Владимир Юровский: «Мартынов вообще не совсем композитор»

Дирижер Владимир Юровский и композитор Владимир Мартынов накануне мировой премьеры оперы Vita Nuova в Лондоне

Имена:  Владимир Мартынов · Владимир Юровский

18 февраля в лондонском Royal Festival Hall состоится мировая премьера полной версии оперы Владимира Мартынова Vita Nuova («Новая жизнь», по одноименному роману Данте Алигьери). Владимир Юровский дирижирует Лондонским филармоническим оркестром. Исполнители главных партий — сопрано Татьяна Моногарова (Беатриче) и тенор Марк Пэдмор (Данте). После Лондона спектакль отправится в нью-йоркский Линкольн-центр. Это та самая опера, которая когда-то была заказана Мариинским театром в качестве дуплета к «Детям Розенталя» в Большом. Но в результате сам Гергиев на открытии своего Первого Пасхального фестиваля дирижировал только вступлением, в 2003 году было исполнено первое действие под управлением Андрея Петренко. Восторгов та акция не вызвала, и про оперу забыли. По случаю второго рождения Vita Nuova OPENSPACE.RU побеседовал с Владимиром Юровским и перевел ознакомительное интервью с Владимиром Мартыновым, которое он дал для сайта Лондонского филармонического оркестра.

— Имя Мартынова в Англии ведь совсем неизвестно. Как лондонский слушатель может это все воспринять?

— Да, широкому слушателю это имя, конечно, совсем ничего не говорит. Его знают только в среде специалистов, знакомых с новым русским искусством. Причем с очень специфической ее частью — так называемым новым московским концептуализмом, или как его там обозначают.

Это будет, конечно же, абсолютное открытие. И я даже не представляю себе реакцию. Она может быть самой разной и противоречивой. Хотя, зная англичан, думаю, что настоящего скандала не будет: они не падки до сенсаций.

Но, мне кажется, критика может и не разобраться. Поэтому я стараюсь проводить подготовительную работу с публикой, с критиками, хочу какие-то симпозиумы устраивать, и не только по Мартынову, но и по самой теме оперы.

Ведь Данте большинству людей известен только как автор «Божественной комедии». А точнее, он просто известен как имя. Как такой знак нашей культуры. А больше о нем ничего не знают. Здесь же речь идет о нем как об авторе, да еще такого запутанного, концептуального сочинения, как «Новая жизнь». Потому что это и автобиография, и любовный роман, и поэтический сборник, и теоретический трактат о поэзии. То есть он сам себе и певец, и жнец, и на дуде игрец, и критик, и слушатель, и зритель. Очень необычное произведение. И, соответственно, необычным является его музыкальное воплощение.

— А какое вообще у лондонской публики отношение к минимализму? Ведь есть такой английский минималист Тавенер…

— Да, и к нему очень разное отношение. Как и к Пярту. Но Мартынова я бы не назвал минималистом. Так же как его нельзя назвать полистилистом. Он вообще не совсем композитор. Потому что у него нет самой главной композиторской претензии — на создание чего-то нового. Ведь даже минималисты все равно претендуют на то, что создают какую-то новую, до сих пор не слыханную музыку.

А у Мартынова такой претензии нет. И в этом деле он виртуоз. Потому что те звуковые сочетания, которые он предлагает, настолько хитро вплетают в себя самые различные влияния, что у слушателя абсолютно теряются какие-то ориентиры. Где он находится — в барокко, в музыке позднего XIX века, в додекафонии? Одно выходит из другого и возвращается обратно. То есть это получается такой лабиринт без входа и выхода.

— Ну так Мартынов как раз и декларирует, что мы живем в «посткомпозиторскую эпоху», книги про это пишет. Лондонцам будут про это рассказывать?

— Я считаю, что слишком много рассказывать не нужно. Потому что это сильно уменьшает достоинства самой музыки, а они у нее есть. Просто это не та музыка, которую можно слушать дома на диске и притворяться, что ты получаешь от нее какое-то наслаждение. В противном случае ты пользуешься ею не согласно инструкции.

То есть, конечно, можно от этой музыки получать наслаждение — там очень много красивостей. Но эта красивость имеет совершенно другую цель. Она не призвана услаждать слух. Я понимаю, что такое сравнение вряд ли Мартынову понравится — но это как Энди Уорхол, который берет, скажем, мини-Мону Лизу и из нее делает портрет Мерилин Монро. Вот что-то такое. То есть помимо полистилистики и минимализма в этом еще есть элементы поп-арта. Ну, такого духовного поп-арта.

— Опера как-то изменена для лондонского исполнения?

— Она просто завершена. Для мариинского исполнения был написан только первый акт. Теперь их три.

— Это будет концертная версия?

— Официально объявлена концертная. Но я не очень хочу ее делать чисто концертной, потому что я не верю в то, что эта музыка может быть по-настоящему воспринята без какого-то элемента действа. Если ты посмотришь на концерты Opus Posth с Татьяной Гринденко, у них никогда просто концертов не бывает. Но с симфоническим оркестром такое действо изначально исключено. Значит, нужно что-то добавить, какой-то визуальный элемент. Я думаю, он будет очень простым.

— Какой будет язык?

— А там нельзя сказать, какой язык. Вся литургия идет на латыни, все стихи идут на итальянском. А собственно повествование изначально велось на русском, и я его предложил перевести на английский. Потому что иначе это очень тяжело воспринимать, и, главное, непонятно, при чем здесь русский язык?

У нас подобная история была сейчас с Этвешем. Тоже непонятно было, на каком языке оперу писать. Потому что действие происходит в Южной Америке, текст написан южноамериканским автором Маркесом, при этом есть латынь и язык йоруба. Напрашивалась идея испанского языка, в итоге он там присутствовал, но только в поэтических отрывках. А все повествование велось на английском, чтобы публика могла как-то участвовать.

— Сколько у вас репетиций? Мартынов ведь это не просто пришел, с обычных четырех репетиций выучил, ноты сыграл. В его музыку очень долго вживаться надо, исповедовать ее как религию, как это делает та же Гринденко. Понятно, что оркестр Мариинского театра, который все время куда-то спешит, так не делал.

— Да, я слышал эту запись — это было мимо смысла. У нас репетиций будет много. Мне в эту религию придется обращать большой коллектив. Но мне кажется, что лондонским музыкантам эта музыка должна понравиться. Англичане любят, когда им делают красиво. А так как они обладают замечательным звуком, у них тут будет где развернуться. Другой вопрос, что у них может сильное отторжение вызывать немыслимое количество повторов. Но я думаю, что мы сделаем такую уступку английскому вкусу и все-таки повторы, где можно, отменим.

Иначе это может очень негативно сказаться на восприятии произведения — наше время, к сожалению, не терпит больших пространств. Даже фильмы Тарковского многими людьми воспринимаются как непосильная ноша. А там повторов нет — там просто другое измерение времени. Мне Мартынов сам сказал, что в Москве бы он настаивал на всех повторах. А в Англии он бы не стал показывать быку красную тряпку. {-page-}

Владимир Мартынов: «Моя опера — это не только опера»


— Каковы ваши самые ранние музыкальные воспоминания?

— Мои родители были музыканты, так что я могу сказать, что впитывал музыку с самого детства и она была всегда чем-то естественным для меня. В нашем доме всегда звучала музыка. Относительно моих ранних музыкальных воспоминаний я предполагаю, что это были репетиции под моим окном военного оркестра, готовящегося к ежегодному параду.

— Когда стало понятно, что вы будете композитором?

— Я думаю, лет в 14, когда я начал заниматься композицией. До этого я только учился игре на фортепиано.

— Какие композиторы оказали на вас наибольшее влияние?

— Для меня наиболее важной фигурой был Стравинский. Не только его музыка, но и он сам лично. Во время его визита в Москву в 1963 году я встречался с ним, и он поддержал мое желание быть композитором. В числе своих любимцев я могу назвать имена Штокхаузена, Веберна и Кейджа.

— Как бы вы могли описать свою музыку? Видите ли вы себя принадлежащим к какой-нибудь композиторской школе?

— Я не вижу себя принадлежащим к какой-либо композиторской школе. Могу определить некоторые направления, которые близки моему стилю: антиавангард, минимализм, «новая простота», «новая искренность». Но всё же все эти названия не могут полностью описать того, что я делаю. Я чувствую много общего с такими композиторами, как Валентин Сильвестров и Александр Рабинович.

— Вы изучали музыку в очень широком стилевом диапазоне — от древнерусского церковного пения и сериализма до минимализма и рок-музыки. Это находит отражение в ваших собственных сочинениях?

— Думаю, большинство явлений в культуре возникают в пространстве между различными стилями и жанрами — григорианский хорал и джаз, рок и классическая музыка. Я предпочитаю думать, что я не принадлежу к какому-то определенному направлению. Мой стиль — это комбинация стилей и рефлексия по их поводу.

— Как бы вы описали оперу Vita Nuova?

— Дантовская Vita Nuova — это не текст про любовь. Это текст о тексте про любовь. Также и моя опера — это не только опера. Это опера про историю оперы как наиболее важного жанра европейской культуры. Это возвращение даже в дооперные времена, чтобы найти там исторический прототип оперного жанра — средневековую мистерию, но одетую в роскошные одежды позднеромантического оперного языка.

— Не могли бы вы описать музыкальную структуру Vita Nuova , чтобы помочь слушателям, незнакомым с вашей музыкой?

—Там есть три уровня музыкального текста. Первый — это религиозная литургическая музыка, второй — сонеты Данте на итальянском языке, и третий — это собственно повествование на русском и английском. Каждый уровень имеет свой собственный музыкальный язык: первый — типичная григорианская хоровая музыка, второй — это в наибольшей степени моя собственная музыка, и третий основан на оперных стилях Вагнера и Глюка.

—Есть ли какие-то особые музыкальные моменты? Может, у вас есть в опере наиболее любимые места?

—Я думаю, слушатели должны обратить внимание на финалы всех трех актов, потому что в них я пытался представить сущность каждого стиля и прихожу к некоторому итогу.


Другие материалы рубрики:
Олег Кулик: «Это было как подарок судьбы», 27.01.2009
Симона Кермес: «Во всей этой барочной музыке есть такой роковый драйв!», 23.01.2009
Штефан Паули: «Мы хотим представить различные звуковые миры», 21.01.2009