Примечательно не то, что ТВ среагировало на теракт не быстро, а что мы этого от него всё еще ждем
© PhotoXPress.ru
Передвижная телевизионная студия одного из российских телеканалов в аэропорту Домодедово
Кто только не проехался по поводу замедленной реакции телевидения на домодедовскую трагедию. На следующее утро после взрыва десятки изданий и блогов публиковали, постили и перепoщивали ругательские тексты и тщательно хронометрированные бесстрастные сводки о том, в какой момент какой телеканал выдал в эфир соответствующее сообщение. С неизменным выводом, что ТВ окончательно
проиграло соцсетям, сдохло и должно быть отправлено на свалку истории: зачем нам громоздкая, устаревшая и дорогая в смысле содержания фиговина, если от нее в хозяйстве никакого толку?
Примечательно не то, что ТВ среагировало на ЧП не быстро, а что мы, оказывается, этого от него всё еще ждем, всё еще вменяем ему в обязанность участие в спринтерских соревнованиях со всеми носителями информации. Хотя в очередной раз понятно, что первым, скорее всего, будет интернет (5—10 минут после события), вторым (через 10—15 минут) информагентства, через 25—30 минут радио, и только потом подтянутся специальные информационные телеканалы, а уж за ними — массовые. Как понятно и то, что дело тут не в спортивной форме того или иного медиа, не в степени его актуальности, а в его природе. У разных медиаканалов разные профессии, и новости давно уже не профессия ТВ.
Правда, первым на событие в аэропорту Домодедово все-таки откликнулись совсем не специалисты-информационщики. Частный телеканал «Дождь» — девятимесячный младенец, не имеющий пока в своем арсенале ничего подобного тем информационным возможностям и опыту, которыми обладают взрослые каналы, первым, прежде профессионалов с «Россия-24» и
Russia Today, сообщил о взрыве, показал любительское видео с места трагедии и раньше всех переверстал сетку и начал работать по теме. Ему ведь не надо было дозваниваться до высокого начальства, уточнять, утрясать и выверять информацию в пяти инстанциях.
Читать текст полностью
Но и то, что по части гибкости у малых каналов преимущество перед крупными, тоже нормально. Не говоря о том, что у взрослого массового ТВ принципиально иной потенциальный охват и реальный объем аудитории, что как будто подразумевает несколько иную ответственность.
Другое дело, как взрослое массовое ТВ играет на своем поле, когда приходит его очередь делать то свое, подо что оно заточено. Не столько быть первым, сколько быть рядом. Давать разбросанным в пространстве и потерянным во времени ощущение общности и сопричастности. Демонстрировать этическую норму, в данном случае — сострадания. Напоминать о здравом смысле и нормальных человеческих чувствах, которые помогают нам в такой ситуации оставаться людьми, не давая впадать в животный страх и животную злобу.
И для этого же не надо особенных технических возможностей, сумасшедшей оперативности и специальной креативности. Годится простое и старое, как само ТВ, средство — прямая трансляция из обычной студии. Достаточно на первое время профессионального ведущего любого пола и возможности выходить на связь с корреспондентами, очевидцами и экспертами да хотя бы по телефону. Довольно способности разговаривать по-человечески и разделять со зрителем человеческие эмоции.
Это оказалось доступно и маленькому «Дождю», и юной Russia Today, и государственной «России-24», которые полностью посвятили вечерний эфир «24.01» чрезвычайному событию. Но только не большим каналам — они ограничили освещение ЧП в Домодедово выпусками новостей, добавив к плановым несколько экстренных. И даже НТВ, единственный из федералов, кто поставил обсуждение в своем прямом эфире через семь часов после теракта, сделал это в рамках передачи «Честный понедельник» с Сергеем Минаевым, которая практически не вышла за пределы своего стандартного хронометража.
Чем объяснить такую сдержанность? Да, большие телеканалы должны тщательно проверять сведения, сообщая их своей большой аудитории, учитывая и то, что для некоторой ее части центральный телевизор — единственный источник информации. Неприятно в этой ситуации давать неподтвержденные цифры и факты. Но можно и не давать, а пять раз повторить то, что уже проверено, главное — не молчать. Да, хочется дождаться, пока с места происшествия выйдет в эфир собственный корреспондент. Но лучше десять раз показать чужое мутное видео, чем крутить в ожидании новостей свой свежий сериал. В такой момент точность интонации важнее точности информации. Люди поймут и простят нехватку материала, оговорки, путаницу — это естественно. Только одна ошибка непростительна — делать вид, что ничего не случилось. Это самая ненормальная и неестественная реакция на трагедию.
Соображения секретности? Интересы национальной безопасности? Да, разумно воздерживаться от скороспелых гипотез и беспочвенных обвинений. В первые часы после трагедии эмоций слишком много, а информации слишком мало. Но разве трудно выбрать из экспертов тех, кто владеет не только информацией, но и собой? Разве телеведущие, воспитанные телевидением нулевых, не умеют избегать ненужных вопросов и обходить зыбкие моменты? Разве их старшие коллеги утратили навык достойной работы в прямом эфире, который демонстрировали во время нью-йоркского теракта 11 сентября 2001 года, московского — 23 октября 2002-го, бесланского — 1 сентября 2004-го?
Эти люди по большей части и сейчас в профессии и в эфире — только экстренные выпуски им больше не доверяют. ТВ вообще завязало с этой практикой. Можно подумать, что нарекания, полученные от спецслужб по поводу слишком подробного и эмоционального освещения бесланской трагедии, начисто отбили у него не только вкус к прямому эфиру, но и уверенность в себе. Оно предпочитает отмалчиваться, дабы, не приведи Аллах, не транслировать невзначай какой-нибудь неправильный месседж террористам.
Этот тезис в последние дни тоже мелькал в печатных и непечатных источниках: широкое освещение трагедии и глубокое ее переживание нам ни к чему, ибо только на руку террористам. Нельзя сеять панику и страх, заламывать руки и вообще зацикливаться; надо выказать стойкость пред лицом угрозы, дать понять, что этот номер с нами не пройдет, нас не запугать, и вообще — жизнь продолжается.
О-кей. Кто бы спорил. Но значит ли это, что, быстренько посмотрев репортаж о теракте в новостях, следует вернуться к песне и пляске, что мы в самом деле хотим предложить своим согражданам и противопоставить своим врагам светлый образ отморозка, которого не оторвешь от приплясывания ни увечьем, ни гибелью собратьев?
Никто не вынуждает ТВ истерить в эфире. Никто не заставляет его показывать смерть, неразбериху и оторванные конечности. Да можно хоть ничего не показывать, только рассказывать, как это делает радио, которому соображения высшей пользы не мешают ведь обсуждать теракт с гостями эфира и слушателями, переживая это тяжелое событие вместе. Можно и без цветных картинок транслировать аудитории не панику и растерянность, а сострадание и волю к жизни.
Тот, кто пережил горе, знает, как мучительна невозможность что-то изменить, как судорожно хватаешься в этой ситуации пусть не за принципиально важное, но хоть просто уместное дело. Это, конечно, жалкий суррогат того, что по-настоящему хочешь и не можешь сделать, но это и способ справиться с горем. Это протест в его самой естественной форме: жизнь, с ее маленькими практическими нуждами, против смерти; созидание в ответ на разрушение.
Те, кто переживает происходящее у телевизора в первые часы после теракта, терзается тем же — и в том же нуждается. И большое ТВ может не отвлекать свою большую аудиторию от беды, а пытаться вовлекать во что-то дельное, предлагать какую-то конструктивную программу. Советовать, что делать, подсказывать возможные направления. Как практически справиться со страхом и подавленностью и помочь в этом близким. Как и где конкретно сдать кровь для раненых — телевизор в день взрыва об этом, как водится, упоминает, но, как водится, вскользь; а ведь большинству из нас не случалось прежде быть донорами, большинству не помешает инструктаж: как к этому предварительно подготовиться и куда непосредственно обратиться. Какой бы мелкой на фоне трагедии ни казалась подобная информация, она уместна. В отличие от предложения продолжать просмотр интересного сериала непосредственно вслед за известием о трагедии.
Аргумент «чего зря беспокоить бабушку» не убеждает. Даже если бабушка проживает далеко от Домодедово, очень любит сериалы и по уважительным причинам не может сдавать кровь, не надо лишать ее права на единственно доступную ей сейчас форму сопричастности общей беде: знать, что происходит, верить, что с ситуацией можно справиться, сострадать ближним. Дело не в морали, которая, допустим, личное дело каждого, — в элементарной логике. Общая беда сплачивает людей — так же как общая радость. Чувство единения перед лицом угрозы не только норма, но и потребность. Не только личная, а, пардон, общественная. Вряд ли какая-то спецслужба заругает ТВ, если оно это чувство в гражданах поддержит.
Но даже если прямой телеэфир в отличие от радиоэфира по неведомым причинам невозможен — можно хотя бы слегка приглушить веселье в не прямом? Соблюсти приличия, воздержаться в день траура не только от ситкомов и юмористики, но и от слишком буйных ментовских разборок, слишком резвой рекламы и собственного промо, уж совсем не обусловленного финансовыми обязательствами. Можно, наконец, даже показывая пресловутый сериал, давать бегущую строку с информацией не эпизодически, а непрерывно. Чтобы зритель не искал лихорадочно, куда звонить, матеря в сердцах не только террористов, но и всю власть в центре и на местах, вместе с ее телевидением, — а видел, куда звонить, и понимал, что ТВ, а значит, и его власть, держит руку на пульсе. Тем более тот зритель, для которого ТВ единственный источник.
Отворачиваясь от трагедии, прячась от нее за лозунгом «не навредить», взрослое ТВ наносит ущерб не только самому себе (рейтинги очередной раз красноречиво доказывают, что зрители в критический момент однозначно предпочитают актуальную информацию любому шоу). Оно, взрослое ТВ, демонстрирует то, что вроде предполагалось скрыть — панику, растерянность, неумение по-взрослому реагировать на удар. Как мальчик-подросток, который из боязни, что сочтут слабаком, делает безразличное лицо и уходит в молчанку. Зритель, в том числе террорист, сразу видит за этим трусость.
Однако жизнь продолжается. Большое общероссийское ТВ без стеснения демонстрирует в прайм-тайм любительское видео, где смерть, неразбериха, оторванные конечности. И не в сумятице первого шока, что можно было бы понять, а через сутки, в записи. Повторяя это видео дважды в ходе передачи «Пусть говорят» с Андреем Малаховым, а на следующий день повторяя и саму передачу.
ТВ бесстрашно выдает в эфир истерики пожилых актрис, которые предлагают ввести китайскую дисциплину на транспорте и вернуться к смертной казни (тот же выпуск «Пусть говорят» от 25.01 с повтором 26.01). А также истерику пожилого законодателя, призывающего лишать родственников террориста пенсий и социальных льгот. Стоит, правда, оговориться, что этот призыв звучит в прямом эфире выпуска передачи «5-го канала» «Открытая студия» (25.01), посвященного трагедии, и встречает все же некоторый отпор со стороны ее ведущего Романа Герасимова. А вполне извинительные слабости уважаемых дам в студии Малахова встречают аплодисментами, и эти моменты никто не думает удалить при монтаже. ТВ не опасается, что такую передачу — с абсурдными метаниями от темы к теме, дословными повторами сказанного накануне в «Честном понедельнике» НТВ, дикими всплесками, странными вопросами и не соответствующими им ответами — кто-то сочтет яркой иллюстрацией беспомощности и паники, а авторов ее финальной верстки — пребывающими в глубоком шоке.
А «Честному понедельнику» от 24.01 самый злобный критик готов простить любые огрехи. Просто за его нормальность. За то, что Сергей Минаев, его сотрудники и гости оказались не просто единственным {-tsr-}разговором в прямом эфире, а практически единственной адекватной телепередачей на большом ТВ за эти трое суток. Где не предавались панике, не звали к топору, задавали нормальные вопросы, давали внятные комментарии, старались воздерживаться от преждевременных заявлений и брали у официальных лиц персональные, а не общие для всей собравшейся прессы интервью.
И нечего от большого ТВ больше ждать. И дело, кажется, не в осторожности или утрате профессиональных навыков. И зря я насчет подростка с неадекватной реакцией. Перед нами, кажется, не дитя, а кто-то вполне взрослый, вальяжный и циничный. Большой Брат. Очень адекватный — всё, в общем, ему до лампочки и ничего, в общем, не страшно. Ну разве что немножко начальства. Оно пострашнее террористов.
Автор — руководитель Службы развития телеканала «Россия»
100 000 человек посмотрели судя по голосованию.