же я тогда ушел из журнала «Афиша», и делать было особенно нечего. Альбом «Аврора» тогда не вышел, но черновые записи уже были — и я подумал: почему бы и нет? Весной мы договорились, я должен был сдать книгу 1 сентября, а сдал ее окончательно, кажется, 30 декабря (смеется).

— Формат книги про «Ленинград» — история группы через воспоминания непосредственных участников событий — подобен книге «Прошу, убей меня», о рождении нью-йоркского панка. Это же не случайно?

— Ну да — он попросту сворован. «Прошу, убей меня» — это, пожалуй, самая любимая моя книга про музыку. Я хотел сделать нечто подобное. Потом я понял, что без собственных высказываний не обойтись — просто по обстоятельствам процесса у меня много таких воспоминаний, которые не помнит больше никто. Поэтому я решил объединить свой текст и воспоминания других.

— В твоей книге есть попытка поместить Сергея Шнурова и «Ленинград» в культурологический контекст или же это просто хроники?

— Да не знаю — какие-то там характеристики есть. Но не знаю, поместился Шнуров куда-нибудь или нет.

— Буквально пятнадцать минут назад в книжном магазине по соседству я листал энциклопедию Андрея Бурлаки про русскую рок-музыку. «Ленинграду» там была отведена большая статья, и главная ее мысль сводилась к такой заковыристой формулировке, что-де Шнуров ввел мат в поэтический лексикон русской популярной песни — и в этом его главная заслуга, ну и секрет успеха.

— Это одна из стандартных формулировок в адрес Шнурова. Но на мой взгляд, дело совсем в другом.

—В чем?

— В самом Шнурове. Он — реальная рок-звезда по жизни. Здесь таких фактически больше нет. Они, может быть, были в 1980-е, но я их видел только по телевизору. И, кроме того, Шнуров сочетает в себе естество и мысль, что вообще редко здесь соединяется. В России есть люди дикие, нутряные и просто реально опасные — вроде Шевчука. Есть — как бы «сделанные из головы». А Шнур он другой.

В адрес Шнура чаще всего приходится два сорта обвинений. Часть людей говорит, что Шнуров на самом деле интеллигентный мальчик, который не ругается матом, не дерется на улицах и почти не пьет. Он, дескать, ох*енный манипулятор людьми, который придумал себе эту историю и на ней зарабатывает. Другая часть считает, что он — забулдыга, жлоб и мразь, и за это русский народ его и полюбил — что он такая же сволочь и алкоголик, как и мы все.

На самом деле не правы ни те, ни другие. Шнуров — очень неплохой бизнесмен, и при этом он делает все естественно.

— Сколько в твоей коллекции альбомов «Ленинграда»?

— По-моему, вообще нет ни одного. Ну то есть я ничего не покупал специально.

— Как считаешь, это вообще прибыльное дело — писать книги?

— В моем случае точно нет. Я думаю, что за счет этого можно будет существовать лет через пять, если рынок будет развиваться такими же темпами. Я писал книгу как дипломную работу, ничего не планируя заработать.

— Но тебе же положен какой-то процент с продаж?

— Да, суть в том, что книга издается каким-то первоначальным тиражом, который — в случае успеха — допечатывается, допечатывается и допечатывается. Я, правда, не знаю ни какой у «Музыки для мужика» первоначальный тираж, ни какой процент мне положен. Договор я подписывал, почти не читая. Возможно, что по нему выходит так, что издательству «Амфора» принадлежат права на все, что я когда-либо делал и буду делать (смеется).

— Второй книги по контракту с «Амфорой» не предполагается?

— Ее не будет по ужасной причине. Никакого контракта не было, но мы планировали с Егором Летовым сделать книгу интервью — эта история обсуждалась три года. Буквально незадолго до смерти он мне звонил и предлагал уехать куда-нибудь в Швейцарию, засесть там на несколько недель и ее сделать. Но это должна была быть не книга о Летове и «Гражданской обороне», а именно что книга интервью.

— Теперь книга о Летове просто необходима.

— Мне предлагали ее писать, но я не хочу. С одной стороны, я собирался писать о живом человеке, и мне чисто по-человечески тяжело писать о мертвом. С другой стороны, мне неинтересно делать о Летове такую же книгу, как о Шнурове. Мне был интересен взгляд Егора Летова на вещи — я хотел книгу о потоке его сознания. Взгляд, так сказать, вещей на Летова мне не очень интересен — выискивать неизвестные подробности его жизни я не возьмусь.

Я вообще больше не собираюсь писать книг о музыке. Потому что на уровне сложения историй меня интересовали две группы — «Ленинград» и «Гражданская оборона». «ГрОб» больше не существует, про «Ленинград» я уже книгу написал.

— Значит, ты совсем не видишь историй в нашей музыке?

— Почему? Полно... Но мне они неинтересны. Та же «Амфора» предлагала мне писать следом книжку про «Аукцыон». Разве плохая группа «Аукцыон»? Хорошая. Но это же не значит, что я должен писать историю «Аукцыона» — что я там расскажу?

— Вот, кстати, очень важный вопрос: почему ты, один из наших лучших писателей о музыке, перестал о ней писать?

— Ну почему перестал? Я скорее перестал рецензировать альбомы в постоянном режиме — смысл был в том, чтобы соскочить с этого конвейера. Очень утомляет постоянно держать руку на пульсе — без этого правда лучше.

Но мне по-прежнему интересно встречаться и разговаривать с музыкантами. Мне по-прежнему доставляет удовольствие сочинять тексты на русском языке. Я по-прежнему в эту сторону думаю. Можно сказать, что я сейчас взял паузу, чтобы обдумать, в какую сторону развиваться дальше. Мне слабо двигаться в сторону Андрея Горохова — серьезно осмысливать современную музыкальную ситуацию со ссылками на франкфуртскую школу и наследие Штокхаузена. Я не настолько глубоко копаю. Да и не хочется. Я по природе больше коллекционер — я сейчас, к примеру, не читаю никаких музыкальных журналов, только просматриваю сайты любимых магазинов в Нью-Йорке и Лондоне. И потом, я все-таки попсовик — мне нравятся песни.

— Что, на твой взгляд, сейчас происходит в русской музыке?

— В русской, по-моему, ничего. Ну, то есть, может, это я не вижу, потому что отошел от дел, а там в глубине идет какое-то движение. Я послушал сборник, который недавно «Афиша» делала — он назывался «20 многообещающих русских групп» или как-то так. Впечатления не произвел.

— На мой взгляд, сейчас с молодыми музыкантами дела обстоят гораздо лучше, чем два года назад, когда я, например, заведовал музыкальной рубрикой в журнале Time Out Москва. Куда значительнее, на мой взгляд, проблема с людьми, которые про них пишут — старое поколение критиков уже подрастеряло интерес и мигрировало в смежные сферы, а новых людей не появилось.

— С этим всегда было плохо. Когда-то очень давно — то ли в 2001-м, то ли в 2002-м — мы с Артемием Троицким делали ни много ни мало русскую версию журнала Q. Ну как делали — сварганили пилотный номер, чуть ли не нарисовали его от руки. Тогда я тоже ожесточенно искал людей, которые бы писали тексты — и это было страшной проблемой.

— Как ты считаешь, с чем это связано? Вроде бы условия для развития киношной, книжной, арт- и музыкальной журналистики были одни и те же — вся наша современная пресса началась в 1990-х.

— Не понимаю с чем. Особенно сейчас. Когда я работал в «Афише», я никого специально, конечно, не искал, но и публиковал исключительно свои рецензии, потому что других просто не было. Я не понимаю, почему, например, за все это время не нашлось ни одного молодого человека, который бы прислал мне свои тексты по почте. Ведь за это платят вполне нормальные деньги. Если бы мне в студенческие годы кто сказал, что можно зарабатывать на жизнь рецензиями на понравившиеся пластинки, я бы очень сильно удивился.

— А как ты, кстати, попал в музыкальную журналистику?

— Абсолютно по случаю. Мой знакомый делал интернет-сайт «Московский обозреватель», и я работал там корректором. Это было в 1996 году — я же пионер русского Интернета (смеется). Потом меня повысили до редактора, потому что я смутно представлял, что такое работа корректора. Тот же мой знакомый предложил мне еще и писать рецензии. А в 1997-м началась уже «Вечерняя Москва» — и я стал работать с Ильей Ценципером.

— Возвращаясь к проблеме отсутствия кадров. У меня на этот счет есть теория, что музыкальных критиков нет, потому что нет индустрии, которая бы их так или иначе кормила. Кинобизнес у нас развивается, арт-рынок растет, и книгоиздательство худо-бедно накручивает обороты — значит, и журналисты, обслуживающие эти сферы, развиваются. А музыкальный бизнес находится в таком положении, что на продажи пластинок никто даже и не рассчитывает. К тому же ситуация такова, что пиши на пластинку рецензию, не пиши — от этого ее продажи никак не изменятся. В существовании критиков просто нет никакой экономической целесообразности.

— Да, и кроме того, в Москве очень изменилась ситуация — например, с концертами. Вот, к примеру, в период расцвета «Афиши» появившаяся в журнале рецензия или большой материал про какой-нибудь концерт обозначала фактически забитый зал. Что уж и говорить про обложку? Сейчас это не значит практически ничего — то есть если текст в «Афише» напечатают, то придет 10 человек, а если нет — не придет вообще никто.

— Отчасти это, наверное, связано с всеобщим кризисом доверия к критикам, который широко обсуждается на Западе. Мол, в эпоху социальных сетей люди больше не доверяют мнению критиков, а доверяют лишь мнениям друзей.

— Мне кажется, что это упирается в предмет для разговора — если предмета нет, то и обсуждать нечего. Группа «Ленинград» возникла 10 лет назад. За это время после Шнура не появилось ни одного человека, с которым было бы интересно поговорить или позвать на телевидение. Просто на человеческом уровне. А раз нет предмета для разговора, то тут-то все и провисает. Интриги нет никакой. Вот, к примеру, главная проблема молодых групп со сборника «Афиши» в том, что там нет никакой интриги. Там местами даже совсем неплохая музыка, но за ней ничего не стоит.

Тот же Сережа Шнуров — разве некий особенный музыкант или поэт? Что он, собственно, такого нам сообщил: «Я алкоголик и е*аный придурок?» Просто на него приятно посмотреть и с ним можно весело поговорить. А с 90 процентами музыкантов разговаривать абсолютно не о чем. Но ведь та музыка, которой мы занимаемся, — это, в общем-то, развлечение. А сейчас все это как-то невесело стало: невеселые люди пишут музыку, и еще более невеселые пишут про музыку. Я и сам ушел от этого, потому что перестал получать удовольствие от процесса.

— Со стороны может показаться, что наш разговор с тобой — это типичное брюзжание двух снобов о том, как все плохо: нет музыкантов, нет писателей, кризис носителей, кризис индустрии, глобальный кризис...

— Да, но мы-то знаем, что речь о другом. Я как раз не терплю разговоры про кризис, конец индустрии и т.п. Мне, например, не нужна рок-музыка на русском языке. Ну ничего, сейчас не происходит — произойдет потом. Жизнь все расставит по местам.

Тема кризиса звуковых носителей — сама по себе довольно занятна, но мне она тоже не близка — я как покупал CD, так и буду покупать. Я считаю, что все эти разговоры только отдаляют музыку от реальной жизни и реального человека. Не надо предрекать крах и гибель, не надо предвосхищать кризис — через четыре года появится что-то новое. А пока не появилось — слушайте старое или ничего не слушайте вовсе. Только оставьте музыку в покое.