Шестеро крайних

ОЛЕГ КАШИН продолжает тему холодной межжурналистской войны, поднятую Екатериной Кронгауз

Давайте расставим по краям поля несколько фигурок, чтобы было понятнее.

Вначале, конечно, его — мужчину лет под пятьдесят, с седеющей бородкой и грустными глазами, человека из тех, о которых говорят: «Он знал, что вертится земля, но у него была семья». Человека, которого каждый готов назвать подонком и которого каждый второй подонком и называет, устно или письменно.

На нем негде ставить клейма, его имя стало нарицательным, он ничем не гнушается, и ему всё божья роса. Он подменяет понятия, дискредитирует жанр, оскорбляет память и делает вид. У него дрожат руки, потому что никто их ему не подает. Он может подписать своей фамилией прогноз погоды, и все будут плеваться, потому что любой подписанный его именем текст таков, что от него все плюются. Он сам, наверное, все понимает, и сам, наверное, очень боится. Потому что, когда он потеряет работу и станет искать новую, даже в журнале про домашних животных редактор посмотрит на него, спросит — что, мол, тот самый, — и лучше не думать о том, что будет дальше.

Вторая фигурка — женщина тех же лет или чуть постарше, похожая на героиню комедий Эйрамджана про Брайтон-Бич, если, конечно, Эйрамджан снимал комедии про Брайтон-Бич. Она гремела в девяностые, или просто сейчас кажется, что в девяностые она гремела, потому что если она сейчас такая, то как же ей было не греметь лет пятнадцать назад. Она дружит с Адамом Гопником и Дэвидом Ремником, она печаталась везде по обе стороны Атлантики, она лучше всех знает, что такое эталон демократической журналистики, потому что она сама и есть этот эталон. Даже друзья побаиваются ее, а о врагах и говорить не стоит, и даже то, что она часто бывает смешна, только усиливает ее монументальный образ — может быть, и смешна, но смех по ее поводу почему-то у всех — неприлично нервный.

Фигурка третья, назовем ее «фашист за Путина» — я уже писал о таких людях, этих камрадов у нас действительно много. Они критикуют власть за недостаточность людоедских проявлений, ненавидят таджиков и Саакашвили, любят писать про спецназовцев и реконструкторское движение. Среднестатистический российский либерал, однако, таких журналистов не боится — он просто не знает об их существовании, потому что пишут они в основном в «Известиях» и в «Комсомольской правде», а среднестатистический либерал этих газет не читает. Из их авторов он знает только Максима Соколова, которого незаслуженно ненавидит.

Четвертая фигурка — дитя «молодежной политики» 2005 года, такой «Яшин-Кашин», которому огромных усилий стоит не драться с милицией на «Марше несогласных» и не швырнуть помидором в лицо интервьюируемому единороссу. В журналисты пошел, когда, вглядевшись в лица пожилых несогласных, с ужасом понял, что еще пять лет — и сам станет таким. Работу свою не любит, но при этом мечтает быть как Анна Степановна Политковская. Иногда не выдерживает и выкрикивает на каком-то президентском мероприятии свое «Долой!», и злые языки говорят потом, что акция, конечно, была согласована с Тимаковой, — что ж, вполне возможно. Пережившему эти годы трудно было не стать циником.

Фигурка пятая — пьющий мужчина за сорок, которому на вид все шестьдесят. Ведет ЖЖ, любит Стругацких и Высоцкого, когда-то работал в какой-нибудь понтовой газете, но на каком-то ухабе потерялся, и больше ничего интересного. Зато прекрасно знает, кто виноват и что делать. Написал за свою жизнь критически много джинсы и уверен, что остальные пишут еще больше. Поэтому журналистов презирает, но при этом мечтает, чтобы кто-нибудь куда-нибудь его позвал. Дружит с Дудинским.

Фигурка шестая — такой гламурный путиноид, может говорить и писать что угодно, вплоть до «Невзлин готовил теракт в Беслане» — и ничего, друзья уверены, что он стебется, а друзей у него много. Сторонники движения «Солидарность» регулярно включают его в списки лиц, подлежащих обязательной люстрации, но на самом деле, когда в стране сменится власть, это он не возьмет на работы своих люстраторов, а не наоборот.

Они расставлены по краям поля, а все мы — между. Кто-то, хорошо окопавшись, счастливо живет в своей «Афише», не подозревая даже, что есть на свете мужчина с седеющей бородкой, брайтонская тетя и радикальные камрады. Но окопавшихся — меньшинство, остальные же прекрасно знают этих крайних и очень не любят их — иногда всех, чаще только пятерых. Они для нас — ориентиры, и, по большому счету, это и есть объединяющий признак. Даже если кто-то не готов себе в этом признаться, все равно — только если кто-то из этих шестерых, прочитав твой новый текст, выразит свое возмущение по его поводу, текст можно считать не зря написанным. Критерий, конечно, так себе, но других-то нет.

***

Недели две назад у меня вышла заметка про выборы в Химках. И в другом журнале тоже вышла заметка про выборы в Химках. И автор этой другой заметки, Илья Жегулев, пришел ко мне в ЖЖ и написал, что, мол, вот как все удачно складывается у героини обеих заметок: еще вчера про нее никто не знал, а теперь про нее Кашин и Жегулев пишут. Я прочитал этот его комментарий и мысленно хихикнул: Кашина-то я, положим, знаю, а про Жегулева впервые слышу. Что за ерунда — «Кашин и Жегулев»?

Хихикнул — и стало ужасно стыдно. Потому что пока для меня не существует Жегулева, для других не будет существовать и Кашина, и я могу что угодно и как угодно писать — все равно никому до этого не будет дела.

Одна моя подруга, когда ее очередная заметка попадает на первую полосу «Коммерсанта», каждый раз звонит мне и говорит: «Кашин, почитай мою заметку на первой полосе». Я лезу на сайт газеты и с удовольствием читаю, но, право же, есть в этом что-то ужасное.

Мы слишком увлечены каждый собой, вот что. И те шестеро крайних, которые для того и расставлены по краям поля, — они на самом деле не наглядное пособие «В кого не надо превращаться», а своего рода учебник толерантности. Их надо полюбить (Катя Кронгауз права, а я сейчас пытаюсь как-то уточнить ее абстрактные формулировки) — всех, даже Перекреста. Иначе и нас никто любить не будет, да даже не любить, а просто замечать.

Так что попробуйте полюбить шестерых крайних. Даже если ничего не выйдет, лед холодной межжурналистской войны начнет крошиться.

А я пошел читать Жегулева. Надо ведь начинать с себя, правда же?

Автор — заместитель главного редактора журнала «Русская жизнь»


Еще по теме:
Эдуард Дорожкин. Образ мысли, 5.03.2009
Екатерина Кронгауз. Иду на мы, 10.03.2009
Сергей Мостовщиков. Пишу на ты, 11.03.2009

Другие материалы раздела:
Глеб Морев. Джигурда как писсуар, 6.03.2009
Андрей Левкин. ЖП и Бродский, 6.03.2009