Группа с тату

МИХАИЛ БАСТЕР излагает историю музыкальной татуировки в СССР от Иосифа Кобзона до Антона Шило на фотопримерах

МИХАИЛ БАСТЕР — художник-график, собравший онлайн-архив по истории молодежных субкультур, автор книги «Хулиганы-80» и одноименной выставки, а также выставки «Альтернативная мода до прихода глянца. 1985—1995»


Предыстория: Принц Константин и великий князь Михаил Александрович

«Доискусство» татуировки — разукрашивание тела символами — никогда не было глубоко изучено и осмыслено, хоть и популярно со времен Ветхого Завета (книга Левит, 19:28: «Ради умершего не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен»). Я изображу из себя профессора и, пропустив сотни лет истории, связанной со средневековыми воинами, мистериями, миссионерами и пиратами, начну обзор «тату-культуры» сразу с рубежа XVIII века. Когда немалый интерес к татуировке в Европе был вызван корсаром Дампьером, а вслед за ним и капитаном Куком, которые завезли в Англию татуированных островитян из южных морей. После чего культура татуировки хлынула в Европу через показы сильно зататуированных европейцев в цирках и на ярмарках-буф, сопровождаемые историями и небылицами о колониальных злоключениях. Уже в 1870 году татуированные люди привлекали внимание не только площадных зевак, но и медицинских и научных организаций, что обеспечило героям цирковых шоу славу и популярность. Одним из самых ярких таких персонажей был албанец по имени Александринос, известный как Константин, затем уже как Капитан Константин, а в Америке его героический статус возрос до Принца Константина. К его прогрессирующей славе, как и вообще к популярности этих фрик-шоу, приложил руку создатель знаменитого американского цирка Финеас Тейлор Барнум, члены семейства которого были татуированы.

Увлечением индивидуальной татуировкой европейская аристократия во многом обязана Японии, где татуировка издревле существовала в криминальных и профессиональных сообществах — среди бандитов и пожарных. В XIX веке прежде закрытая восточная империя встала на путь вестернизации. Многие представители европейской и американской знати в то время успели посетить иокогамского мастера Хори Чио, которого нью-йоркские газеты называли не иначе как Шекспиром татуировки. Это помутнение коснулось и наших коронованных особ: великий князь Михаил Александрович, брат Николая II, инкогнито сделал себе татуировку — по некоторым сведениям, дракона. Несмотря на то что его предки — Петр I и Екатерина Великая — заложили в России иную традицию персонального маркирования, переняв у китайцев практику метить преступников клеймами и особыми стрижками. В конце XIX века татуировка была достаточно популярна среди российских буржуа — в Санкт-Петербурге официально работали татуировочные студии, и в энциклопедии Брокгауза и Ефрона татуировка фигурировала как увлечение буржуазного класса. К тому же российская история помнит экстравагантного графа-бретера Федора Толстого по прозвищу Американец, который во время кругосветной экспедиции Крузенштерна (1803—1806) сделал себе на груди татуировку, потом был списан с борта за хулиганские выходки и был вынужден по суше добираться от Камчатки до Петербурга.


Татуировка в раннем СССР: «портачки» и Иосиф Кобзон

Поскольку буржуазного класса в СССР быть не могло, в Советском Союзе культура татуировки вновь попала под общественный запрет. Советская энциклопедия утверждала, что татуировка являлась исключительно атрибутом преступников. В принципе почти так и было, поскольку основная масса людей с «нательными» знаками отличия по разным поводам была сконцентрирована в лагерях.

Несмотря на табу, в обществе татуировка проявлялась сама собой — в армии и на флоте. В советской и американской армии с татуировкой боролись, причем самыми жесткими методами — вплоть до моментального сведения любыми подручными средствами, чуть ли не наждачной бумагой. Но эта культура была неискоренима, особенно в военные годы. Самые дерзкие, буйные и оголтелые воины с древнейших времен себе делали татуировки — чтобы распознавать ранги друг друга, из куража или на память о пережитых историях, которых было предостаточно.

Поскольку в Советском Союзе татуировка развивалась в изолированном режиме — в замкнутых пространствах и сообществах, там и сформировались самобытные традиции и собственный язык. После падения советской империи криминальная татуировка превратилась в самодостаточную традицию, достойную научного изучения. Недавний интерес к ней за рубежом был вызван появлением советской криминальной татуировки не только в художественном кино («Порок на экспорт», реж. Д. Кроненберг), но и в документальных антропологических фильмах («Печать Каина», реж. А. Ламберт).



В послевоенные советские годы татуировка проделала путь из городских низов в атрибуты моды, стиля и подросткового выпендрежа через городской фольклор и блатные песни. Не только шпана и огольцы, но и малосознательные граждане из более обеспеченных семей делали себе «наколки» и «портачки» (морская татуировка) из принципа «назло маме уши отморожу». Поэтому первый российский персонаж, связанный с музыкой, который появится в моем рассказе, — это уважаемый Иосиф Давыдович Кобзон; он из подростковой глупости сделал себе тату (голубя и еще что-то), а потом, по собственным словам, свел. Дворовая татуировка в СССР просуществовала несколько десятилетий: помню, еще в начале 80-х во дворе какие-то умельцы за стакан вермута кололи парусник одному знакомцу, отчаянному фанату Iron Maiden и Motӧrhead, — точно не из-за увлечения уголовной романтикой.

Во время хрущевской оттепели с татуировки сняли табу: на экран вышел культовый для отечественных татуировщиков фильм Георгия Данелии «Сережа» (1960), разлетевшийся на цитаты.



«Сережа» наиболее точно отображает отношение к татуировке в советской повседневности 1960-х. Оно не сильно изменилось и во времена песен Высоцкого, поминающего татуировку в стилистике блатного романса, и во времена зрелости ленинградского поэта-бузотера Олега Григорьева, оставившего после себя гениальную и минималистичную оду татуированию и шрамированию: «Убитую у сквера опознать не берусь я, по наколкам — Вера, а по шрамам — Люся». В татуировке, проявлявшейся в городском фольклоре, уже чувствовалась закваска для последующего рок-н-ролльного брожения: Любовь, Алкоголь и Неприличность как пуританское отражение из нашего зазеркалья нынче общеизвестной формулы Sex & Drugs & Rock'n'Roll.

{-page-}

 

Бум татуировки на Западе: «новые эдвардианцы» и «новые дикари»

На родине рок-н-ролла первый бум татуировки в XX веке был связан со Второй мировой, когда в американскую армию не стали брать молодых людей с неприличными татуировками. Самый распространенный сюжет в морских и армейских тату — это, разумеется, обнаженные русалки и прочие девицы. Толпы обладателей непристойных картинок были вынуждены ринуться к татуировщикам, чтобы приодеть своих нарисованных любимиц в трусики и лифчики. И нет ничего удивительного в том, что еще большее количество солдат вернулось с войны татуированными. Многие из них угодили в маргинальные слои общества, примкнув к зарождавшимся субкультурным движениям — к битникам или байкерам, сбивавшимся в банды.

Отдельной канвой шли увлеченные музыкой тинейджеры — хиллбилли и рокабиллы и их английские сверстники — «новые эдвардианцы», которые сами себя называли «кош-бойз», а позднее «тедди-бойз». Представители этого молодежного движения, возникшего как реакция на послевоенную миграцию и рок-н-ролл из-за океана, предпочитали танцевать под Билла Хейли, Элвиса Пресли, Джина Винсента и Эдди Кокрана и изображать из себя плохих мальчиков и девочек. Наверное, это первый зафиксированный в истории пример, когда татуировка вместе с музыкой и одеждой стала атрибутом меломанского позерства и стиля. Как сокрушался Ганс Эбенштейн в своем исследовании европейской татуировки «Пронзенные сердца и настоящая любовь», написанном в 1960-х, об уходящих временах «олдскула»: «Татуировки не являются теперь свидетельством отваги и храбрости. Дни, когда мужчина мог правдоподобно хвастаться теми страданиями, которые он перенес ради “Дорогой мамы” или “В память о моем друге Стэне”, ушли безвозвратно…Средний татуировщик — это человек с небольшим воображением и слабыми художественными способностями».

Кстати, зря сокрушался, поскольку именно в 1960-е культура татуировки пережила новый бум, давший новые художественные формы, связанные с музыкой, — изображения рок-кумиров, музыкальных инструментов и логотипов групп. Началась эра музыкальных фестивалей: многие молодежные субкультуры смешались между собой и взорвались. Основным вектором молодежных движений 1960-х был протест, революция, раскрепощение и освобождение от любых норм. Татуировка стала одним из важных символов этого освобождения, превратившись в неизменный атрибут субкультур. Постепенно татуировка через рок-музыкантов, фоторепортажи и фильмы про мотобанды легализовалась в медиа. Первым татуированным человеком, попавшим на первую полосу американского журнала (Rolling Stone, 1971), стал художник и основатель тату-музея Лайл Таттл по прозвищу Фриско Флайер, к тому времени сделавший множество татуировок рок-идолам, в том числе Дженис Джоплин. По моим сведениям, впервые крупным планом в кино татуировка появилась на спине у Роберта Де Ниро в фильме «Таксист» Мартина Скорсезе (1976). Ее делали специально разработанными для этого случая чернилами. Прежде в кино о молодежных движениях татуировки особо не мелькали, а с началом 1980-х уже стали общим местом.

В 1981-м Rolling Stones выпустили пластинку «Tattoo You», на конверте которой Мик Джаггер и Кит Ричардс предстали в образе вождей маори, чьи черты лица не разглядишь за густым трайбл-орнаментом. Rolling Stones, к тому времени уже превратившиеся из бунтарей в буржуа, не устояли перед брутальным обаянием лицевой татуировки (face tattoo) панков и скинхедов — наиболее пиковой и дерзкой формы социального протеста и «нового дикарства», возникшей с середины 1970-х в британских трущобах. Неблагополучные подростки этого кризисного времени сознательно вычеркивали себя из общества, уродуя свои лица неприличными или криминальными изображениями или надписями «hate». Такая форма протеста существовала и в советских тюрьмах, где практиковалось лицевое татуирование оскорбительных надписей — вроде «Раб КПСС» и тому подобных.


Наше время: Крикун, Орел, Кредит, Китаец, Литва и другие

Наша история рок-н-ролльной татуировки мало чем отличается от зарубежной, но, конечно, имеет свою специфику, потому что она разворачивалась с задержкой на два десятилетия. Как человек, плотно соприкоснувшийся с этими чудачествами во второй половине 80-х, могу сказать, что мы многое получили с Запада в готовом виде, хотя информация просачивалась по крупицам — через иностранные журналы и кадры с видеокассет. Впрочем, понимание того, что татуировка — протестный атрибут, который пугает и раздражает обывателя, во многих буйных головенках зародилось само собой — из установок советского дворового детства.

Сейчас уже можно не кривить душой и признать, что не то что с татуировками, а даже с одеждой у многих музыкантов 1980-х были проблемы. Мне кажется, это даже не связано с отсутствием у детей Советского Союза вкуса или достатка, скорее с царствовавшей в советском андерграунде 1970-х хипповско-битнической матрицей, которая вообще пренебрегала внешним видом. Впрочем, личности, на которых присутствовали какие-то «клейма» небольшого размера или надписи на иностранных языках, были. Помню татуировки у Ника Рок-н-Ролла, у покойного Гриши Сологуба («Странные игры»), у ребят из питерской хеви-металлической группы «Фронт». В Питере татуировок было больше: там существовала группа лиц, лавировавшая между панк- и рокабилльной эстетиками, практически вся ныне покойная, — Вилли, Слава Книзель, Юра Скандалист. В Москве тоже были отчаянные персонажи, окунувшиеся в тату-эстетику с головой, — например, бас-гитарист ВИА тяжелого звучания «Мафия» Максим Чирик, который еще в 1984 году сделал себе надпись на лбу HMR, что означало Heavy Metal Rock. По тем временам это была серьезная заявка на асоциальность — иностранные надписи раздражали милиционеров, начитавшихся методичек и невесть что навыдумывавших по поводу молодежных субкультур. На этом Максим не остановился, превратив лицо и руки в записную книжку, а в 1995 году его неплохо дополнил известный татуировщик Филипп Лью, который, как и Лайл Таттл, посетил первую московскую тату-конвенцию. Благодаря чему Чирик попал не только на страницы международной прессы, но и в международную квалификацию Heavy Tattooed Man of the World. В этот же период под его руководством образовался целый Face-Tattooed Club Bibirevo — и это название веселило не меньше, чем «Hells Angels Давыдково», который тоже волшебным образом существовал в эти непростые времена.

А времена были непростые — середина 1980-х, тотальный дефицит многих товаров народного потребления. На московских полках в какой-то момент не оказалось не только красок, но и туши — ленинградской, завода «Колибри», которой делали татуировки цветом — черным, синим, красным и слегка зеленым. Цвет — это было крайне важно, поскольку татуировки новой культуры должны были отличаться от татуировок ранее существовавшей — криминальной. Уголовники работали «жженкой» — краской, полученной из жженой резины и мочи, которая использовалась как антисептик.

Цвет и новые мотивы татуировок иногда приводили к конфликтам и выяснениям отношений с криминальными элементами, считавшими себя исключительными носителями «правильных» татуировок. Не помню, чтобы такие разборки заканчивались трагически, но на зонах татуировка вполне могла стать поводом для серьезных претензий. Такие легенды ходили по тусовкам — в частности, про панка с позывным Пес, у которого была татуировка «убей коммуниста ради мамы». В одной разборке из-за татуировок мне довелось принять участие самому. В 89-м году во время проведения фестиваля «Монстры рока» в «Лужниках» мы с товарищем, уже в то время носившие цветные «несоветские» татуировки, будучи сильно подшофе, случайно натолкнулись в парковой зоне на группу отдыхающих. Один из них был с ног до головы разукрашен голыми бабами, одна из которых (в районе паха) держала в руках телефонную трубку с проводом, уходящим в трусы, и надписью «Алло, мы ищем таланты». На веках у отдыхающего была надпись «Не буди». После непродолжительного выяснения отношений в стиле «ответь за все» благодаря бодрым ответам и аргументации, что нас тут 65 тысяч человек — «утопчем и не заметим», с этой компанией установился более дружелюбный контакт. Этот персонаж, которого окрестили «Вася Не Буди», был впоследствии подтянут к субкультурному татуировочному процессу в надежде на обмен опытом, хотя на самом деле нам был нужнее тот, кто на нем всю эту красоту расписал. Эта наивность отозвалась серией кривых и поплывших рисунков на телах генералитета метало-рокерской тусовки, но это мало кого расстраивало. Многие по-детски радовались татуировке любой кривизны и глупости, возникавшей в атмосфере полного хаоса и субкультурного куража.

{-page-}

 

В середине 1980-х у нас, как и в Лондоне, уже сложилось несколько стилистически выдержанных субкультурных групп — байкеры-металлисты, панки и рокабиллы. При каждой такой группе появлялся свой «кольщик». У металлистов в Москве это был Женя Крикун, спину которого его творческий наставник Батя, представитель старой криминальной школы, отделал в старом стиле, дополнив надписью Hellreiser — с орфографической ошибкой. В Питере при металлистах был кольщик Орел. Тусовку панков и рокабиллов обслуживали Стас Удав, Леня Череп, более известный как участник группы некрореалистов «Трупырь», и Игорь Кредит, который ответственен за экспорт цветной татуировки в Москву. В 1987 году он, приехав из Питера, нанес смешные цветные изображения на Ежа и Маврика из группы «Мистер Твистер». Татуировщик Маврик — Маврикий Слепнев — перенял и развивал эту традицию, добиваясь достаточно примитивными средствами вполне художественных результатов. К примитивным средствам помимо упомянутой туши «Колибри» относились татуировочные машинки, сделанные из бритвенных приборов и прозванные «шейверами».



Субкультурная татуировка того времени была в большей степени связана с музыкой не тем, что ей интересовались музыканты, а тем, что для ее нанесения использовалась толстая гитарная струна. На этих струнах играли кто как мог — лепили «бутера» (на жаргоне — неудачная, поплывшая татуировка). Несмотря на внешний идиотизм процесса, многие из этих «бутеров» появлялись в силу осознанной необходимости, овеянной ароматом протестного бунтарства. С ними связаны разные истории, которые можно найти в интервью непосредственных участников процесса. Все проистекало под девизом «страшно и смешно», иногда без буквы «и», иногда в иной последовательности. Например, панки из протеста и публичного саморазрушения могли царапать на коже символ анархии гвоздем.

Постепенно у татуировщиков вырабатывался почерк, у субкультур — стили татуировок. Метало-рокеры, изначально предпочитавшие наносить изображения конфедератских флагов, постепенно съезжали в черепно-мозговую тему и сюжеты, как в песне «Коррозии металла» «Смерть с косой идет за колбасой». Процесс в субкультурной среде развивался стремительно — перемещающиеся между городами подростки обменивались информацией, переезжали и сами оседали в других городах. В этой связи нельзя не упомянуть двух нынче международно известных татуировщиков из Севастополя, Джорджа Бардадима и Тараса, которые пытались дома создать панк-группу «Самоликвидатор», но вскоре все переместились в Питер и осели в тамошнем рассаднике панковской татуировки, сложившемся вокруг группы «Бироцефалы».

В конце 1980-х татуировка стала важным маркером принадлежности к субкультурной среде — многие хотели себе оставить небольшую отметочку о причастности к славным временам и событиям. Не помню, была ли уже тогда татуировка на груди Анатолия Крупнова («Черный обелиск»), которому тусовка металлистов скидывалась на выступление вещами и предоставляла белый «Харлей». Зато точно помню, что первый, кто сделал себе качественную зарубежную татуировку, был Александр Скляр. Он привез ее из Финляндии, насколько я помню, это был оранжевый змей, кусающий себя за хвост. Зарубежные татуировки носили на себе и Саша Хирург («Ночные волки»), вернувшийся из Германии с орлом «Харлей-Дэвидсон», и Эдуард Ратников (глава концертного агентства T.C.I.), привезший оттуда же аккуратную цветную лошадку.

Местная татуировка в плане развития прошагала 20-летний западный путь за одну, но ударную пятилетку. Появились объемные татуировки на манер японских, и как побочный эффект к термину «бутер» вскоре прибавился новый — «каша».

Но развивался и местный, самобытный стиль. Одним из самых известных московских мастеров, примыкавших к рокерской тусовке, был Леша Китаец, который к 89-му году «закрасил» участников индустриальной группы Die Schwarze Katzen, где он был лидером и вокалистом. Китаец делал татуировки и в урбанистическом стиле, и в сказочно-русском — например, одному из братьев Кагадеевых из «НОМа». Он же сделал концептуальную тату Герману Гагарину из «Матросской Тишины», набив ему во всю спину слово «Татуировка» — такой татуировочный супрематизм и отсыл к известному в узких кругах анекдоту про танк во всю спину. Позже Китаец сделал кириллицей имя на животе у Трики, да и вообще много чего сделал. Например, открыл первый легальный тату-салон в Москве и пытался снять документальное кино про современную татуировку.

Другой известный московский тату-мастер — Андрей Литва, проявившийся из арбатской тусовки 1990-х. Первыми, кто пал жертвой его творчества, были его знакомые: ансамбль «Мальчишник» — Дэн, Мутабор, Олень и Дельфин, а также их экс-директор Алексей Виноградов, которому досталось больше всех, о чем свидетельствовало призовое место на московской тату-конвенции 1995 года. Андрей Литва развивал свой стиль «психодел» и отметился на разных представителях рок- и электронной музыки.

В 1990-х в России появилась новая плеяда имен — как татуировщиков, так и музыкантов. Рок-музыкант без татуировки считался уже чем-то неприличным — многие приобщились к процессу именно в первой половине 1990-х, когда у татуировщиков началась затяжная война с санэпидемслужбами за легализацию своего художественного промысла. В Москве открывались тату-салоны, шлифовались мотивы на темы рок-н-ролла, хип-хопа и клубной сцены, включая не только следы трипов и угара, но и портреты музыкантов.

В 1995-м в Москве случилась первая международная тату-конвенция, открывшая новую веху в культуре российской татуировки — поскольку, несмотря на угасание рок-н-ролльного движения, она привела к новой волне интереса к изучению новых татуировочных стилей и техники. Под проведение татуировочных конкурсов свои площадки стали предоставлять байк-шоу, которые посещали иностранные представители. Начались первые выезды российских мастеров на международные тату-конвенции, благодаря чему Россия была вписана в мировую информационную и профессиональную среду.

Нулевые прошли под знаком отечественных профессиональных выставок и смешения всех стилей, в результате чего единственно внятными остались только традиционные направления — японские и ньюскул, основанный на американских традициях. Татуировка стала более доступной, превратившись в индустрию, существующую за счет массовой популярности девичьих «нажопников» (на жаргоне — татуировка повыше крестца) и текстовых месседжей. Музыкальные и околомузыкальные сообщества сейчас достаточно плотно раскрашены татуировками, при том что тату-традиции все еще находятся в стадии формирования. У российской татуировки есть будущее и настоящее, в чем можно убедиться на текущей московской тату-конвенции, которую не первый год организовывает Павел Ангел и которая соберет больше 100 российских и зарубежных мастеров. А для меня татуировка — это все еще не до конца прочитанная книга, куда интересно порою заглядывать, поскольку татуировка во многом отображает состояние города и общества. Бунтари были всегда и никогда не переведутся.

Moscow Tattoo Convention 2012
Arena Moscow, 18, 19 и 20 мая

***

Комментарии Михаила Бастера к татуировкам Константина Кинчева, Дельфина, Александра Скляра, Гарика Сукачева, Земфиры, Димы Спирина, Тимати, Антона Шило, Гуфа и Басты

Михаил Бастер: «Комментарии к чужим татуировкам – дело неблагодарное. И потому что давать их можно только с крайней степенью иронии, и потому что татуировка у каждого своя и это личное дело – вне зависимости от стороннего мнения. Проще не комментировать, но раз попросили, почему бы и нет».

Татуировки российских музыкантов