Музыкальные десятилетки: история вопроса

МАРИНА АРШИНОВА считает, что у специального детского образования в России есть только великое прошлое и фарсовое настоящее

​Не у нас
Организация музыкального образования детей в России до последнего времени была одной из немногих областей магического слова education, где с нами трудно было поспорить. Но сейчас российское ноу-хау отлично усвоено в Азии: Южная Корея и Китай полны школ, повторяющих принципы наших школ-десятилеток при консерваториях. Понятно уже, что там нас догонят и перегонят. Этому способствует легендарное трудолюбие и целеустремленность азиатов, обеспечиваемые узаконенной практикой сильного давления на детей и традициями конфуцианства, где основой воспитания считается послушание и точное следование ритуалу.

Что касается Европы и Америки, то профессиональное обучение музыке там начинается тогда, когда, по нашим меркам, делать это уже бесполезно, то есть в глубокой юности. Некоторые известные в мире школы открывают детские отделения, но скорее с целью увеличить свою прибыль, нежели растить профессиональных музыкантов. Например, в Джульярдской школе родителям предлагается курс, состоящий из одного, максимум двух занятий в неделю, по стоимости около десяти тысяч долларов в год. Примерно тот же набор услуг предлагает Королевская академия музыки в Лондоне.

Есть считаные места, где детей начинают профессионально обучать музыке с детства. Одна такая школа приютилась в деревушке графства Суррей, что к юго-западу от Лондона; она была основана Иегуди Менухиным и носит его имя. Там живут и учатся дети от 8 до 18 лет.

И, пожалуй, самой серьезной заявкой на звание музыкального Хогвардса можно назвать Кёртисовский институт музыки (Curtis Institute of Music) в Филадельфии, основанный в 1924 году. Контингент студентов не превышает 165 человек, строго отобранных по принципу несомненности дарования. Обучение бесплатное, «иногородним предоставляется общежитие», часто в виде субсидии на аренду квартиры в центре Филадельфии, недалеко от школы. Чтобы было понятно, о чем и о ком идет речь, назовем некоторые имена выпускников Кёртиса. Это Сэмюэл Барбер, Леонард Бернстайн, Анна Моффо, Нино Рота, Ефим Бронфман, Гарри Граффман, Хилари Хан, Пааво Ярви; это квартет Гварнери, более половины артистов Филадельфийского симфонического оркестра и многие, многие другие.

У нас. Начало
История музыкальных школ-десятилеток начинается с решения правительства Советов в 1935 году организовать на базе Детской группы при Московской консерватории особую школу, получившую впоследствии звонкое имя ЦМШ. Строго через год подобная школа появилась в Ленинграде, ее возглавил Самарий Савшинский.

Кажется, однако, что самой первой школой-десятилеткой стала в 1933 году знаменитая «школа имене мене» в Одессе, как называл ее основатель — великий скрипичный педагог Петр Столярский. Еще до Второй мировой войны появились десятилетки при Киевской и Тбилисской консерваториях.

Постепенно такие школы открывались во многих крупных городах страны.

Наверное, предками этих новых образовательных институций, дающих музыкальное ремесло детям, можно назвать школы танца, которые готовили балетных артистов. Здесь история уводит нас в глубь веков, так как одна из первых таких школ возникла еще в 1713 году при Парижской опере. Ее появление определялось актуальным запросом: театру требовались актеры и танцовщики, а танцу нужно учиться с детства. Профессия эта передавалась, как правило, по наследству, так, как сейчас это продолжает происходить с цирковыми артистами, чужие здесь не ходят.

На службе идеологии
Однако в случае со специальными музыкальными школами в СССР принцип актуального запроса сводился к нуждам идеологии (кстати, сегодня здесь уместно провести прямую историческую параллель с Китаем). Чтобы представить неопровержимые доказательства победы советского строя, необходимо было найти простые и эффектные аргументы.

Власть и раньше готова была вкладывать средства, и немалые, в развитие культуры и искусства в стране. В 20-х в Петрограде выступали немецкие оркестры и дирижеры. Целью этих беспрецедентных усилий было не дать голодающей и раздираемой Гражданской войной стране выпасть из культурного контекста Европы, а также подхватить знамя немалых музыкальных традиций, накопленных в России к тому времени.

Первейшей же целью создания спецшкол была демонстрация всему миру непревзойденной советской исполнительской школы. Юные дарования действительно нужны были правящей верхушке, их практически приравняли к верхнему эшелону партийной номенклатуры. Лазарь Берман, один из тех, кто занимался в привилегированной Детской группе, вспоминает, что, когда он серьезно заболел, его наблюдал личный врач Сталина.

Вторая задача проецировалась на внутренний рынок: подобные школы выполняли функцию социальных лифтов, способных эффектно, буквально на глазах реализовать концепцию «кто был никем...». Дети рабочих и крестьян становились музыкантами, иллюстрируя тренд «не боги горшки обжигают».

Особое внимание в этой связи отводилось организации интернатов для детей из отдаленных уголков страны. Эта была, конечно, совершенно пропагандистская история. И тем не менее даже после того как урожай талантов из черты оседлости в виде вундеркиндов с их фанатичными мамашами был собран, интернаты редко, но метко давали выдающиеся результаты. Это удивительно, ибо воспитание юного виртуоза дело хлопотное, кроме педагога здесь нужны еще репетиторы, мамки-няньки, хорошее питание, забота о здоровье и прочих нуждах вундеркинда, что в условиях интерната — утопия.

В истории музыки и раньше были исполнительские школы. Пансион Зверева в Москве, где учились игре на фортепиано Рахманинов, Зилоти, Скрябин. Скрипичная школа Леопольда Ауэра в Петербурге, давшая миру Яшу Хейфеца, Мирона Полякина и многих других. Но это были, скорее, мастерские, где вокруг мастера группировались ученики, и каждый брал от этой науки столько, сколько мог и хотел. Школы-десятилетки отличались от школ старых мастеров так же, как маленькие частные производства от индустриальных гигантов.

Расцвет
В соответствии с поставленной задачей появились методики, позволяющие в кратчайшие сроки массово обучать на высоком качественном уровне. Появились и в музыке гениальные педагоги, подобные Агриппине Вагановой, способной, по словам Плисецкой, «обучить танцу табуретку». Неизмеримо возрос средний уровень профессионального музыкального обучения, без преувеличения можно сказать, что в 30—50-х годах в музыкальной педагогике руками потрясающих учителей было создано обыкновенное чудо. Год за годом в десятилетках штамповались кадры, на выпуске готовые к концертной деятельности.

Готовые-то готовые, да только уже к 60-м годам много их больно стало. Перепроизводство музыкантов в плановой экономике шло опережающими темпами, первоклассные кадры, пережив крах надежд на концертную карьеру, бодро шли преподавать. Преподавали они не менее, а более ожесточенно, нежели их собственные педагоги, потому что сильно увеличилась конкуренция. Ситуация накалялась.

Школы-десятилетки, демонстрировавшие поначалу равные возможности, превратились в элитарные учебные заведения, куда отдавали своих чад партийные бонзы. Профессия музыканта не только считалась престижной, но и — главное — давала призрачный шанс на возможность выезда из страны, что в 70-е ценилось неимоверно. Протягивались цепочки семейных кланов, сообщество музыкантов в СССР приобрело черты понятийной среды, со своей мифологией, иерархией, условиями и правилами. И формировались эти понятия в школах-десятилетках, давно уже ставших основой, на которую опиралась вся система профессионального музыкального образования в стране.

Собственно, главные принципы системы сводились к необходимости каторжного труда, диктатуры учителя и полного подчинения жизни всей семьи делу взращивания юного дарования. Систему подпирали непомерные амбиции одних родителей и трезвый расчет на верный кусок хлеба других.


Крах
В начале девяностых бессмысленно и беспощадно отлаженную систему музыкальных спецшкол поразил смертельный недуг. Причем тогда казалось, что поразил он ее «тело»: здания рушились, инструменты приходили в негодность, педагогам не платили зарплату. Смена поколений учителей, раньше проходившая бережно и гладко, в эти годы грозила катастрофой: многие молодые музыканты, вместо того чтобы после очередного строгого отбора встать в педагогический строй, уезжали из страны. Кругом зияли дыры, прорехи.

Однако традиции были еще очень сильны, и школы героически продолжали работать, производя штучный товар. Как-то все еще надеялись, что это временно, что все наладится. И действительно, постепенно наладилось. Здания отреставрировали, зарплаты педагогам повысили, инструментов прикупили.

Только время ушло вперед. Тут и обнажился истинный масштаб катастрофы. Профессия музыканта к началу 2000-х вдруг оказалась непрестижной, ненадежной и, главное, до обидного малооплачиваемой. Неадекватной в плане соотношения затраченных усилий и полученного результата. Из суммы «непомерных амбиций» и «трезвого расчета» ушло второе слагаемое. Успешные родители из нарождающегося среднего класса больше не стремятся сужать круг возможностей своим детям, отдавая их в музыкальную спецшколу.

Контингент десятилеток все больше состоит либо из детей «успешных» музыкантов, отданных туда по инерции; либо из отпрысков их неудачливых коллег — оказавшихся в социальных низах, отчаявшихся, бедных, униженных; видящих луч света там, где его давно уже нет; вопреки логике и здравому смыслу мечтающих восстановить статус за счет блестящих карьер своих одаренных детей.

Жизнь после жизни
Эра интернета открыла большие возможности для этой живописной группы, достойной пера Людмилы Петрушевской. Матери и отцы активно размещают ролики с записями игры своих чад в YouTube; ведут полные отчаянных воплей блоги; бьются на форумах, дабы поведать миру о своих страданиях, назвать имена обидчиков. Лучший исход для них — со временем пристроить учиться подросшего ребенка в Hochschule Германии или Швейцарии или в американский университет.

То есть тот самый социальный лифт и сегодня работает — правда, только на экспорт. Центробежная сила действует и на выпускников консерваторий, считающих удачей найти преподавательское место в Китае или Корее. Потому что в России сегодня может выжить лишь небольшой процент профессиональных музыкантов.

Итак, пена схлынула, и остались на берегу обломки некогда прекрасного фрегата. Музыкальное сообщество обсуждает малопристойные фарсы в ЦМШ, убожество и «шариковость» десятилетки в Питере. Остались еще, конечно, среди педагогов и легендарные имена, и прекрасные музыканты, отдающие все силы работе с детьми. Поклонимся им еще раз, встав спиной к руинам, на которых восседают функционеры, искусственно взбивающие мастер-классами да конкурсами пену страстей. Оглядим прощальным взглядом родителей, чьи ожидания всегда выше конечного результата, и музыкально одаренных детей, которые никому сегодня, в общем, не интересны и не нужны. Потому что этот поезд ушел, а нового нам не подогнали.

Автор - ведущий редактор отдела по связям с общественностью Санкт-Петербургской академической филармонии имени Д.Д. Шостаковича