«Евгений Онегин» в Рижской опере

Стилизованный Питер, новые тренды латвийской моды, холодная эротика, живые чувства и одна из лучших на сегодняшней мировой сцене Татьян – Кристина Ополайс

Имена:  Андрейс Жагарс · Дмитрий Черняков · Катрина Нейбурга · Кристина Задовская · Кристина Ополайс · Марите Мастиня · Михаил Татарников · Павел Чернох · Роландс Петеркопс · Эгилс Силиньш

В журнале авиакомпании AirBaltic, которой я лечу в Ригу, дельная статья о последних свершениях латышских музыкантов. Дирижер Андрис Нельсонс и скрипачка Байба Скрибе выступили с Берлинским филармоническим оркестром, Марина Ребека спела Донну Анну в новом спектакле берлинской Дойче опер, Кристина Ополайс дебютировала в Баварской опере с «Русалкой» Дворжака в постановке одного из ведущих европейских режиссеров Мартина Кушея; отмечается ее успех как певицы и актрисы. Маленькой Латвии почему-то легче и вроде как естественнее следить за своими героями, чем большой России.

Кристина Ополайс – одна из причин, по которой я лечу в Ригу. Некоторое время назад она была козырной картой Рижской оперы, удивляла слишком смелым репертуаром для ее молодого голоса (она тогда пела Лизу в «Пиковой даме» и шостаковичевскую Катерину Измайлову) и считалась находкой тамошнего директора и режиссера Андрейса Жагарса. Несколько лет назад судьба по имени Даниэль Баренбойм свела ее с Дмитрием Черняковым на их совместном берлинском «Игроке», и из этого выросли долгосрочные отношения режиссера, ценящего в певцах актеров, и певицы, театральная убедительность которой прямо-таки заслоняет собой все остальные ее многочисленные достоинства. Она была Эльвирой в черняковском «Дон Жуане» в Экс-ан-Провансе (слабое подобие которого случилось в Москве) и теперь готовится быть его Февронией в новом «Китеже», который будет поставлен в нескольких театрах за пределами России.

Сейчас она приезжает в Ригу уже в качестве международной звезды, но не занимается чёсом по стране, как у нас в таких случаях бывает, а вот, например, участвует в заковыристой новой постановке «Евгения Онегина», которую сделал Жагарс.

Уж не говоря о том, что для русскоязычной, но подчеркнуто европейской Риги постановка одного из главных названий в музыкальной культуре большого соседа – событие не рядовое (для верности в качестве музыкального руководителя постановки приглашен молодой мариинский дирижер Михаил Татарников). Интригу добавляет то обстоятельство, что хочешь не хочешь, а и режиссеру, и главной солистке приходится оборачиваться на знаменитую продукцию Чернякова (к тому же уже побывавшую в Риге).

Если символ черняковского «Онегина» – стол, то у Жагарса это кровать. В начале она одна, но безразмерная. В финале вся сцена заставлена двуспальными кроватями нормального масштаба, по которым преследует Татьяну ополоумевший Онегин. Но вообще-то ничего совсем уж неприличного на них не происходит. Кровать скорее символ современности постановки, чем плацдарм для тех действий, на которые она намекает.

А также это символ сна и сновидений, где тоже можно поупражняться в намеках. Режиссер, ссылаясь на пушкинский Сон Татьяны, спасающейся в нем от медведя (Чайковский в своей опере обошелся без этого сюжета), вводит в своем спектакле два эпизода со сновидениями. Татьяна, задремав в ожидании Онегина, под музыку хора «Девицы, красавицы» уклоняется от спортивного сложения мужчины, на котором из одежды – только медвежья голова и декоративно сползающая шкура. Онегин, в свою очередь, проспав весь великосветский Полонез, видит запутанную сюрреалистическую картинку, с ожившим Ленским в качестве одного из действующих лиц, которая много бы объяснила опытному психоаналитику.

Еще один символ современности – ноутбук, за которым, лежа на кровати, воркуют Ленский с Ольгой и который, судя по всему, является главным другом Татьяны. По мысли режиссера, озвученной в предпремьерных интервью, Татьяна дописалась во всяких блогах до того, что во второй части истории стала успешной писательницей и во время питерского бала-презентации своей новой книги раздает автографы. Но, честно говоря, этот сюжет читается плохо. Гораздо больше пленяет тот факт, что, влюбившись и решив написать письмо Онегину, Татьяна поверяет свои чувства все-таки не мейлу, а листу бумаги, который после некоторых душевных терзаний она кладет перед собой вместо компьютера.

Вообще, ведь главная проблема, когда рассказываешь сейчас эту историю, – не в бытовых деталях, не в том, наденут ли на Татьяну малиновый берет, а в достоверности чувств, которые испытывают герои. Показать любовь и ревность – и не отмахнуться от них, как от чего-то слишком неприлично неотрефлексированного, и не сослаться при этом на неадекватность, нетрадиционную ориентацию или трудное детство персонажа, очень сложно, почти невозможно. Но в спектакле Жагарса, где не все до конца продумано и не все сцепляется одно с другим, убедительные чувства как раз есть.

Помимо особых способностей режиссера, умеющего лепить с актерами живые эмоции, дело, конечно, и в солистах. Спектакль держится на двух: безусловной Ополайс и чешском теноре Павле Чернохе, исполняющем партию Ленского – страстного, взрывного, без привычной поэтической малахольности. Онегин – уверенный в себе и от этого слишком простой Эгилс Силиньш. Хороши почти карикатурные Ларина и няня в исполнении Кристины Задовской и Илоны Багеле.

Опера начинается с того, как Ларина мучительно натягивает одежды на свои полнеющие формы, чтобы затем радостно закружиться под хор подоспевших сослуживцев «Уж как по мосту-мосточку» в каких-то бухгалтерских плясках. Но, надо сказать, что даже пошлость и мещанство получаются у рижан стильными. Холодная элегантная картинка – это такая фирменная особенность Латвийской национальной оперы, и особенно постановок Жагарса.

В «Онегине» у него, как обычно, на всех мужчинах очень хорошо сидят костюмы. А женские наряды вообще можно рассматривать как отдельный модельный проект в рамках оперной продукции (художники по костюмам – Марите Мастиня и Роландс Петеркопс).

Сценографии как таковой нет, есть в основном видеоарт Катрины Нейбурги, которая берет на себя главную смысловую нагрузку во второй половине оперы. Нелепость дуэли в эпоху ноутбуков по мере сил сглажена тем, что перед смертью (которая, как и у Чернякова, наступает от несчастного случая) Ленский поет свое «Куда, куда…» на красивой полубандитской окраине безликого предрассветного города, мигающего огнями вдалеке проезжающих машин.

Питерская гламурная вечеринка, где Онегин встречает преображенную светскую львицу Татьяну, происходит в неком фешенебельном помещении на берегу Невы, сквозь витринные окна которого видны Петропавловка и круизный лайнер, проплывающий во время прибытия Онегина «с корабля на бал». Северная российская столица у артхудожницы явно вызывает больше энтузиазма, чем ларинская деревня.

Стилизованный Питер, новые тренды латвийской моды, холодная эротика, живые чувства и одна из лучших на сегодняшней мировой сцене Татьян – таков рижский «Онегин» 21 века.