«Фауст» Владимира Юровского

Без истерики, соплей и неинтеллигентного пафоса, без диссидентства и перестроечной ажитации, но с современной тщательностью и расчетливостью

Имена:  Альфред Шнитке · Андрей Семенов · Владимир Юровский · Маркус Брутчер · Стивен Ричардсон · Эндрю Уоттс

В отличие от Лондона, где по случаю 75-летия Альфреда Шнитке маэстро Владимир Юровский только что провел со своим Лондонским филармоническим оркестром огромный фестиваль «Между двух миров», в Москве дирижер дал одну, но очень важную программу. Ее главный пункт — первое в России исполнение оперы Шнитке «История доктора Иоганна Фауста», написанной уже тяжело больным композитором в 1994 году, поставленной спустя год в Гамбурге без его участия и с тех пор в общем-то забытой.

Для разогрева в первом отделении была подборка сочинений фаустианской тематики от Вагнера, Листа и лихого московского пересмешника Андрея Семенова, отличающегося необузданной театральностью и одновременно похвальным лаконизмом (хронометраж его оперы «Фауст в аду» — семь минут). Таким образом, удивительный микст из немецкого экспрессионизма и отечественной кинотеатральной музыки, который представляет собой опус Шнитке, как бы оброс некой родословной. Даже рифма между двумя отделениями обозначилась — оказалось, что и Семенов, и Шнитке (совершенно не сговариваясь) отправили своих Фаустов в преисподнюю под мерный звук ударного инструмента под названием «коробочка».

Но все же и без столь хитро спрограммированной первой части вечер вошел бы в список ключевых концертов сезона. И дело даже не в премьерном инфоповоде (тем более что первые два акта оперы Шнитке не были исполнены целиком, а представляли собой скорее нарезку из самого необходимого). А в том, что после долгого перерыва, после 90-х, когда еще Шнитке был на гребне моды, вспомнили одно из ключевых сочинений композитора — его «Фауст-кантату», написанную гораздо раньше, в 1983 году, и вошедшую в оперу в качестве ее третьего акта. Она, конечно, прозвучала полностью.

В свое время это была событийная вещь, которая, как положено, была окружена скандалами, отменами, отказами и общей напряженностью. Ее московскую премьеру, впрочем, транслировали по телевидению, и учительницы детских музыкальных школ отпускали детей с уроков, чтобы ее посмотреть.

Да, такое было. Что сложно было представить, наблюдая непрерывные струйки людей, стыдливо стекающие во время нынешнего «Фауста» с амфитеатров Зала Чайковского. К легендарной кульминации — зловеще-вульгарному танго Мефистофеля, которое, по мысли Шнитке, должна петь эстрадная певица с микрофоном в руке (композитор рассчитывал на Аллу Пугачеву, но та отказалась, еще больше расширив пропасть между двумя музыками, «легкой» и «серьезной») — зал уже глазел многочисленными пустыми креслами.

Совсем уж безапелляционно гнобить филармоническую публику за это не стоит, она просто не понимала, что происходит, — опера исполнялась на своем изначальном немецком языке, а программки с переводом довольно причудливого, вовсе даже не гетевского, а гораздо более старинного текста из «Народной книги» (1587) Иоганна Шписа почему-то были напечатаны очень ограниченным тиражом.

Но за что нельзя упрекнуть организаторов проекта, так это за набор участников. Безусловным королем среди них оказался исполнитель второй мефистофельской партии (враг рода человеческого поет у Шнитке двумя сходными по высоте, но разными по половой принадлежности голосами) — фантастический британский контратенор Эндрю Уоттс вытворял нечто такое, что было за пределами человеческого понимания.

Его партнершей, которую нашли все же не в эстрадно-кабаретной, а во вполне оперной среде, была немка Урсула Хессе фон ден Штайнен. Она честно извлекла из своего меццо-сопрано всю жесть, на которую то способно, хотя, что и говорить, Пугачевой она от этого не стала. Немецкий тенор Маркус Брутчер отвязно щеголял в роли Рассказчика (привет Шнитке баховскому Евангелисту); британский бас Стивен Ричардсон проникновенно исполнял главную роль, хотя и несколько терялся со всем своим благородством на фоне общей чертовщины.

В советское время эта кантата была шоком. Сейчас о таком мечтать не приходится. Но подпустить мурашек у солистов, Российского национального оркестра и консерваторского хора Бориса Тевлина, умно ведомых Юровским, получилось. Без истерики, соплей и неинтеллигентного пафоса, в который тут легко впасть, без диссидентства и перестроечной ажитации, но с современной тщательностью и расчетливостью, от которых еще неприятней.