Григорию Фриду 95 лет

Патриарх отечественной музыки проводит экскурсию по своей квартире, своей жизни и своей эпохе

Имена:  Григорий Фрид

22 сентября 95-летний юбилей отмечает композитор Григорий Фрид, автор нескольких симфоний и книг, музыки к театральным спектаклям и кино, а также двух моноопер – «Дневник Анны Франк» и «Письма Ван Гога». Легендой этот человек стал в качестве основателя и ведущего знаменитых «четвергов» Московского молодежного музыкального клуба в Доме композиторов,

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

открывающего в этом октябре 46-й сезон. Разговор с ним – уникальная возможность увидеть уходящее или даже совсем ушедшее время. В беседе с Ириной Булановой Григорий Самуилович вспоминает о вещах, событиях и людях, которые сыграли в его жизни важную роль.


Эта скрипка

…находится в нашей семье больше 120 лет. На ней стояло клеймо одного итальянского мастера, но в действительности это ремесленная скрипка. Хотя для любителя она вполне пригодна. Этот инструмент принадлежал дедушке, отцу матери Павлу Зискинду, фотографу, родившемуся в 1825–1830 годах. Он не очень любил свою профессию, но у него было пятеро детей, младшая дочь – моя мама, и он вынужден был зарабатывать. У деда была отличная фотография в городе Брянске, но его любимым занятием была игра на скрипке. Он умер перед Первой мировой войной, и поскольку мама вышла замуж за моего отца сто лет назад, в 1910 году, а отец тоже был скрипачом-любителем, скрипка по наследству перешла к нему.

С папой скрипка прошла через много испытаний – не говоря о том, что отец, будучи человеком легкомысленным и большим фантазером, часто оставался без денег и сдавал скрипку в ломбард. Но всегда ее выкупал. В 1927-м отца арестовали, его неоднократно арестовывали, первый раз в 1905-м, за участие в студенческой демонстрации, но арест 1927 года был самым тяжелым для нашей семьи. Без суда он получил три года Соловков, а в то время Соловки были самым страшным лагерем, и три года тогда считались тоже большим сроком. Через десять лет этот срок посчитали бы детским лепетом. Конечно, на Соловках скрипка отцу очень помогла: он участвовал в самодеятельности, и начальству нравилось иногда слушать игру зеков. После Соловков отец получил три года ссылки в Сибирь. И тоже скрипка была с ним.

Тяжелее всего было во время блокады Ленинграда. Отец – старый петербуржец, он родился на Украине, в 1884-м, но большая часть его жизни, юность, первые поэтические опыты – все это было в Петербурге, потом переименованном в Петроград. Всю блокаду они с матерью оставались в Ленинграде, потому что на Ленинградском фронте был мой младший брат Павлик, которого взяли на фронт в 1941-м, после школы. И скрипка пережила блокаду. В мае 1962 года отец умер, и, похоронив его, я забрал скрипку себе.


Подшивка журнала «Театр и музыка»

…который в 1922 году основал мой отец, Самуил Борисович Фрид, ставший его главным редактором. Первые 13 номеров журнала вышли под названием «Театр». Редакция располагалась прямо в нашей квартире – мы тогда занимали три комнаты в коммуналке в Дегтярном переулке. Отец был связан со многими известными музыкантами, литераторами, режиссерами, художниками. В работе журнала участвовали Натан Альтман, Александр Таиров, Борис Пильняк, Илья Эренбург, Максимилиан Волошин… Многие из них бывали у нас дома.

Мне было 7–8 лет, когда выходил журнал, но я хорошо помню, как накануне своего отъезда на Запад у нас в гостях музицировали совсем еще молодые Владимир Горовиц и Натан Мильштейн. Поразительно, что в 1923 году издание уделило внимание композиторам будущей Нововенской школы – Арнольду Шенбергу, Альбану Бергу, Антону Веберну, Александру Цемлинскому. Когда я перелистываю страницы этого журнала, мной овладевает чувство, о котором я писал в своей книге «Дорогой раненой памяти»: когда, дочитав последнюю главу романа, возвращаешься в начало. Мне известно все, что произойдет с героями…


Афиша премьеры оперы «Дневник Анны Франк» в Нюрнберге

Было два спектакля – 3 и 16 апреля 1993 года, в самом Нюрнберге и Эрлангене – пригороде Нюрнберга. А впервые за границей «Дневник» был исполнен в штате Нью-Йорк, в городе Сиракузы, замечательной певицей Маргарет Чокер (Margaret Chalker) в 1978 году: я нелегально смог переслать через одного адвоката, которого даже не знал лично, партитуру в Америку. В том же году ее поставили в Роттердаме – благодаря помощи моего друга, эмигрировавшего в Голландию скрипача Марка Лубоцкого.

А когда ее ставили в Роттердаме в 1979-м повторно, благодаря распоряжению секретаря Союза композиторов Тихона Хренникова мне удалось получить командировку в Голландию. На первое исполнение меня тоже приглашали, но от меня это приглашение скрыли – мне потом об этом рассказала секретарь Хренникова. В Роттердаме была певица с очень слабым голосом. Но она походила на Анну Франк внешне и даже пела по-русски, хотя русского не знала. А Маргарет Чокер пела по-английски, но совершенно потрясающе.

Американцы мне тогда прислали письмо – открыто, и это говорит о «блестящей» работе наших секретных служб, в котором сообщали, что оперу будут передавать по радио «Голос Америки» тогда-то и тогда-то. Отдельно было сказано, что, так как в городе «Голос Америки» глушат, хорошо бы найти какое-то место за городом. И я слушал свою оперу на даче моего друга, композитора Григория Шантыря. А потом мне уже переслали запись.

Позже Маргарет Чокер уехала в Цюрих и была на немецкой премьере, и вместе с этой афишей она прислала мне привет из Нюрнберга. Спектакль ставил замечательный дирижер с убийственной фамилией Франц Киллер, и это было началом удивительного шествия оперы по десяткам городов Германии. В Потсдаме поставили спектакль для школьников, очень наивный: чтобы детям было понятно происходящее, они вывели на сцену гестаповцев…

Как правило, в Германии очень хорошо пели. Замечательная певица и очень интересная постановка были во Франкфурте, великолепный спектакль в Венской опере, где на премьере присутствовали все первые лица страны. Что меня до сих пор удивляет, всё это были спектакли на сцене, а не концертные исполнения. Тогда как в России, а еще раньше в СССР опера исполнялась на концертной площадке, и только в Воронеже – на театральной сцене.

А на днях «Дневник Анны Франк» исполнили в Ирландии. Неделю назад была премьера в Дублине в оперном театре, на которую нас с женой приглашали. И после премьеры – 14 спектаклей по небольшим городам Южной Ирландии. Я ответил, что приехать не смогу, в силу возраста не езжу далеко. Поэтому накануне премьеры в Москву приезжала съемочная группа из Дублина, и они сняли небольшой фильм обо мне, чтобы показывать перед спектаклями. Наверное, сегодня я мог бы добиться, чтобы оперу поставили в Москве. Но не буду этого делать. Я не ущемлен отсутствием внимания к своей музыке.


Пластинка с записью монооперы «Письма Ван Гога»

…моей второй оперы, написанной в 1975 году. Сами письма Винсента Ван Гога к брату Тео были опубликованы еще перед войной – в академическом издании. У меня послевоенное издание. И, как и в «Дневнике Анны Франк», здесь я главным считал даже не музыку, а то, что мне удалось в либретто сохранить оригинальный текст. Наверное, тут сыграла роль все та же моя любовь к документам. Для меня эти «Письма…» – живая ткань. Из опубликованных семисот с лишним писем я выбрал несколько, потому что в либретто должно быть 8–12 страничек. И испытывал невероятную творческую радость, когда писал…

Первый исполнитель – Сергей Яковенко, певец очень умный, работал над ролью почти год и спел ее по всей стране – в Москве, Ленинграде, в Сибири. На сцене – в Театре Эстонии в Таллине – «Письма Ван Гога» поставили году в 1984-м… Ее ставили и за границей, но значительно меньше, чем «Дневник Анны Франк». В Нюрнберге была ужасная постановка, что привело к моей ссоре с дирижером. И при встрече со зрителями я в пух и прах разнес спектакль.

А в записи в Москве опера сначала прозвучала на радио, в том же исполнении Сергея Яковенко. А потом вышла пластинка, которую оформил мой друг, известный художник-авангардист Владимир Янкилевский. Когда-то мы много общались с Володей и его другом Ильей Кабаковым, я бывал у него в мастерской на Сретенке. Когда я стал увлекаться живописью, они оба помогали мне устраивать мою выставку. А недавно я с удивлением узнал, что Кабаков сегодня – один из самых известных художников мира. Это странно. Илья Кабаков мне очень симпатичен, но его устремления в искусстве мне не близки.

{-page-}


Фотография моего брата Павлика

Он погиб в бою в ночь на 14 августа 1942 года. Это было где-то на берегу реки Воронки, я ездил искать его могилу, но не нашел. Павлик был моложе мня на семь лет, мечтал стать кинооператором и занимался в кружке ленинградского Дворца пионеров на Невском, около Аничкова моста. У меня есть коробка с кинопленкой, на которой записан небольшой фильм о работе кружка. На пленке есть и Павлик. Папа однажды смотрел тот фильм и сказал, что больше этого видеть не может. Я тоже смотрел его всего один раз. Для просмотра нужна специальная установка, а ее нет.


Фасон платья для маминого портрета

…я взял с ее фотографии, которой в этом году ровно сто лет. Снимал мой дядя-фотограф, в Брянске. Мама, Раиса Григорьевна Зискинд, родилась в 1882 году, а умерла в 1946-м, ненамного пережив младшего сына. Она происходила из очень прогрессивной семьи, в начале XX века в их доме собиралась революционно настроенная молодежь, бывали сходки, и у мамы на этот счет имелась даже справка. Как и у отца, у мамы была медаль «За оборону Ленинграда». Потом третью медаль – за Павлика, награжденного посмертно, получил отец. Я не могу показать награды – их и свои, потому что отдал их дочери Маше, которая с двумя детьми живет в Денвере. Она микробиолог. Из Москвы уехала девятнадцать лет назад, оставшись без работы: из института, в котором она работала, эмигрировало почти все руководство, и лаборатория развалилась. Но я знал, что никогда не уеду отсюда. Одна из причин в том, что вся семья моя и моей жены Аллы похоронены в России.


Книга замечательного поэта-переводчика Вильгельма Левика

…с дарственной надписью автора. Нельзя открыть ни одного сборника западной поэзии – французской, немецкой, – чтобы не найти в нем переводов Левика. Он блестяще переводил с португальского Камоэнса. Но прежде всего Левик был профессиональным художником. И моим близким другом. Благодаря ему я занялся живописью, когда мне было уже около шестидесяти лет.

Вообще, все начинания в своей жизни я совершал довольно поздно. В 50 лет я начал бегать на длинные дистанции, в 55 пробежал десять километров, и бегал я до 75. В 50 я начал вести Московский молодежный музыкальный клуб при Доме композиторов, и этот клуб стал делом моей жизни. В 68 лет начал писать книги и в 88 – выпустил свою последнюю на сегодняшний день книгу – роман «Лиловый дрозд», в котором много автобиографических элементов. Есть еще одна книга, я писал ее несколько лет, но потом вдруг потерял интерес к героям. Уже пять лет я к ним возвращаюсь, но закончу ли – не знаю.


Автограф Николая Мясковского

…датирован 2 августа 1939 года. В этом письме Николай Яковлевич пишет обо мне много лестных слов и ходатайствует об оставлении «товарища Фрида в аспирантуре и о его занесении на Доску отличия». Имеется в виду мраморная доска в Малом зале Московской консерватории, на которой золотом выбивались имена всех окончивших консерваторию с отличием.

Мясковский – один из многих выдающихся музыкантов, с которыми меня свела судьба в годы учебы. Класс фортепиано вели Игумнов, Гольденвейзер, Нейгауз, Фейнберг, Юдина, скрипку – Ямпольский… Композицию, помимо Мясковского, преподавали Шебалин, Литинский, Анатолий Александров, Глиер, Прокофьев… Среди моих педагогов был Николай Жиляев – он вел у меня композицию, человек феноменальной эрудиции, удивительный… Жиляев был еще и редактором Музгиза. Он меня познакомил с Шостаковичем. В 1937 году он был арестован, а потом расстрелян.

А на доску золотых медалистов я так и не попал. Видимо, не до того было – началась война с Финляндией. И хотя в аспирантуру меня зачислили и потому не должны были брать в армию, маршал Тимошенко, назначенный министром обороны, объявил: «Лучшие кадры – в армию!» И всех золотых медалистов забрали.


Членский билет Союза композиторов

…новый. Старый пришлось сдать. Но и в этом написано, что время вступления в Союз композиторов СССР – 1939 год. Сегодня я самый старый член Союза. Еще несколько лет назад нас было трое – Тихон Хренников, Иосиф Рыжкин и музыковед Елена Берлянд-Черная. Теперь остался я один.

Меня приняли в Союз композиторов сразу после окончания консерватории. В качестве дипломной работы я представил четырехчастную симфонию. Окончив ее партитуру в апреле или мае 1939 года, я поехал в Ленинград, где жили мои родители, с тем чтобы показать свою симфонию Шостаковичу.


Афиша Московского молодежного музыкального клуба при Доме композиторов

…вечера, посвященного моему 90-летнему юбилею. Это не самая важная афиша клуба, но у меня нет другой под рукой. Было бы правильнее поместить здесь афиши авторских вечеров Альфреда Шнитке, Софьи Губайдулиной или Эдисона Денисова, первых в их жизни – все они проходили в нашем клубе. Или афишу вечера «Феномен человека», который провел за полгода до своей гибели Александр Мень. Здесь выступали математики, физики, философы, врачи… Физик Евгений Фейнберг, математик Гельфанд… Белла Ахмадулина, Вильгельм Левик, Натан Эйдельман, Сергей Образцов, Лев Термен, Мария Осиповна Кнебель – все они были участниками «четвергов». И конечно, музыканты – Мария Юдина, Мария Гринберг, Гидон Кремер, Наталья Гутман, Олег Каган…

Сейчас нас часто называют «Клубом Фрида», а меня – единственным создателем. Я действительно возглавляю его сорок пять лет. На общественных началах. И последние лет двадцать все вечера готовлю и провожу один. Но основал клуб не только я. В 1965 году мой друг, музыковед Григорий Головинский, музыковед Вадимир Зак и я собрались у директора Дома композиторов Андрея Луковникова. Мы решили, что вечера должны проходить в форме не концертов, а дискуссий…

Первый вечер состоялся 21 октября 1965 года. Наш юный друг Володя Кабаков, инженер, привел на вечер своих молодых друзей и коллег. О том, сколько лет это все просуществует, мы не могли знать. Через пять лет ушел Зак, но пришла Нонна Григорьевна Шахназарова, замечательный музыковед. Потом появился еще один странный человек, Дмитрий Сеземан… Недавно я читал дневники Мура, сына Марины Цветаевой, – Сеземан был его другом по Парижу. Когда Сеземан снова удрал в Париж, клуб чуть не закрыли. 14 августа 2010 года Сеземан умер – там же, в Париже.

Были те, кто постоянно участвовал в работе клуба: композитор Давид Кривицкий, музыковеды Крауклис, Рабинович… Мы устраивали этот клуб как сообщество инакомыслящих, хотя сами боялись этого. Я уверен, что это было первое и, не побоюсь этого слова, единственное объединение в СССР, где можно было без предварительного согласования выйти к микрофону и сказать в зал все, что думаешь.

Самое удивительное, что клуб существует по сей день. Если раньше мы считали стариками тех, кому за сорок, то сейчас, видя в зале шестидесятилетних, я думаю, что не все потеряно. 46-й сезон я открываю один. Уже нет никого из тех, с кем я начинал. Но если раньше в зале сидела молодежь, а на сцене – маститые старики, то сегодня все наоборот. Есть замечательные молодые музыканты, которые заинтересованы в том, чтобы выступать на «четвергах». И сейчас клуб очень поддерживает меня самого.