Григорий ТУМАНОВ, «Газета.Ру»

Собственно, вопрос, кем быть, передо мной вообще никогда не стоял. То, что хочу быть журналистом, я твердо решил года в три. Пример был постоянно перед глазами: мой большой усатый папа, пишущий во всякие там российские и не очень газеты, всегда казался мне жутко важным и деловым, поэтому и я хотел быть таким же. Периодически он, встревоженный, подбегал к телефону, что-то говорил на французском, например, и садился что-то писать на бумаге. Я, естественно, вообще ничего не понимал из того, что он пишет, но подражать хотелось, поэтому я просто брал стопку белых листов и рисовал на них волнистые линии и закорючки, а всем, кто спрашивал, отвечал: «Я пишу важные комментарии к событиям». Полноценного представления о профессии у меня не появилось и позднее, когда я вступил в более сознательный возраст.

Мне было лет 15, когда я решил, что надо уже как-то начинать так называемую карьеру. Я пошел в управу в своем спальнике и попросил у тамошних тетенек, выпускающих какой-то ад вроде «Вестника Южного округа», взять меня к ним писать. Первым моим заданием было осветить сенсационно закончившийся победой команды из района Москворечье-Сабурово школьный баскетбольный чемпионат. Смешно, но, по сути, то же самое я много времени спустя делал для того же Esquire, но тогда собирать монологи школьных физруков мне казалось не очень-то крутым. Тем не менее я набрал их очень много, в газете вышла четвертая часть всего, а когда я получил за это дело 302 рубля 15 копеек, я окончательно разочаровался в государственных СМИ и больше в районной управе не появлялся.

Потом, когда я уже попал в университет, что-то пописывал в «Московский комсомолец», но особого удовольствия это не приносило, и я уж было начал разочаровываться. Но на тот момент я уже читал всякие подшивки утренней прессы, сидел на разных интернет-СМИ и, в общем, довольно скоро понял, что хочется почему-то именно в «Газету.Ру». В 2008 году, когда я пришел туда еще стажером и написал чудовищного вида и содержания заметку про какую-то очередную инициативу Минобороны, я был в полном восторге.

Попав в отдел «Общество», я понял, какой кайф могут доставлять всякие походы по судам, попытки (успешные и не очень) что-то выуживать из ментов, адвокатов или же вникать в какой-нибудь очередной дикий законопроект. То есть тогда для меня, совершенно вообще зеленого, восторг был от самой возможности реально писать серьезные истории в серьезное СМИ.

Ясно, что к тому моменту я держал в голове такие вещи, как «пресса — четвертая власть», что можно каким-то людям с ее помощью помогать, но со временем понял, что если это и так, то с огромным количеством оговорок. Главная оговорка лишь в том, пробьет какая-то история ту или иную госструктуру, о которой ты пишешь, или нет. И тут каждый раз не угадаешь, на самом деле. Мне, например, приятно думать, что я сыграл не последнюю роль в увольнении бывшего начальника РОВД Благовещенска, который приказал избить половину города, с поста помощника главы администрации. Он, конечно, тут же нашел себе работу в какой-то частной коммерческой фирме, ну и пожалуйста — в мою функцию как журналиста и не входит портить ему жизнь, иначе бы я ему бумажный пакет с дерьмом под дверь положил и поджег.

И вот это чувство, когда есть ощущение, что «газета выступила — что сделано», — оно совершенно прекрасное, хоть и редкое. Поэтому, наверное, я и нащупал свою тему: права человека и все, что с этим связано, а также всякий экстремизм, потому что это просто очень интересно.

Последний раз меня это чувство настигло осенью. Крутой адвокат Дима Динзе рассказал мне такую историю: он давно получал всякие слухи про то, что в тюремной больнице имени Гааза в Питере люди умирают пачками, их тупо не лечат, относятся к ним как к скотам. В общем, нам удалось (нелегально, конечно) связаться с заключенным, который спрятал у себя мобильный телефон. Мы собрали еще несколько свидетельств того, что в той больнице творится ад, и у нас в газете вышла заметка. Первыми ею заинтересовались ребята из Би-би-си. Ясно, что тему застолбили мы, поэтому они пошли по нашим следам и стали дальше обзванивать всяких экспертов, а заодно — тюремщиков.

В центральном аппарате ФСИН к тому моменту заметку уже прочитали и поняли, что дело пахнет очень и очень плохо. В итоге было официально объявлено, что в Питер поехала специальная проверка. Это, считали мы, был успех. Правда, в итоге стало ясно, что проверка ездила туда лишь с той целью, чтобы подтвердить, что тамошние врачи и тюремщики — молодцы и все делают правильно, Россия — наше отечество, а смерть неизбежна. Мол, все умирают, а персонал себя ведет приемлемо. Тот зек, с которым мы говорили по телефону, спустя несколько дней позвонил мне из поезда. Сказал, что его по этапу отправляют в Карелию, где ему с его ВИЧ и туберкулезом точно не выжить, после чего разговор прервался. Больше я ни его, ни о нем ничего не слышал.

При этом писать непонятную хренотень, как и многим, приходилось, и не раз. Правда, тут речь не о джинсе или там цензурных каких-то моментах. Просто иногда мировоззрение редактора не совпадает с моим. Какие-нибудь никому на хрен не нужные доклады ВОЗ про алкоголизм в России, на который, как мне казалось, не имеет смысла тратить ни сил, ни времени. Подписывался, само собой, под такой хренью не своим именем.

А еще, конечно, мешает отсутствие реальных героев. Вот людей, про которых круто и интересно писать, очень и очень мало сейчас. Есть адвокат Динзе, вот есть там коллективно-анонимные анархисты, жгущие тачки, есть еще какие-то выпуклые чуваки, которых интересно спрашивать про них самих, писать про них и т.д. Мне лично все эти саксесс-стори и их фигуранты вроде какого-нибудь очередного миллиардера неприятны и неинтересны. Я за людей, а они на людей не похожи совсем. Крутые ребята всегда где-нибудь да есть, другой вопрос — убедить редактора, что они крутые и давай про них напишем. Тут журналисты иногда бывают похожи на тех самых ментов: «Вот убьют вас, тогда и приходите».

Ну и всякие технические моменты. Вроде тех, что полиция и спецслужбы так до сих пор и не врубились, что чем постоянно ныть про то, что «им никто не доверяет», следует активнее разговаривать с нами, и не на языке роботов. Хотя им скорее всего похуй.


Илья БАРАБАНОВ, The New Times

В этом году будет пять лет, как я работаю в журнале The New Times. А вообще я 10 лет в профессии. До этого два года работал в «Газете.Ру», еще раньше стажировался в «Новой».
Расследования — это самое здоровское, что можно делать в профессии. Но изданий, где можно делать расследования, почти не осталось. Журнал The New Times создавался Иреной Лесневской как свободная площадка. За эти пять лет эта идея успешно реализуется. Вряд ли в других местах было бы такое же ощущение свободы, отсутствие рамок и цензуры.

Когда человек включает «Первый канал», у него формируется искаженная картина мира. Я вижу нашу задачу в том, чтобы донести до людей, что действительно происходит во властных кругах этой страны. Реализация права на информацию, а не на рассказ о том, как Путин засеял гектар пшеницы, а потом нашел амфору.

Иногда это получается: например, материал про московский ОМОН прочитало больше миллиона человек. Эта статья повлияла на положение дел в московской полиции: пускай на непродолжительное время, но практика незаконных подработок была прекращена. Мы часто пишем о незаконно осужденных людях, и иногда это помогает. Восстановление справедливости принципиально важно для любого человека, не только для журналиста.

В прошлом году мы делали исследование «Власть ОПГ», где просто прописывали, как в нашей стране переплетены те ветви власти, которые должны быть независимыми: суд, прокуратура, ФСБ. Это был долгий, кропотливый труд. Наташа (Морарь. — П.Б.) делала ряд публикаций по отмывке денег, за что ее в конце концов и выслали. Это была сложная работа с большим количеством людей и документов.

Мы не оппозиционное издание, это глупость полная, мы последний независимый журнал! Мы никого не поддерживаем. Оппозиция нашими публикацими часто бывает недовольна: и партия «Яблоко», и Каспаров. Журналисты — они не роботы, добиться стопроцентной объективности невозможно. Но мы не вступаем в партии и движения.

К власти я отношусь резко критически после событий с Наташей. Но мы боролись через суд и писали статьи, а не бросали коктейль Молотова. Я считаю, что журналист не должен выступать оратором и ходить с транспарантом. Мы с Ромой Доброхотовым (корреспондент портала Slon.ru и лидер молодежного движения «Мы». — П.Б.) много спорили об этом.

Мы стараемся общаться с властью. Например, проект интервью с губернаторами: их мысли о происходящих в стране процессах. Но общаться с государством сложно. Центр общественных связей ФСБ получает зарплату на наши деньги. При этом они отвечают на запрос через два-три месяца иногда. Понятно, что у журналиста нет возможности ждать месяц комментарий.

Мы предоставим площадку всем, кто хочет. Но только если это интересно. Кому интересно мнение Кристины Потупчик? Если мы будем писать о том, как Росмолодежь пилит деньги, мы обязательно ей позвоним.

Через десять лет хотел бы так же работать журналистом. Хотя я не уверен, что такая возможность будет. Думаю, нас ждет закручивание гаек через месяц после того, как определенный человек вернется в Кремль.