Леонид Федоров: «Я не играю авангард»

Рок-интеллектуал из «АукцЫона» рассказал о своем новом альбоме «РАЗИНРИМИЛЕВ», о том, как иностранцы воспринимают Россию, и о том, почему он занимается не музыкой, а радиопостановками

Имена:  Леонид Федоров

«Ну, блин, что ты за музыку-то сделал?» — терзали Леонида Федорова завсегдатаи ленинградского рок-клуба после выхода альбома «АукцЫона» «Как я стал предателем». Пожалуй, этот вопрос Федорову должны задавать каждый раз, когда он выпускает очередную пластинку. Реноме человека «не от сей музыки» преследует его еще со времен «АукцЫона», и уж тем более намертво приклеилось за последние несколько лет — ведь Федоров то запишет альбом звуковых коллажей на «умные» стихи, то примет участие в проекте реконструкции русских духовных песен. Очередной альбом, «РАЗИНРИМИЛЕВ», в основу которого положена палиндромическая поэма Велимира Хлебникова «Разин», вроде бы должен только подтвердить статус Федорова. Кроме постоянного соавтора, контрабасиста Владимира Волкова, задействованы американские музыканты-виртуозы, уже записывавшие с «АукцЫоном» последнюю пластинку «Девушки поют», — гитарист Марк Рибо и клавишник Джон Медески. К Хлебникову Федоров относится с заметным пиететом и, в случае с «Разиным», говорит уже о появлении некоей отдельной музыкальной реальности, базирующейся на словах поэта. Некоторые полагают, что эта реальность совершенно не вписывается в современную российскую музыкальную действительность. Сам Федоров считает по-другому.


— Когда я просматривал материалы по «Разину», обнаружил в интернете смешной комментарий. Мол, как раз такого проекта от Леонида Федорова и можно было ожидать. А вот если бы он сделал что-то, чего от него совсем не ждут, то это был бы реально авангард…

— (Смеется.) Ну да. Может быть. Авангард по отношению к Федорову…

— Вы со стихами Хлебникова уже имели дело, но здесь пошел уже какой-то высший пилотаж с поэмой, написанной палиндромами…

— Мне Волохонский в свое время присылал много своих записей, где он стихи наговаривал, читал стихи Хвоста, свои поэмы. И в том числе прочитал первую часть «Разина», «Путь». Текст был... сказочный. Он причем сам забыл об этом, а я на «Путь» случайно наткнулся. Года два с тех пор уже прошло… И я думал сначала сделать очередную радиопостановку, что ли. Начал смотреть этот текст, и вдруг меня осенило, что Хлебников умудрился сделать каждую главу такой, что она исчерпывающе отвечает названию. Если «Бой», то это бой, если «Тризна», то тризна, «Пляска», так пляска. Хотя по стихам это не очень определено. То есть он внутри поэмы умудрился создать атмосферу. И только за счет каких-то более общих выражений… Я даже не могу это объяснить. Для меня это поэма на уровне пушкинской «Полтавы». Когда сам текст не просто связан с фабулой — хотя и это есть, конечно, — но плюс внутри отражает действо. Ну, как у Пушкина, когда он пишет про Полтавский бой, ты буквально слышишь, как дерутся! Здесь почти такая же история. Я офигел от этого. И подумал, что это можно делать как драматическое произведение, с театральной музыкой или киношной, как угодно назови, мне пофиг — палиндром это, что-то еще… Я могу использовать музыку, которая будет отражать текст как еще один эмоциональный инструмент.

— Вы американцев ставили в известность, что им предстоит, или так их и погрузили в Хлебникова?

— Они вообще не знали, что будет, просто хотели вместе поработать. Мол, вот наконец-то есть время. Обычно за год договариваться приходится, а тут за три месяца. Давайте, конечно, супер! И началась эпопея… Волкову не дали визу в эти сроки, причем все выяснилось в последние дни. Средства искали. И отказываться-то не хочется. Меня все-таки убедили, что надо ехать. Я в это время уже понимал, что получится не так, как задумывалось. Но поехал. Когда с Вовкой — как-то проще объясняться вдвоем и показать что-то можно. А один я начал рассказывать, что вот был такой поэт, такой текст, палиндромы. А Рибо с Медески мне: «О! Круто! Палиндромическую музыку писать будем!» — «Нет, ребята, точно не будем» (смеется). Получилось все мило, и записали очень быстро. За два дня почти все, и еще два дня на какие-то дописки, и еще одну вещь придумали с ходу. С Вовкой мы потом всё немного перекрутили, потому что у них на словах объяснить было сложно. Я сделал очень простой скелет музыкальный — пара элементарных аккордов, — и на него можно было играть как угодно… То есть просто эмоционально заряженный скелет, а сверху — можно в гармонию, можно атонально. Я же сначала думал, что вообще будет шумовая музыка. А они как представляют, что это Россия, так и начинают играть. Все это здорово, но местами… клюковка такая. У них же представление довольно примитивное. Стравинского слышали — если Россия, стало быть, Стравинский (смеется).

— Прикидывали, с кем и во что такой проект еще мог бы вылиться?

— Ну, вот с японцем Отомо Йошихиде собирался, только не сложилось… У меня вообще была мысль каждую главу сделать с новым составом, с хором «Сирин» спеть, например. Может, это было бы и еще круче. По первому впечатлению кажется дикостью тексты Хлебникова еще и петь пытаться, а когда у тебя получается, понимаешь, что другие тексты невозможно петь. Любой другой текст предполагает классическую песенную форму — битловскую, скажем, — и ты сидишь в жанре, и хоть тресни. Или будешь заниматься психоделией, как Pink Floyd. Все равно будешь в своем состоянии. Вот я, Леня Федоров, я так играю — и ты в рамках. А здесь у тебя есть шанс выйти за эти рамки, с таким текстом у тебя фантазия сразу начинает его трактовать как угодно. Ты находишься уже в мире, который сам тобой начинает крутить. Поэтому от набора музыкантов сам текст начинает по-другому вести себя, музыка по-другому получается. С одной стороны, ты свободен, а с другой — не ты уже, а сам текст начинает работать. Ты можешь его кричать, шептать, петь — не важно. Ты можешь с текстом делать все, что хочешь, и при этом он не теряет ничего. Текст благодарный.