Георгий Исаакян: «Через какое-то время у нас будет много того, что можно потрогать, поломать, порвать»

Новый руководитель Театра имени Н.И. Сац о том, чем детский проект привлекательнее пермского

С этого сезона режиссер Георгий Исаакян, прочно ассоциирующийся с Пермским театром оперы и балета, Дягилевским фестивалем, радикальными спектаклями и еще более радикальным репертуаром, – в общем, с чем-то очень серьезным, возглавил Детский музыкальный театр имени Н.И. Сац. О столь экстравагантных переменах с режиссером поговорила ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА.


– Вы уходите из одного из самых значимых нестоличных музыкальных театров (которые вообще-то можно пересчитать по пальцам одной руки) в театр, к которому сейчас ну никак не применить таких эпитетов. Что, настолько Москва манит или с новой Пермью стало тяжело уживаться?

– То и другое, наверное, на каком-нибудь третьем-четвертом местах. А на первом месте вот что. Я в Перми уже двадцать лет. Это очень большой срок для выгорания. Слава богу, каждые пять-шесть лет я менял функцию в театре: начинал как режиссер, потом стал главным режиссером, потом художественным руководителем, потом еще придумал Дягилевский фестиваль. Поэтому не было ощущения, что стою на месте.

Но понятно, что дальше происходят только количественные изменения, в новое качество они перейти не могут. Наверное, если придет новый человек, то он что-то придумает. Но мне кажется, что все мои ипостаси в этом пространстве уже исчерпаны. А человек, работающий в театре, не может не двигаться, не изменяться. Во всяком случае, я не могу. Так что это новое место работы – в первую очередь возможность изменений.

К сожалению, для нашей страны горизонтальные перемещения практически невозможны. Они мало что дают. В той же Германии, перемещаясь из Гамбурга, допустим, в Дрезден, из Дрездена в Мюнхен, а из Мюнхена во Франкфурт, ты не теряешь качества жизни, но сильно меняешь культурный контекст.

В России, перемещаясь между провинциальными городами, ты, к сожалению, в общем, ничего кардинально не меняешь. Я боюсь, что это выглядит оскорбительно для коллег, для России, но я очень много на эту тему думал, много езжу, часто ставлю спектакли в провинциальных городах. Я прекрасно понимаю, о чем идет речь. Набор проблем везде один и тот же, а инструментарий их решения даже может быть на порядок ниже, чем в Перми.

Так что перемещение из Перми в какую-либо другую провинцию (за очень небольшим исключением) скорее было бы потерей. И в итоге получается, что движение возможно только по направлению к Москве и Петербургу.

Вот это одна история. А вторая история, как ни странно, связана с тем, что кажется негативным, а я рассматриваю как позитивное. Это очень специфический театр, в который меня пригласили. Всем кажется, что это – ну просто похоронить себя. А я-то думаю, что это прекрасный вызов. Его надо принимать. Как сохраниться самому и при этом сохранить этот театр? С одной стороны, надо вернуть этому театру некое уникальное положение, признаваемое всеми. С другой стороны, не превратиться в человека, притворяющегося все время не собой. Потому что мне кажется, что многие люди, работающие в детских театрах, вынуждены все время притворяться кем-то другим.

– А насколько вообще, с современной точки зрения, правильно вот такую, оставшуюся с советских времен резервацию для детей сохранять? Сейчас ведь очень многие взрослые институции – филармонии, театры, особенно западные, – делают специальные программы для детей. Которые постепенно и вовлекают их в нормальное искусство.

– Ну, это действительно предмет для очень больших размышлений. И что такое вся эта история, связанная с ТЮЗами и детскими театрами? Это ж целая субкультура! Очевидно совершенно, что она не может быть такой, какой была при Советском Союзе. Но как бы этот театр уже есть. А переориентирование или закрытие театра – очень тяжелая вещь. И вряд ли кто-либо сейчас собирается что-либо такое делать.

А с другой стороны, Натальей Сац сто лет назад была придумана какая-то очень романтическая история – и совсем не в связи с Советским Союзом. Ведь до этого театра для детей не существовало, не было детского костюма, детской культуры. И вдруг люди начинают озабочиваться тем, что хорошо бы, чтобы ребенок отличался от взрослого, начинают придумывать для него некие места, где этот ребенок может как-то реализовываться.

Но, к сожалению, в России, придумав что-то, потом это бросают, а во всем остальном мире это начинает развиваться. И таких мощных детских программ, которые есть на Западе, у нас я, честно говоря, не знаю. Я видел, как этим занимаются в Вашингтоне, в Лондоне. Причем есть отдельные программы для малышей, отдельные для школьников, отдельные для тинейджеров. Потому что там понимают, что говорить о «детях вообще» бессмысленно. У ребенка есть разные возрасты, и это совершенно разная психология.

Но раз уж у нас есть такая интересная вещь, как оперный театр для детей, может быть, его надо правильно использовать? Я был сейчас уже на 2–3 спектаклях. В театр ходит зритель. Такая у него продукция, не такая у него продукция – этот театр все равно востребован. Судя по всему, он отвечает каким-то потребностям. Дальше уже надо понимать, как его позиционировать: как семейный театр; как театр, имеющий продукцию для разных возрастных, для разных социальных и даже национальных слоев. Потому что мало кто озабочивается тем, что сегодняшняя национальная палитра Москвы выглядит совершенно иначе, чем 30–40 лет назад. Допустим, та же Вашингтонская опера имеет специальные программы для латиноамериканского сообщества.

– То есть это получается, что у вас больше социальный, чем арт-проект?

– Одна институция заключает в себя и социальный аспект, и культурный. Скажем так, развитые родители понимают, что ребенка сразу надо водить на хорошие спектакли с хорошей музыкой. А советское понимание, что ребенок – это такой недоросль, ему надо что-нибудь попроще. Лозунг «все лучшее детям» – это на самом деле все лучшее, но разведенное.

На сегодняшний день 90 процентов репертуара театра состоит из произведений советских и российских композиторов последней четверти века. Такое ощущение, что всей остальной культуры просто не существовало. А ведь никто не отменял итальянской волшебной оперы, русской сказочной оперы, оперы-феерии. Это ложное убеждение, что до-ре-ми-фа-соль – единственное, что ребенок может воспринять.

Вообще, имея такой инструментарий, который есть в Театре Сац, можно было бы ребенка познакомить с как можно большим количеством пластов культуры. Выдержать взрослый четырехчасовой спектакль он явно не в состоянии. А здесь есть возможность дозировать, но при этом ты закладываешь сразу культурную базу.