Время Валентины

ПЕТР ПОСПЕЛОВ напутствует выпускников консерватории и признается, что верит в прекрасный пол

Эмиль, Яков, Парфен и Валентина окончили композиторский факультет консерватории, защитив каждый на «отлично» симфонический диплом. После дипломного концерта счастливая компания собралась в кафе.

— Свобода! — сказал Эмиль. — Теперь я наконец-то смогу писать музыку так, как захочу, а не так, как требует Плюгавин.
— Точно! — согласился Яков. — Меня от его неквадратностей последний семестр уже реально колбасило.
— И все-таки спасибо Плюгавину, — возразил Парфен. — Он научил нас ремеслу. Приучил к чистоте голосоведения.
— Вот только шаловливые ручонки во время индивидуальных занятий лучше бы прижатыми держал, — добавила Валенька.

От последней студенческой стипендии оставалось немного денег, и друзья заказали десерт.

— Я считаю, что мы должны создать композиторскую группировку, — предложил Эмиль.
— Напишем манифест, — подхватил Яков.
— Организуем концерт, — продолжил Парфен.
— И потрясем человечество! — засмеявшись, воскликнула Валенька.

Манифест был написан быстро. «Мы не идем проторенными путями, — говорилось в нем. — Мы ищем новые формы. Заранее известный результат нас не привлекает. Пусть невежды ждут от музыки сладких мелодий. Наша задача — отразить сложность и конфликтность современного мира».

Знакомые художники помогли организовать концерт на «Винзаводе». Приятели с оркестрового факультета вызвались разучить программу. Концерт назначили на 24 ноября. К нему каждый из четверых друзей должен был написать партитуру — уже не студенческую, а настоящую. Первую в самостоятельной творческой жизни.

— Времени мало! — заметили друзья, расходясь. — С завтрашнего утра садимся за работу.

Эмилю сесть на следующее утро за работу помешал звонок в дверь. Принесли счет за электричество. Эмиль позвонил Якову.

— Старик, — сказал он. — Не одолжишь немного денег до… до первого гонорара?
— Какого гонорара? — спросил Яков. — Кто тебе его заплатит?
— Ну, не знаю, — ответил Эмиль. — Сикорский. Когда-нибудь.
— Верю, — сказал Яков. — Только мне самому надо по кредиту за ноутбук платить. А нечем.

Вскоре выяснилось, что у Парфена кончился зубной порошок, а у Валеньки поползли последние колготки.

— Идем к боссу, — решили друзья. — Попросимся работать. Время же останется! Вот и будем свою музыку писать.

Илья Феликсович встретил компанию радушно.
— А, композиторы! — заулыбался он. — Распространенная профессия.
На стене у него висел Танеев.

Пригласив друзей сесть, он стать перебирать картотеку.
— Так-так, посмотрим, что у меня есть для вас… Вот. Превосходный вариант. Знаете Драцкого? — обратился он к Эмилю.
— Этой лысый, что ли, с гитарой? — спросил Эмиль. — На уголовника похож.
— Народный артист, — согласно кивнул Илья Феликсович. — А вы знаете, что он композитор академического плана? Сейчас задумал оперу «Архипелаг ГУЛАГ». Одна проблема — не знает совершенно нот. Поможете родиться шедевру?
— Непременно, — поспешил согласиться Эмиль.
— Только имейте в виду — вашей фамилии на афише не будет.
— Вот и хорошо, — обрадовался Эмиль. — Я готов.
— Отлично. Давайте теперь с вами, — Илья Феликсович посмотрел на Якова. — Вот. Изумительная идея. Знаете вдову Домингес?
— Кто это? — испугался Яков.
— Ну, читали, наверное. Он сражался за свободу в тридцать шестом году. После него остались партизанские песни и танцы для губной гармошки. Часть в нотных набросках, часть на пленках. Надо привести архив в порядок, потому что Штейн и Звонарев что-то хотят сыграть в четыре руки.
— Я возьмусь, — согласился Яков.

— А что бы мне такое найти для вас, молодой человек, — Илья Феликсович взглянул на Парфена. — Хм… Есть работенка. Нужно мальчика Литвинюков выучить сольфеджио. В Ильинском живут. Очаровательный мальчишка! Только, я думаю, у него слуха нет.
— Ничего, справлюсь, — успокоил босса Парфен. — Когда я в консе педпрактику вел, у меня даже вокалисты начинали сольфеджио разбирать. С одним только дядькой я не мог ничего поделать, но он был оперный режиссер.

Илья Феликсович сделал сочувственную мину и поглядел на Валеньку. Он внимательно перебрал картотеку до конца, потом что-то долго искал в компьютере и наконец вымолвил с озабоченным видом:
— Для вас, девушка, у меня ничего нет. Кончились вакансии.
Валенька поблагодарила и приготовилась уйти. Однако Илья Феликсович знаком удержал ее, продолжая напряженно думать.
— Что же делать? Что же делать? — повторял он. — Впрочем… Вы так мило держитесь… Пожалуй, у меня есть к вам предложение. Я сделаю его, если мы останемся наедине.

Валенька на мгновение задумалась. Будучи девушкой гуманитарного склада и типичным интровертом, она зачитывалась стихами Клопштока, но подспудно в ней бродило желание кинуться в ослепительную жизнь.
— Идите, мальчики, созвонимся! — решительно сказала она друзьям.

Молодые люди деликатно поднялись и вышли.

Началась работа.

Драцкий с первых же минут совершенно влюбился в Эмиля и стал требовать, чтобы тот говорил ему «Валера» и «ты». Перед работой он разливал дорогой коньяк, потом становился посреди комнаты и начинал импровизировать зонги. Эмиль спешно записывал за ним и тут же проигрывал по нотам на клавишах. Драцкий с удивлением слушал, а потом от радости пускался скакать и материться. Инструментальные номера Эмиль сочинял сам. Работа над оперой «Архипелаг ГУЛАГ» продвигалась.

Яков целыми днями разбирал сначала шкаф, а потом диван сурового партизана, переписывая обрывки нот с клочков тетрадной бумаги, крутя осыпающиеся пленки на скорости 4 см/сек. и с каждым днем убеждаясь, что покойный был талантливым малым. В перерывах вдова Домингес поила его чаем с сушками и с хмурой иронией рассказывала про бурную молодость.

Литвинюки поселили Парфена во флигеле. Но мальчик не отлипал от него целыми днями. Когда урок сольфеджио заканчивался, они вдвоем дрессировали Рекса, наряжались индейцами или шли рыбачить на Москву-реку, а вечером смотрели из торрента «Доктора Хауса».

Валенька проводила вечера с клиентами, которых придирчиво выбирал Илья Феликсович. Все они были безукоризненно трезвы, учтивы и благовоспитанны. Если кто-то из них и состоял в политических партиях, то только в тех, что преодолели пятипроцентный барьер — как тот же Литвинюк. Но самым пылким поклонником Валеньки был молодцеватый ведущий с телеканала «Культура», имевший ниже спины татуировку с поэтичной надписью: «То ветерок любви… иль показалось?» В свободные вечера, если кавалеров не было, любознательная Валенька ходила на ФПК в школу «Эскорт Плюс».

Текли месяцы. Дата концерта неумолимо приближалась. Исполнители стали спрашивать, не готовы ли уже ноты. Типография затребовала макет буклета.

Друзья решили собраться и обсудить уточненную программу концерта.
— Ну что, — начал Эмиль. — Скажу честно: я ничего не написал. Но у меня есть «Танго вертухаев». Драцкий его забраковал. Из-за ритмической сложности. Зато теперь я могу им распоряжаться как своим.
— А у меня в голове одни только кукарачи этого партизана, — признался Яков.
— А у меня одни диктанты, — вздохнул Парфен.
Друзья посмотрели на Валеньку.
— Что вы на меня так смотрите? — смутилась девушка. — Моя партитура готова. Я же работала только по вечерам. И все успела. Осталось партии расписать.
— Вот это да, — сказали друзья.

Концерт состоялся. Успех был. Счастливый Плюгавин сидел в шестом ряду, а потом пришел за кулисы и долго, растроганный, пожимал руки бывшим ученикам. Валеньку он хотел отечески обнять, но та целомудренно отстранилась. Старуха Домингес величественно потрепала композиторов по загривкам. Илья Феликсович не присутствовал (был в Давосе), но распорядился прислать героям вечера цветы, шампанское и открытку.

Следующим утром на OPENSPACE.RU вышла рецензия Маримбского под названием «Великолепная четверка».

«Мы можем утверждать, — писал критик, — что на авансцену вышло новое поколение композиторов. Им принадлежит завтра. И хотя всех четверых скрепляет устав и манифест одной художественной группировки, мы услышали четыре абсолютно индивидуальные манеры.

Эмиль Яковлев — совершенно оригинальный талант, умеющий виртуозно претворять в очертаниях высокого стиля черты низовой культуры, о чем свидетельствует его “Танго вертухаев”, по тонкости организации сопоставимое разве что с изоритмическими мотетами Машо.

Яков Парфенов — выдающийся мастер рекомпозиции. Его сочинение “По канве Домингеса” насквозь пронизано мелодиями и ритмами вдохновенного испанского композитора, однако пара точно найденных штрихов сообщает целому столь необходимую ироническую дистанцию по отношению к первоисточнику. Не могла не восхитить и почтительная точность, с которой партитуру исполнили на губных гармошках Штейн и Звонарев.

Парфен Валентинов — сложившийся композитор-концептуалист. Его опус “Рекс и Моцарт” не зафиксирован в обычной многострочной партитуре. Музыканты, разбросанные тут и там по залу, одновременно играют мелодии диктантов, которые дети обычно записывают на слух в процессе обучения сольфеджио. В том, как складывается многоголосие, есть элемент обаятельной случайности. Однако же есть и константа, скрепляющая концепт: посреди сцены находится ребенок-вундеркинд, который отвечает музыке шифрованными репликами, похожими на собачий лай.

И, наконец, Валентина Эмм — самый утонченный художник из всех, прозвучавших в программе, и подлинное украшение “Великолепной четверки”. Именно ее творчеству в наибольшей степени присуща персональная интонация. Создается впечатление, будто автор во время создания этой партитуры совершенно отрешился от музыкального мира и вслушивался лишь в звучание собственной души. Это звучание, ставшее явным, неотразимо пленяет слушателя и увлекает его за неведомые горизонты. Тонкость чувств, изящество лирики характеризует и заголовок сочинения: “То ветерок любви… иль показалось?” Точнее не охарактеризуешь эту ажурную и неуловимо притягательную музыку.

Каждый из четверых прозвучавших в концерте композиторов выбрал себе трудную дорогу к славе. Но именно поэтому результаты их первых экспериментов получились столь впечатляющими и разнообразными».

Согласимся с критиком. Он прозорливо отметил в сочинениях трех первых авторов высокий уровень креатива и рефлексии, в сочинении же Валеньки уловил естественность, первозданность и похвальную творческую независимость.

Возможно, будущее — а может быть, уже настоящее? — принадлежит таким, как наша хрупкая и внимательная к миру современница. Мне, автору этих строк, кто вывел себя в рассказе под именем Ильи Феликсовича, конечно, отрадно сознавать свою роль в становлении ее таланта. И все же немного грустно, что сам я никогда не смогу быть Валентиной Эмм.​