— Когда вы сами начали сотрудничать с издательством Сикорского?

— В 1982 году началась моя работа в качестве ассистента директора департамента серьезной музыки. По роду службы у меня была постоянная возможность ездить в Москву, Ленинград, Киев. Очень много общался с Губайдулиной, Канчели, Шнитке. Последнего я знал с 1983 года и до самой смерти. Поддерживал тесную связь и с Эдисоном Денисовым, был на его похоронах в Париже.

— Русский язык вы изучили за время командировок или это что-то семейное?

— Русский я начал изучать еще в гимназии. В 1970-х на этот язык в ФРГ была мода (как в 1980-х на китайский). Здесь жило много старых эмигрантов, преподававших русский язык и литературу с огромной любовью. Соответственно, когда я пошел в армию, меня направили в специальные подразделения, которые комплектовались из солдат, знающих русский. Начало 1970-х было временем неспокойным. В случае войны предполагались военнопленные, и надо было уметь их допросить.

— Страшно представить, какие навыки вы приобрели по этой части…

— (Смеется.) Война — это не для меня. Но изучить язык в качестве солдата — что-то особенное. Я полгода стажировался в Университете бундесвера вместе с генералами и дипломатами. В конечном итоге знание языка и диплом музыканта помогли при трудоустройстве.

— А потом, разумеется, и при заключении контрактов с композиторами, иммигрировавшими в Германию…

— Для композиторов из СССР мы были переводчиками, психологами, советчиками. Например, Губайдулина никогда не хотела эмигрировать, но к 1990-м поняла, что дальнейшее пребывание в СССР для нее может сложиться трагично. Мы постарались найти для нее стипендии — началось все с трехмесячного проживания в колонии для артистов неподалеку от Ганновера. Затем помогли продать ее рукописи коллекции Пауля Захера в Базеле.

То же со Шнитке. Он часто бывал в Гамбурге, и каждый раз нужно было помочь отыскать подходящий пансион, где композитор мог остановиться со своей женой и сыном. Потом мы помогли ему найти постоянное жилье и получить место в Гамбургской музикхохшуле. Шнитке мог обратиться к издательству с любым вопросом. К 1991 году он перенес уже два инсульта и нуждался в помощи во всех областях жизни. Именно благодаря нам Альфред остановил свой выбор на Гамбурге, а не Вене, которую очень любил (ребенком жил там два года с родителями). Шнитке, кстати, был очень хорошо знаком с директором Universal Edition. Но наши отношения были теснее.

— Победил человеческий фактор?

— Да. Работа издателя — это не только бумаги, не только бизнес. Партнером композитора нужно быть и по жизни: принимать участие в его судьбе, быть рядом и во время успехов, и в тяжелые моменты. Держать руку во время первого исполнения, советовать, находить организации, которые дают композитору заказ. Мы регулярно посещаем редакторов радиостанций Германии и соседних стран. Знаем самых важных дирижеров, находимся в постоянном контакте с драматургами театров, менеджерами оркестров и т.д. Это основа успешной рекламы наших авторов и западное понимание профессии издателя. Да, это немного больше, чем просто напечатать ноты и ждать, когда с неба свалится успех. Это активная работа, и здесь надо самому быть глубоко убежденным в том, что делаешь. Без такой убежденности музыку издавать нельзя.

— Как вы ищете своих авторов? По каким критериям отбираете?

— Мне всегда помогают слова Эдисона Денисова, который говорил, что существуют только два типа музыки — человеческая и нечеловеческая. Последнее — это когда композитор стремится осуществить лишь определенную концепцию, не задумываясь ни о публике, ни о том, работает ли эта музыка на сцене.

Очень яркие примеры можно услышать в Донауэшингене. Композиторы получают заказы, им говорят: нужно написать сочинение, скажем, на 30 минут. А у этого художника креативности, может быть, минут на пять-восемь. В конце концов сидишь в зале и ничего не понимаешь. Услышанное не имеет ни архитектуры, ни суггестивности. Вот это — нечеловеческая музыка.

Для Донауэшингена, может быть, так и нужно. Этот фестиваль имеет задачу помогать молодым композиторам и тем авторам, у которых нет шанса быть исполненными в нормальных концертных программах. Но что будет после исполнения — дирекции все равно. Композитору часто, боюсь, тоже. Но мы, издатели, должны думать о будущем — о следующей генерации наших коллег. Мое поколение существует за счет решений, принятых за 30 лет до нас. Наши предшественники вовремя заключили контракты с нужными людьми. Так в наш каталог попали Шостакович и Прокофьев, и сейчас мы с этого живем. Но сегодня мы должны принять решения, которые обеспечат наших преемников.

— Где вы найдете Шостаковичей и Прокофьевых?

— Увы, симфонических и оперных произведений такого уровня сегодня пишется крайне мало. А только за счет исполнения камерной музыки издательство нашей величины не сможет существовать уже лет через 50. Но мы все-таки должны работать над тем, чтобы оно жило и через полвека — пусть даже в измененном, уменьшенном формате. Развивать новые композиторские идеи, находить темы, которые не просто интересны, но могут затронуть слушателя, — вот та способность, которую мы ищем у новых авторов. Композиторы без нее нас не интересуют.

— Перечислите ваших нынешних фаворитов кроме Софии Губайдулиной и Гии Канчели.

— К этим двум я бы добавил и такого популярного сейчас немецкого композитора, как Петер Ружичка. Но мы понимаем, что нельзя останавливаться только на этих именах. Нужно обращаться и к поколению после них. Мне кажется, особые шансы на успех (в перспективе даже большие, чем сейчас) имеет Александр Раскатов. В Амстердаме в 2010-м с большим успехом прошла премьера его оперы «Собачье сердце» по Булгакову. У него были заказы от Лондонского симфонического оркестра, его произведения играет оркестр «Кремерата Балтика». Мы стараемся упрочить его репутацию, придать сочинениям Раскатова еще большую известность. По-моему, слишком мало исполняется Елена Фирсова. Это очень скромный человек, пишущий сильную музыку с ярко выраженным «женским», лирическим началом. Что-то особенное — Франгиз Ализаде, композитор из Азербайджана. Если брать молодое поколение, хорошую «русскую» в западном понимании музыку пишет Лера Ауэрбах — очень современная и многогранно одаренная девушка. Она умна и умеет знакомиться с теми, кто может ей помочь.

— В обывательском сознании все еще крепко сидит миф о том, что настоящий художник должен быть нищ и гоним…

— Каждый организовывает свою жизнь по-своему. Есть такой тип композиторов, который просто не заботится о своей жизни — он живет для искусства. А есть те, которые понимают, что их физические силы ограниченны, и никогда не забывают об этом. Лера Ауэрбах умеет организовывать свою жизнь и старается всегда иметь достаточно времени для выполнения задач.

— На что именно вы имеете права в наследии Дмитрия Шостаковича?

— Всемирными правами обладает семья, которая действует через адвоката, живущего в Париже. Мы являемся оригинальным издательством для сочинений Шостаковича на нашей территории.

— На сочинения Софии Губайдулиной издательство Сикорского обладает всемирными правами?

— Совершенно верно. Есть, конечно, исключения, когда права на определенные произведения принадлежат другим фирмам. Но в этом случае мы передаем друг другу права субиздательские. Это своего рода посредничество, и субиздатель получает определенную часть доходов.