Андрей КОРОБЕЙНИКОВ, р. 1986
К вопросам



1. Ну так и одиночество самого человека не осталось в прошлом. По-прежнему актуален и врубелевский «Демон», и «Одиссей и Калипсо» Беклина, и Соната Листа. Актуальна и «Апассионата», и т.н. «Лунная» Бетховена... Люди по-прежнему, как это ни странно, не разучились любить, страдать, возводить свой внутренний микрокосмос до космоса настоящего, может быть, лишь «героики» стало меньше, в жизни и в искусстве. Итоги революции романтического мышления никуда не делись, жаль только, что они выдавливаются из современного искусства — его творцы сосредоточены на эпатаже и/или цитатах во всех возможных формах. Мы живем в эпоху многих течений, множества мироощущений; эта эпоха мозаична, но в этом какая-то заводная сумасшедшинка. Что касается образа пианиста, то сама особенность фортепиано как инструмента, обладающего огромным набором художественных средств, кажется, способных выразить целый мир, и на котором к тому же свободно играет один человек, непосредственно предопределяет и философское содержание его «слова». Для фортепиано часто пишутся глобальные, глубокие мировоззренческие произведения, которые по сути своей не способен сыграть оркестр, т.к. его исполнение — это уже некий компромисс множества людей. Поэтому в некоем смысле пианист за роялем — это образ отдельно взятого человека, размышляющего о мире. Постигающего макрокосмос через микрокосмос.

2. Очень люблю играть бетховенские клавирабенды, но идеальной, наверное, была бы тотально космогоническая программа: 8-я, 6-я, 7-я сонаты Скрябина, до-минорная большая фантазия Моцарта, а затем, во втором отделении, 29-я соната Бетховена.

3. Это не печалит, учитывая, как в основном, пишут. В плане «как» — пишут интересно, но ощущается нехватка содержания по сравнению с гигантами прошлого. Наверное, поэтому все стремятся найти как можно больше новых тембров, красок, инструментов, а собственно сильного индивидуального философского высказывания мало (то, что есть, в основном для оркестра; чтобы писать для фортепиано хорошо, надо быть хорошим пианистом и сформулировать свой пианизм). Но есть гениальный фортепианный концерт Лютославского, например.

4. На конкурсе поэтов.

5. Да, интересует с раннего детства... Разговор о политическом в музыке возможен: вспомните «тоталитарную» 2-ю часть 8-й симфонии Шостаковича, вспомните ликование «из-под палки» в 5-й и 7-й, 10-ю целиком, вспомните 2-ю и 4-ю части его же 1-го фортепианного концерта, а разработка 1-й части 2-го... «Уцелевший из Варшавы», фортепианный концерт Шенберга. Понятно, что не для всякого уха здесь политика на поверхности, но лично я чую здесь многое. Еще назову «Бориса Годунова», оперу «Анна Ахматова» Бруно Мантовани, 3-ю и 9-ю симфонии Бетховена (да и в «Апассионате» — аллюзии на мотив «Марсельезы») — авторы ясно выразили в том числе и свою политическую позицию.

6. Когда я учился в ЦМШ, в 1992—1998 годах, ходили разные слухи про нескольких преподавателей и их странную — для родителей-немузыкантов прежде всего (зачастую они не знают настоящей специфики музыкально-педагогической работы) — манеру вести урок. Так же, как в свое время слухи ходили по консерваторскому буфету и про профессоров Московской консерватории — про Игумнова, Егорова, Землянского, Дорлиак, Штаркмана и других, царствие им небесное, про Зенкина, Горностаеву, Нерсесьяна, Иванова, Трулль, Оленева и многих других, дай им Бог здоровья. Единственное и главное, что я хочу сказать: нет доказательств, и слухи остаются слухами, надо же что-то обсуждать сплетникам и болтушкам. К тому же слух не есть правонарушение. Людям кажутся странными какие-то детали, и они начинают придумывать, додумывать, не выходя за рамки собственно жанра додумки увиденных «странных деталей» и ничего не утверждая. Так, однажды прямо в буфете, при свидетелях, один известный профессор, часто появляющийся в альма-матер в брюках на голое тело (так рассказывали мои наблюдательные подруги), пошутил, что он «хотел бы быть крыской» (я свидетель) — можете представить, какую волну это вызвало! Другой профессор нарядился в костюм мышонка и участвовал в студенческом празднике в таком в виде в фойе в БЗК. Но все это просто досужие разговоры... У нас же здесь уголовное дело.

Насколько я понял из опубликованных материалов, объективно убедительных доказательств преступления Рябова нет. Он явно жертва «педофильской» кампанейщины, затеянной, в числе многих других «показух», нашим так называемым президентом Медведевым. Мотив непосредственных заявителей, это очевидно — личная неприязнь к Рябову. Кроме того, нельзя допустить его осуждения ни в коем случае, поскольку только задумайтесь о понятиях в наших тюрьмах и лагерях! Невинно осужденный интеллигентный человек с такой статьей может не пережить этого. Поэтому надо Рябова защитить! Причем личное отношение к Рябову как к музыканту и начальнику (когда я учился в ЦМШ, он был начальником) у меня отвратительное, должен отметить, я вовсе не его поклонник, слишком много всего было в этой жизни, но здесь явно речь об осуждении невиновного в рамках «кампанейщины». Все на защиту Рябова!


Злата ЧОЧИЕВА, р. 1985
К вопросам



1. Я думаю, это символ единства, который скорее дружит с вечностью, а не со временем...

2. Для меня идеальная программа не есть универсальная. Диапазон творческих идей практически у всех, я думаю, широк. В том числе и у меня. Но на данный момент перед моими глазами рисуется картина мистического полумрака в концертном зале с музыкой из произведений Скрябина.

3. По-моему, пишут не меньше, просто музыка, которую мы имеем сейчас, в большинстве не индивидуальна. И сколько бы сверхоригинальности у нее ни было — очень часто лишена духовного языка.

4. Я участвую в конкурсах с семи лет, победила где-то в 12 конкурсах, но это для меня никакой идеи не несет, так что вряд ли буду играть на них еще.

5. Если понимать под этим словом тот страшный театр, который мы имеем в наше время, я предпочту интересоваться прекрасным и стараться нести Музыкой лучшее, что есть в нашем мире.

6. Ничего не знаю, не могу принимать чью-либо сторону...


Юрий ФАВОРИН, р. 1986
К вопросам



1. За последнее столетие произошли два важных сдвига. Во-первых, это появление пианизма звукозаписи, пианизма чистого аудио. Во-вторых, появление неакадемического пианизма со своей мифологией и правилами поведения. Деромантизация происходит через два этих сектора. Концертный пианизм изменился лишь в силу их влияния — главным образом через нарастающий исполнительский перфекционизм и дрейф периферийного концертного репертуара в сторону джаза или «третьего течения». В основном же сценический романтизм попросту институциализировался: вспомним устройство и геометрию концертных залов, ритуальный свет и тишину, имиджевые характеристики большинства популярных пианистов. Романтические маркеры — то, что продается сейчас в академической музыке, пожалуй, лучше всего.

2. Программа, включающая одно-единственное сочинение, не являющееся циклом, исполняющееся без перерыва. Я такого в фортепианной литературе не встречал и не знаю музыкального менеджера, который согласился бы на это. Другой вариант — программа, прикидывающаяся одним сочинением, хотя и состоящая из разных. Три года назад я поставил на концерт список из крупных сочинений Рахманинова, поздних миниатюр Листа и сюиты Чайковского — Плетнева «Спящая красавица», сыгранных вперемежку, без аплодисментов, с одним антрактом. Благодаря скрытым связям между пьесами та программа, я считаю, сработала.

Последний вариант программы — нечто невообразимо-несовместимое. Геннадий Николаевич Рождественский, имеющий счастливую склонность к таким экспериментам, называет это «ералаш». Что может быть яснее.

3. Это часть более общего процесса демонополизации, который я приветствую. Это коснулось и фортепиано — что ж, хорошо. Для фортепиано пишется по-прежнему столько музыки, что ни один пианист при большом желании все равно не охватит и самой малой части даже «обязательного корпуса». Проблема в другом: в институциональном расколе, в глубочайшем — и нарастающем — взаимном недоверии между двумя фундаментальными суперсубъектами музыкального процесса — композиторами и исполнителями (пианистами — в первую очередь). Это действительно явная тенденция, и она вселяет большую тревогу. Ударить в результате может по всем.

4. Конкурсы — вещь прагматическая, и меня интересуют лишь в этом качестве. Любимых нет. Предпочту конкурс с установкой на уникальную программу (долой репертуарную линейку!) типа конкурса им. Рихтера или Хоненса, но это сугубо индивидуально, и не факт, что такие соревнования более эффективны в отборе талантов.

5. Первый вопрос: да, это очень важно.

Второй вопрос: кто-то музыку называет языком, но полноценных словарей для нее до сих пор не составлено, и говорить на таком языке, тем более о политике — затруднительно. Что не отменяет разнообразных форм политической жестикуляции, проявляющихся тут и там. Политические послания шифруются в аллюзиях, цитатах и конструктивных композиционных решениях. Они отправляются через названия, посвящения, сопутствующие тексты, авторские комментарии, явные и скрытые программы и сюжеты (примеров — сотни, от «Героической» Бетховена до позднесоветского рока). Реализуются через слом устоявшихся форм презентации музыки, способов ее создания или базовых принципов ее организации: именно на таком уровне политически высказывался Луиджи Ноно (отказ от «буржуазных» горизонтальных связей между звуками) или коммунист Корнелиус Кардью. Наконец, присутствуют неосознанно, стилистически отражая определенный тип общественного сознания, доминирующий образ или эмоцию связанной с ним политической системы.

6. К сожалению, не могу ничего сказать толком по поводу дела Рябова, я никогда его не знал. Многие мои друзья и коллеги знали его и учились у него, их мнение по этому поводу совершенно однозначно — невиновен. Думаю, что содержание немолодого, нездорового, при этом вполне известного человека под стражей до суда — малооправданная жестокость.


Андрей ГУГНИН, р. 1987
К вопросам



1. Произошла ли деромантизация? И да, и нет. Ведь пианист все так же одинок за роялем, а рояль все так же огромен... Что же изменилось? Эпоха, время. Развивается ли оно в одном направлении, или же по спирали, как считали некоторые философы, — не так важно. Важно то, что эпоха Шопена, Шумана и Листа прошла. Кем был пианист в то время? Он был мистиком, творцом, исследователем неизведанного, первооткрывателем.

В наше время люди пресыщены буквально всем. Чтобы услышать любимое произведение, не надо ехать на концерт, достаточно включить компьютер, и на выбор есть тысячи записей любых пианистов за прошедшие сто лет. Обилие всего (это касается не только музыки) делает нас более искушенными. И более циничными.

Но порою ты ощущаешь пустоту в душе, тоску. И ты идешь, покупаешь билет на концерт, чтобы услышать мастера вживую. Чтобы ощутить тот мистицизм, колдовство рождения прекрасного... И одинокая фигура за огромным роялем — что это, как не символ романтизма. Так и живем. И будем жить дальше.

2. Честнее всего будет сказать, что я еще не открыл для себя идеальную программу. Да и возможно ли это?

3. С одной стороны, печалит, с другой — я прекрасно осознаю, что за прошедшие 100—200 лет для рояля написано столько произведений, столько гениальной музыки, что вряд ли успею за свою жизнь исполнить ее всю. Это невозможно физически.

Кроме того, следует помнить, что хотя в наше время для рояля пишут меньше, чем во времена былые, главное, что все-таки пишут. И не так уж мало.

Рояль настолько богатый и универсальный инструмент, что, покуда жива музыка, для него будут продолжать писать. За это можно не опасаться, в этом я убежден.

4. Хм, я, пожалуй, не стану отвечать, боюсь сглазить...

5. Меня не слишком интересует политика. Конечно, я в курсе новостей, слежу за тем, что происходит в моей стране. Многое меня печалит... Но я убежден, что политика и музыка не должны пересекаться. Там, где политика вторгается в область музыкальную, музыка умирает. Вернее, в ней умирает то непостижимое и трансцендентное начало, что делает ее такой особенной. И остается лишь формальная, ремесленная и меркантильная оболочка. И одинокая фигура пианиста уже не кажется такой романтической.

6. Это очень страшно. У меня нет никаких оснований сомневаться в обстоятельствах этого дела, изложенных его соратниками и людьми, близко его знающими. Из них очевидным образом следует, что ни в чем не повинного человека пытаются «похоронить». Более того, я уверен, что сторона обвинения прекрасно осознает, что перед ними невиновный. И от этого становится еще страшнее — до какой степени люди могут утратить все человеческое. И кого они пытаются «закопать»? Человека, который на протяжении десятилетий самоотверженно служил стране, как бы пафосно это ни звучало! Человека, который воспитал поколения прекрасных музыкантов!

Учитывая его возраст, состояние здоровья — обвинительный приговор будет равносилен казни. И все мы знаем, как в тюрьме относятся к осужденным по статье «педофилия».

Чем-то это напоминает «Процесс» Кафки. Неумолимая машина «системы» запущена. Возможно ли ее остановить? Хочется в это верить.​