Клаудио Аббадо как HIP’арь

Бывало, аутентисты выходили в большие дирижеры. Аббадо первый, кто предпринял обратный ход. Начало миграции?

Бывало, аутентисты выходили в большие дирижеры. Аббадо первый, кто предпринял обратный ход. Начало миграции?

Клаудио Аббадо, три года назад возглавивший в Болонье Orchestra Mozart, только что выпустил с ним первые релизы на Deutsche Grammophon: шесть симфоний Моцарта и его же пять скрипичных концертов плюс Sinfonia concertante. Все это сыграно в манере, которую вполне можно назвать HIP, historically informed performance, или же аутентичной. Аббадо — первый выдающийся дирижер, пришедший к аутентизму. (Это слово и его производные уже не используются или используются условно, ниже объясняется почему; я их употребляю за неимением краткого русского аналога.)

Хорошо известны аутентисты, которые вышли в великие дирижеры. Ладно, не в великие. В крупные. В такие дирижеры, которые ощутимо влияют на музыкальный процесс и востребованы оркестрами и индустрией грамзаписи. Николаус Арнонкур, Джон Элиот Гардинер, Франс Брюгген, Филипп Херрвег, Кристофер Хогвуд, Роджер Норрингтон, Рене Якобс. Хорошо известна и относительно молодая поросль, для которой вообще не существует слова «аутентизм», поскольку он — естественная среда обитания: Даниэль Хардинг, Пааво Ярви, Теодор Курентзис.

Но вот когда бывало такое, чтобы обитатель дирижерского Олимпа снизошел не просто до отказа от диктаторства, а до осознания себя первым среди равных, вместе делающих музыку, а может быть, и не первым? Чтобы он пожертвовал свою фигуру, харизму, послужил музыке не как надменный паладин или хранитель тайного знания, а как ремесленник?

Orchestra Mozart не только Моцарта играет. Когда я смотрю на YouTube, как Аббадо управляет исполнением Бранденбургских концертов Баха, то испытываю смешанные чувства. Во-первых, восхищаюсь его самоотречением: такой симфонист, презрев ППП, подиум-палочку-партитуру, стоит среди своих оркестрантов и музицирует скупыми, почти незаметными из зала жестами. Во-вторых, недоумеваю: что он, собственно, там делает, люди и без него прекрасно справляются.

Надо сойти с пьедестала, но это еще не самое трудное. Самое трудное — отказаться от профессии, с которой себя отождествляешь, пусть даже на время.

Причем неизвестно ради чего. Ведь мало кто из академических дирижеров всерьез задумывался, чем и почему занимается противоположная HIP-сторона. Такие зубры, как Геннадий Рождественский, позволяли и позволяют себе снисходительно похлопывать ее по плечу. Звучит это всегда неубедительно: не может быть никаких убедительных доводов, отчего свой дух следует совать вперед буквы композиторского замысла, а не наоборот. Хорошо известна история о том, как Караян пытался перекрыть кислород Арнонкуру. Да что далеко в Австрию ходить — ни Гергиев, ни Темирканов никогда не пустят к своим оркестрам того же Курентзиса. Это даже не конкуренция, а боязнь конкуренции, антагонизм под предлогом эстетических разногласий.

В последние двадцать лет наметилось встречное движение «великих дирижеров» и «аутентистов». Во многом потому, что вторые стали гораздо больше работать с обычными оркестрами и тем стало легче «быть аутентичными». Образование оркестровых музыкантов тоже меняется. Сегодня дирижеру в принципе не очень-то и нужно изучать барочные первоисточники, Маттезона или Кванца. За него это уже сделали другие практики, которые разработали готовый звуковой стандарт.

Взять хоть провокационные исполнения тем же Норрингтоном Брукнера или Вагнера, с их вызывающе подвижными темпами и легкой артикуляцией а ля Мендельсон. В начале 1990-х, конечно, они воспринимались с привкусом веселого святотатства; однако в них, как в каждой шутке, намечалась лишь доля шутки. Остальное было серьезным. Если Вагнер сообщал, что увертюра к «Нюрнбергским мейстерзингерам» должна длиться не более девяти минут, почему у академических дирижеров она длится минимум двенадцать? Почему вагнеровские певцы должны положить жизнь на попытки переорать вагнеровский оркестр? А вдруг он не очень-то и вагнеровский?

«Аутентичный» стандарт к девяностым годам отслоился от «ранней» или «старинной» музыки, что бы под ней ни понималось. К стандарту долго подбирались, но теперь он вошел в мелосферу, в музыкально-акустический тезаурус. (Вот поэтому сами отцы-основатели аутентизма предпочитают более корректный термин HIP.) Теперь далеко не только барокко, но и Бетховена, а то и Малера стали играть строго, подобранно, безвибратным звуком, с острой атакой, с еле заметной ритмической раскачкой наподобие свинга, с неравными по весу тактовыми долями.

Более того. Кристофер Хогвуд, например, выпустил с Базельским камерным оркестром три диска музыки ХХ века, сыгранной как предмоцартовская. Франс Брюгген с «Оркестром XVIII века» давал «Аполлона Мусагета» Стравинского в манере Люлли (увы, этот интереснейший опыт «проспективного аутентизма» не вышел на диске). Джон Элиот Гардинер записал «Похождения повесы» того же Стравинского как Гайдна или Бетховена. Теодор Курентзис и Musica Aeterna исполнили Четырнадцатую симфонию Шостаковича так, будто это кантата Баха.

У них отлично получилось. Оказывается, это универсальный метод, и работает он на гораздо более широком стилевом поле, чем то, на котором возник. Если получается не отлично, как правило, не из-за самого подхода, а из-за того, что недодумал или недоделал конкретный дирижер.

То есть нельзя Баха играть «под Шостаковича», а Шостаковича «под Баха» — можно и нужно. Первое мы знали уже полвека, второе нам доказывают прямо сейчас. Не исключено, что это и есть вклад пионеров HIP в музыкальную историю. И только в нынешней ситуации, когда движение пошло вширь, возможен случай Аббадо, который фактически стал HIP’арем (в современном, более широком и размытом смысле).

В то же время именно у Аббадо были и другие предпосылки для такой эволюции. Он ведь и новую музыку предостаточно играл и играет. (Предостаточно — для музыканта, не специализирующегося в этой области. В частности, для крупнейшего дирижера.) HIP и новая музыка суть две стороны одной медали: и то и другое предполагает со стороны исполнителя самоограничение, иногда довольно заметное, и то и другое не возьмешь средним классико-романтическим набором навыков. Аббадо сумел расшириться из этой классико-романтической середины в обе стороны, а следовательно, Аббадо истинно велик. Однако и время на него славно поработало.

Автор – композитор, редактор отдела культуры «Коммерсантъ Weekend»–СПб.