Поспелов: Уоркман (исполнитель роли Финна. — OS) напомнил мне такого экспата, которых у нас в «Ведомостях» много: хорошо с акцентом говорящих по-русски благожелательных иностранцев. Но мне не очень понятно, почему у этих людей такие волшебные способности?

Парин: А никто никаких волшебных способностей не показывает. У них просто есть какие-то возможности — такие могут быть у людей в наше время. Они могут каким-то образом организовать пространство, куда попадут и Руслан, и Людмила. Ничего волшебного в этом нет. Петя, а вы ходите в драматический театр?

Поспелов: Почти не хожу. Я не люблю его в целом — как жанр. Я его считаю недотеатром — мне музыки не хватает. Когда я сижу и не слышу оркестра, то начинаю ерзать.

Парин: Но вы все-таки, наверное, знаете, как там обращаются с персонажами, с пространством, с текстом?

Поспелов: Конечно. Вот мне нравится «Театр.doc», где ставят сегодняшние пьесы, почти не пользуясь художественными приемами.

Парин: Но я имею в виду другое. Я имею в виду «Гамлета» и «Горе от ума».

Поспелов: «Гамлета» ставят все, кому не лень, но это уже не Шекспир.

Парин: А что такое «Шекспир»? Давайте ответим на этот вопрос. Шекспир — это произведение своего времени, играющееся в театре «Глобус». Вот что такое Шекспир. Все остальное, что игралось в XVIII веке и позже, — это уже совсем не Шекспир. Даже в Англии.

Поспелов: Конечно.

Парин: И что же мы будем с этим делать? Запретить?

Поспелов: Писать новые пьесы.

Парин: А классические произведения в театре не играть?

Поспелов: Играть. Но хорошо бы пробиваться к оригиналам, к тому, как они воспринимались в то время, как смотрели на них люди того времени.

Парин: Это совершенное безумие!

Поспелов: Актуализировать Глинку — я не понимаю, зачем это надо делать? Наоборот, туда, к нему меня возьмите. Я хочу оказаться в девятнадцатом веке, в семнадцатом, в восемнадцатом.

Парин: Вот вы говорите, что вам бы хотелось думать, как думали зрители, которые смотрели Шекспира. Вы встаньте там, в «Глобусе», и представьте себе этого человека XVII века, и представьте себя. Вот рядом поставьте. Какой путь должен быть пройден? Этого не могут проделать даже великие писатели!

Поспелов: Да я этого не требую. Я хочу со своим опытом XXI века туда войти, помня про себя сегодняшнего, не становясь тем человеком, который был тогда.

Парин: Но это утопизм. Вы идеалист, Петя. Это не имеет отношения к современному театру!

Поспелов: Тем хуже для современного театра.

Парин: Или для вас. Но в результате вашего разговора с вашей аудиторией вы ее вводите в смущение. Вы же ей не сообщаете, что вы думаете такие страшные и нереализуемые вещи! Вы на это имеете полное право как человек искусства. Но критик, мне кажется, — это особая статья. Даже Петр Ильич Чайковский, когда он превращался в музыкального критика, многие вещи, касавшиеся его личного, страстного восприятия, немножко гасил.

Поспелов: Я тоже так стараюсь. Когда я занимаюсь критикой, я никогда не исхожу из какой-то предустановленной позиции и стараюсь взять предмет как он есть и разобрать его с точки зрения намерений автора и того, как они осуществились. И с этой точки зрения, к сожалению, меня разочаровал «Руслан». Потому что я не нашел в нем безусловных откровений, эмоциональных, осмысленных, которые я раньше видел во всех спектаклях Чернякова.

Можно мне привести два примера? Тоже из Глинки. Черняков ведь ставил в Мариинском театре «Жизнь за царя». Какой это был год? 2005-й, мне кажется. И вспомним, как там решен эпилог. Семья погибшего героя приходит на какой-то праздник, где ей не оказывается места. Они, немного там побыв, отправляются в свое частное пространство и сидят там, чистят яблоки, находят утешение вот в этом семейном интимном тепле. В то время как на заднем плане гудит какой-то официозный праздник и на нем звучит — ни много ни мало — хор «Славься». Черняков не нашел тогда решения, которое поддержало бы пафос этого хора. И он поставил знак минус. Не осуждаю. Это честный поступок был. Сложно было найти какую-то современную подпорку, чтобы передать тот пафос, который в него закладывался Глинкой и воспринимался современниками.

Но несколькими днями раньше «Руслана» в Большом театре был концерт-открытие, ставившийся тем же Черняковым. И первым же номером этого концерта мы увидели стройку Большого театра. Верите ли, меня совершенно не оскорбил самосвал на сцене, каски, лебедка, арматура. Мы увидели строителей, которые вдруг запели это самое «Славься». Вот, честно говоря, на этом моменте меня прошибли слезы. Я даже сейчас сижу и волнуюсь. Потому что это было настолько прекрасно! Он спустя несколько лет после «Сусанина» нашел-таки смысл, который совпал в хоре Глинки с теми переживаниями, которые возникли у нас сейчас.

Большой театр — о нем трудно говорить как-то спокойно. Я недавно был в телеэфире у Светланы Сорокиной, где был также безмерно мною уважаемый Александр Филиппович Ведерников. И говорили о том, будет ли Большой театр снова таким же великим и будет ли он нести имперский смысл, как это было раньше. И я тогда сказал, что хотим ли мы того или нет, но он не будет таким. Потому что другая совершенно страна. Россия сейчас уже себя не позиционирует ни как великая империя, ни как держава…

Парин: Это вы так думаете. И я так думаю. Но мы тут не в большинстве…

Поспелов: Во всяком случае, официальная точка зрения такова, что Россия стремится стать одной из цивилизованных европейских стран.

Парин: Это точка зрения очень маленького пространства, к которому мы с вами принадлежим...

Поспелов: Ну вот я и пытался выразить чувства этого небольшого пространства. И когда я увидел отреставрированное здание, я понял, что, наверное, его реставраторы и строители сделали что-то совершенно невозможное. Они снова вернули нас к каким-то объединяющим национальным ценностям. И вот подвиг, который совершил народ, воздвигнувший это чуть было не рухнувшее здание, запел в хоре Глинки. И Черняков, с его пронзительностью, нашел что-то объединяющее между «сегодня» и «тогда». Вот этот момент был откровением.

На фоне этого я бы простил массу нестыковок, натяжек, нелогичностей. Как я прощаю их Чернякову в таких спектаклях, как «Аида» или «Воццек» (Большой театр, 2009. — OS). Но там тоже есть откровения, пронзительные сцены. В «Руслане», к сожалению, я не увидел ни одной такой сцены. «Руслан» оставил меня холодным. Мне показалось, что автор прошел под планкой, которая стояла слишком высоко. Соединить ценности прошлого и будущего, поставить одно из знаковых национальных произведений, не измельчив его смысла, не растеряв ничего, — это очень сложно.

Я не знаю, кто бы справился с этим из тех режиссеров, которые настаивают на своей индивидуальной позиции. И мне показалось, что Черняков в какой-то момент махнул рукой. Он сказал себе: я не буду даже пытаться это делать. И поставил обычный авторский спектакль, который наполнен большим количеством банальных, очевидных решений. Ну разве вы не чувствуете, что вот эти солдаты, которые лежат на горном склоне, в конце концов встанут и пойдут? Вертолетик в царстве Наины — мы такой две недели назад видели у Крымова. Все состоит из штампов.

И, к сожалению, расчет оправдывает себя в той части публики, которая ничего не знает про Глинку, про эту партитуру, про его традиции. Вот предстоит сражение Руслана с Черномором, хор поет: «Кто победит?» Кончается хор, никакого сражения нет. Руслан тем не менее поет: «Победа». В это время с галерки раздается циничный смех. То есть публика как бы одобряет, что режиссер, совершенно не стесняясь, проходит мимо тех смыслов, которые задает сюжет. Нет Черномора, нет сражения, нет подвига. Руслан дегероизирован, опущен до уровня какого-то современного несмышленыша. Но помилуйте, почему он тогда должен петь: «Дай, Перун, мне меч булатный по руке»? Что это за чепуха? В какого Перуна он верит? Он с Людмилой в конце этого спектакля, не слушая, что хор поет славу великим богам, уходит куда-то — в той манере, в какой лирические герои из советского кино предавались нежностям. Вроде «Романса о влюбленных» или «Вам и не снилось» с музыкой Рыбникова. В этом спектакле должна быть музыка Рыбникова! Музыка Глинки здесь совершенно ни при чем.

Парин: Не знаю, это, конечно, вопрос индивидуального восприятия — «при чем здесь музыка Глинки?». Но мне кажется, что когда мы видим вот эту сцену поля, то мы сразу понимаем, что это поле «в кавычках», потому что там есть дверь, в которую впускают Руслана. И это определенный момент такого испытания-игры. И лежащие здесь солдаты воспринимаются как знаки. Это знаковая режиссура.

Поэтому никакого несоответствия одного другому нет. Если иметь в виду первый состав, то такой человек, как Михаил Петренко, в роли Руслана убедителен и прекрасен. Он как раз соединяет совершенно удивительным образом какого-то простого, даже простоватого человека с феноменальной итальянской харизматичностью пения. Он так поет Глинку, как будто Глинка у него внутри сидит. И при этом остается обычным человеком. Мне кажется, как раз в этой фигуре Чернякову удалось найти то продолжение традиции, о котором вы говорите. Я привык, что у меня в «Руслане» текут слезы. Он поет, и они текут, все в порядке.

Я спорить не буду, какой будет Большой театр — с имперским стилем или без. Между нами говоря, никакого «большого театра», который есть в спектакле Чернякова, там не будет. Мне кажется, мы с этой мыслью должны проститься. Потому что для того, чтобы в Большом театре это было, чтобы он функционировал как механизм, который знает, как он хочет жить, — там должна быть такая творческая команда, которая это понимает изнутри. Такой команды там нет.

Поспелов: Вот, я вас стал понимать последние пять минут, когда вы говорили, не называя имени Юровского, но, по-моему, большей частью о его работе. А что касается команды и управления Большим театром, я целиком и полностью подписываюсь. Я считаю, что фигура художественного руководителя необычайно важна и обязательно должен прийти человек с большим мышлением, который должен режиссерам ставить задачи.

Парин: Да, конечно. Но это, может, делает сейчас только один человек в мире — Жерар Мортье. Он ставит такую задачу в каждом спектакле и следит за тем, как она развивается.

Поспелов: Мы пойдем по кругу, если будем снова говорить на эту тему. Но я счастлив, что в конце нашего разговора я стал больше кивать головой, чем молчать.

Ссылки

• Екатерина Бирюкова. «Руслан и Людмила» в Большом театре, 07.11.2011