Я, когда оценивала свою журналистскую кончину за сортиром, как раз поняла, что надо принять образ поженственнее – это мой путь к спасению.

Оцените материал

Просмотров: 209372

«Точка невозврата – она сейчас»

Юрий Сапрыкин · 20/12/2011
Журналистки GQ Ксения Собчак и Ксения Соколова объяснили ЮРИЮ САПРЫКИНУ, в чем проблема Навального, что такое замчата и каковы секретные технологии интервью

Имена:  Ксения Собчак · Ксения Соколова

©  Артём Прокудин

Слева направо: Юрий Сапрыкин, Ксения Собчак, Ксения Соколова

Слева направо: Юрий Сапрыкин, Ксения Собчак, Ксения Соколова

По просьбе OPENSPACE.RU шеф-редактор Объединенной компании «Афиши» и «Рамблера» ЮРИЙ САПРЫКИН встретился с лучшими политическими интервьюерами страны – авторами журнала GQ Ксенией Собчак и Ксенией Соколовой. Разговор состоялся в московском «Калина-баре» на следующий день после выборов в Государственную думу – и за несколько часов до митинга на Чистых прудах.​


Собчак: Я бы искренне хотела заниматься политикой, причем не пилить, а реально менять жизнь к лучшему, но ведь нет такой возможности. Потому что вот этот круг серых мышей — это адский пиздец.

Сапрыкин: Эти люди просто выступают в устаревшем жанре. Все равно как с юмором: есть Петросян, а есть, ну, хотя бы «Прожекторперисхилтон». Но когда у тебя десять лет один Петросян и с каждым годом этот Петросян все хуже и пошлее, но при этом появляются мобильные телефоны и можно снимать на видео все неприглядные закулисные подробности петросяновских представлений и тут же выкладывать их в интернет — тут, конечно, волосы дыбом встают.

Собчак: Я думала сегодня, что эти люди в каком-то смысле — воплощение антифашизма. Третий рейх эстетически был абсолютно идеален. Самые идеальные фильмы, самое идеальное ар-деко, но с чудовищным антигуманистическим наполнением. То, что есть у нас, — это совершенно рациональная история, но завернутая в такую мудацкую упаковку, что купить ее не представляется возможным. Если бы эти люди правда были какими-то фашистами, все было бы понятно. Но там есть дельные люди, и законы, которые сейчас существуют, как бы дружественны для тех, кто хочет заниматься бизнесом. Вполне можно было бы эту форму очеловечивать, бороться с коррупцией и идти в правильном направлении.

Соколова: Есть большая проблема. Дело в том, что коррупция — это они сами. Они не могут бороться сами с собой. Все нормальные люди вынуждены подпирать систему, которая существует для того, чтобы определенная группа людей воровала огромные деньги. И пока все это будет направлено именно на коррупцию, ничего не изменится. Всегда будет определенная доля неплохих людей, которые вынуждены играть на то, чтобы главная группа продолжала воровать сырье.

Сапрыкин: Проблема в том, что сейчас они непонятно на кого работают. Их риторика, образ, слова уже и на простых людей не действуют. Десять лет назад сказал человек: «Мочить в сортире» — рейтинг взлетел в десять раз. А сейчас шутки те же, но никто не смеется.

Собчак: У него правда есть харизма. Он мог остаться великим политиком в истории России. Для меня он в тысячу раз более симпатичен, чем тот же Ельцин после второго срока. А сейчас — стал суетиться.

Соколова: Стал суетиться, а следующая стадия — надоел. Парню нужен был ребрендинг, где-то полгода назад надо было пиарщикам начинать. Надо было предъявить Путина с человеческим лицом. Прекратить аррогантное поведение.

Собчак: Надо понимать еще вот что: он очень принципиальный и порядочный человек по отношению к своему окружению. И это тоже становится проблемой. Те пиарщики, о которых ты говоришь, они тоже там десять лет сидят, у них мозг уже иссох что-то новое придумывать.

Соколова: Вы хотели нас, видимо, о чем-то спросить, а не прийти на политический митинг в «Калина-баре»?

Собчак: Вот в этом еще пелевинщина — в «Калина-баре» мы должны быть настолько довольными своею жизнью и за Путина быть горой, потому что если не он, то будет или «Россия для русских», или коммунисты, и весь этот слой жизни просто сдует.

Сапрыкин: Мне кажется, эта концепция тоже придумана пиарщиками.

©  Артём Прокудин

Юрий Сапрыкин

Юрий Сапрыкин

Собчак: Я в это верю абсолютно. Посмотрим на историческую перспективу — чем заканчивались революции?

Сапрыкин: А почему обязательно должна быть революция?

Собчак: Нет уже другого пути.

Сапрыкин: Есть путь изменения изнутри. Когда всем становится несмешно, появляется Горбачев, сидит в Политбюро, мучается лет пять, потом начинает все менять.

Собчак: Вы считаете, Путин будет в этот срок Горбачевым? Или Горбачев может прийти изнутри системы?

Сапрыкин: Вам виднее, есть там внутри Горбачев или нет.

Собчак: Медведев мог бы стать Горбачевым.

Соколова: Это просто несчастный человек во всех смыслах. Единственный, кого мне искренне жаль.

Собчак: Если бы Владимир Владимирович отпустил ситуацию и не пошел бы на выборы, то прошло бы еще лет 5—6—7, и народ его призвал бы сам. Нефть бы обрушилась, еще какой-нибудь катаклизм случился. Как в свое время через срок призвали Де Голля. И вспоминали бы потом эти годы как время расцвета путинской эпохи.

Сапрыкин: Причем они сейчас сами отрубают ходы для этого потенциального Горбачева.

Собчак: И остается революционный путь. Другого не дано. Причем я четко вижу, как это все будет. Все начнется с каких-нибудь футбольных болельщиков, кого-нибудь опять убьют, то ли русского, то ли кавказца. Или, не дай бог, чиновник собьет маму с коляской на трассе. Я уверена, будет как Первая мировая война, которая началась с убийства в Сараево — будет маленькая история, с которой посыплется все, как домино. И, я боюсь, все пойдет по теме национализма.

Сапрыкин: Может, Навальный тогда правильно все делает? Надо оседлать тигра.

Соколова: Эта тема сама оседлает кого угодно. Вылезет какое-нибудь чмо, которое тебя отодвинет, потому что чмо по определению сильней.

Собчак: Главное, что мы это все уже проходили. Уже была Февральская революция, а потом Октябрьская. Были литературные салоны, элита, которая говорила, что нужна конституция и так дальше жить невозможно, каждый аристократ на французском языке считал нужным критиковать Николая II. Дальше эти аристократы первые же уехали кто в Стамбул, кто в Париж, а остались только пьяные матросы. Мы в «Калина-баре» посидим-попиздим, а на улицы выйдут другие люди. И это, собственно, и делает нас — либерально настроенную общественность — идеальной платформой для партии власти. Потому что из двух зол нельзя не выбрать эту «злу». Но они этого не хотят, они это не используют.

Сапрыкин: Они придумали для нас Прохорова.

Собчак: Ну и что они с ним сделали? Придумали, а потом, извините, его в рот на глазах у всей страны.

Соколова: Это абсолютно понятно. Они в какой-то момент его испугались. Объявили его недоговороспособным. Испугались они его зря, потому что у Прохорова есть одно фантастическое качество — он держит слово. Причем абсолютно маниакально. Вот с Ройзманом была такая история. Но если он его дал им — он бы и с ними его держал.

Собчак: Я не совсем с тобой согласна. Я к Мише очень хорошо отношусь и очень ему по-человечески сочувствую, но объективно у него был договор с администрацией. Он им давал слово, что будет заниматься созданием правой партии, а вместо этого начал копать под «Единую Россию».

Соколова: Просто он думал, что он им давал одно слово, а они думали, что другое. Ему никто не объяснил, что такое в их понимании правая партия.

©  Артём Прокудин

Ксения Собчак и Ксения Соколова

Ксения Собчак и Ксения Соколова

Собчак: Но ведь были разговоры, я это точно знаю, когда ему звонили из администрации и говорили — возьми того либерала, возьми этого. А он: это все демшиза, с ними не договориться, они ко мне идти не хотят. Что правда. Дальше ему говорят: есть такие-то, они хотят, возьми Никиту Белых, того, сего. А дальше несколько месяцев проходило — и он не брал этих людей, а брал центристов, националистов, отнимал голоса у «Единой России».

Сапрыкин: Если заказчик настолько жестко диктует стилистику, ничего не остается, кроме какого-нибудь ДПНИ, которое ни с кем договариваться не будет.

Собчак: Это неумная позиция. Мне в этом смысле и нравится, и не нравится фраза Романа Абрамовича, прочитанная мной много лет назад: «Если мне говорят, что я собака, я буду гавкать. Но потом пройдет время, и мы посмотрим, кто собака». Прохорову нужно было набраться мудрости и принять эти условия на какое-то время. Он привык в бизнесе быть человеком, который принимает решения, отстаивает честь, держит слово. Это хорошие качества, но политика она про другое. Где-то посидеть у реки и подождать, пока проплывет труп врага, где-то применить маккиавеллиевские методы. По-другому никак.

Соколова: На месте Путина я бы его преемником назначила. Потому что он слово держит. Если он даст гарантии Путину, то Путин уйдет спокойно.

Собчак: Я боюсь, что Владимир Владимирович-то решение уже принял. Преемника не будет.

Соколова: То есть, что, пока смерть не разлучит нас?

Сапрыкин: Может, и смерти не будет.

Соколова: Вот это хороший вариант! Но, слушайте, даже Туркменбаши сдох! Имейте совесть!

Сапрыкин: У него таблетки были не такие хорошие.

Соколова: Наш, конечно, очень следит за собой. Только надо доктора сменить, который ботокс колет.

Сапрыкин: А как вообще меняется его окружение? Такое ощущение, что ярких людей все меньше остается.

{-page-}

 

Собчак: Вот это самое печальное, в этом главная слабость системы. Никто из чиновников не способен выйти в открытые дебаты. Любой человек, говорящий по-человечески, раздавит каждого из них тремя фразами. Когда мы думаем, кого заманить на интервью, у нас главная задача — заманить. А дальше исход ясен. Но это неправильно. Это все время такая борьба Валуева со школьником. Почему они не идут на интервью? Потому что не могут. Это полная импотенция, они даже свою позицию отстоять не в состоянии, Путин хотя бы этим даром обладает, он может что-то ответить Шевчуку, что кому-то понравится.

Соколова: Несколько лет назад после конфликта с Грузией я была в ПАСЕ, где как раз рассматривали жалобу Грузии. Выступала русская делегация и грузинская. Выходят грузины — молодые красавцы, в отличных костюмах, прекрасно говорящие по-английски. И наши — в квадратных пиджаках, с животами, ни слова на английском, только с переводчиком, и несут нереальную чушь. И эстетическая часть вопроса пересиливала смысловую: было понятно, за кого этот европарламент проголосует.

Собчак: Это система, которая создает условия деградации самой себя. Вот представьте, Барак Обама приходит к власти. Он до этого проходит 98 дебатов, во всех регионах, по всем каналам, через все ток-шоу, это же дрессировка, за 90 этих пресс-конференций и дебатов ты уже научился за свою позицию любого рвать. А у нас — ты там в чем-то копаешься, ответить ни на что не можешь, любой человек, обладающий хоть какими-то журналистскими технологиями, тебя положит на лопатки за два вопроса.

Соколова: Я знаю, как безумно сложно здесь брать интервью у чиновников. Я давно отказалась от этой практики. Сначала ты полгода добиваешься, чтоб с тобой поговорили, потом тебе косноязычно сообщают какую-то ерунду, потом из этой ерунды половину вычеркивают, дальше происходит скандал из-за того, что ты дописала два лишних слова. И, главное, это не нужно абсолютно никому. Эта наша колонка была придумана потому, что я отчаялась брать серьезные интервью. И я подумала, что надо придумать легкий жанр и на такой несерьезке к ним подъезжать.

©  Артём Прокудин

Ксения Собчак - Артём Прокудин

Ксения Собчак

Сапрыкин: А как вы подъезжаете? Какие у вас технологии?

Соколова: Как говорит [главный редактор GQ Николай] Усков, сначала «ваши творческие планы», потом все сводим к анальному сексу. Либо сразу в бой, но тогда мы делимся на хорошего и плохого полицейского.

Сапрыкин: Я не понимаю, как у вас многие вещи получаются — чисто в технологическом плане. Вот вы говорите собеседнику: «Ты говно!» И собеседник в 99% случаев с легкостью соглашается: «Да, есть такое дело». Никто не пытается как-то это утверждение оспорить.

Соколова: Вы посмотрите на нас, как же с нами не согласиться. Тем более, если мы вдвоем утверждаем эту простую и очевидную истину.

Сапрыкин: А тексты вы согласовываете?

Соколова: Вы нам не поверите, спросите Ускова: мы почти никогда ничего не согласовываем. Люди уходят от нас с каким-то удивительным чувством. Уходят в паузе.

Сапрыкин: А что вообще движет людьми, которые специально хотят попасть к вам на интервью?

Соколова: Желание дешевой популярности, это понятно.

Собчак: Нет, не только. Они хотят себе что-то доказать. У нас же некоторые мудаки получаются немудаками. Это скрытое желание человека прийти вот к ТАКИМ и все равно выйти молодцом. У некоторых получается.

Сапрыкин: А много кто отказывается?

Соколова: Есть умные люди.

Собчак: А я считаю, в этом нет особого ума, чтобы отказаться. Это же правда некая проверка. Есть ряд проектов, которые являются испытанием на прочность. Я уважаю, например, любых людей, которые идут в «Школу злословия», заранее зная, что эти две женщины тебя ненавидят. Но ты идешь и надеешься выстоять. На мой взгляд, журналистика в этом и заключается: каждое хорошее интервью, каждый хороший материал — это битва. Битва личностей, битва характеров. И ты должен осознанно на это идти, проверяя тем самым себя, и, если ты узнаешь нечто новое о себе, ты должен принять это как истину. К тому же к Саакашвили мы ехали с полным ощущением, извините, что он дурачок. Но он же таким не получился.

Сапрыкин: У Ксении [Соколовой] есть знаменитая колонка про Ходорковского как про единственного человека с яйцами. Среди героев интервью есть такие, кто по ощущению мог бы с этим сравниться?

Соколова: Было безумно прекрасное интервью с Шевчуком, и не потому, что он оппозиционер. Там была фантастическая игра энергий, он очень раскрылся, на все наши дергания постарался очень искренне и глобально ответить.

Сапрыкин: Было ощущение, что он вас как-то заворожил. Как кот Баюн — замурлыкал.

Собчак: Мы вышли в каком-то удивительном состоянии. До самолета слова не могли сказать, ехали в завороженной тишине. Единственное, о чем говорили: круто, если бы была камера. Это правда было какое-то театральное шаманство. Как он ходил курить, ставил чайник, паузы эти двадцатиминутные.

Соколова: Если бы мы воспринимали это как соревнование, он бы нас переиграл энергетически. Но мы сами дали ему это сделать, потому что увидели: уровень такой, что нам надо подзаткнуться и дать человеку высказаться. Он же поэт. Стихи могут быть разного качества, но ты сразу отличаешь, поэт это или нет.

©  Артём Прокудин

Юрий Сапрыкин

Юрий Сапрыкин

Сапрыкин: От Навального у вас какое ощущение осталось?

Собчак: Вот удивительно, что никакого. Он обтекаемый.

Сапрыкин: Он потенциально самый популярный политик. Но все мы смутно чувствуем, что с ним что-то не то.

Собчак: У меня другое ощущение. Я даже, простите, Отара Кушанашвили больше помню по какой-то теплости и энергетическим углам, чем Навального. Если я сейчас поднатужусь, то вспомню, о чем было интервью. Но вообще, он как пуля. Там некуда внедриться. Абсолютно обтекаемый предмет.

Сапрыкин: Овальный?

Собчак: Он как безупречно красивая девушка. Настолько красивая, что ты не запоминаешь лица. Красота красива тогда, когда есть, за что зацепиться: родинка, кривой пальчик, странная мимика. В этом смысле он такой Кен от политики. Он безупречен абсолютно. Тот же Немцов для меня — он личность. Там какие-то истории с бабами, кого-то бросил, кого-то не бросил. Он живой человек. У живого человека множество красок, и всегда можно решить, симпатичен он тебе или нет. Как в художественном произведении — должно быть развитие литературного героя, он должен искать, ошибаться. Вот в Навальном этого нет. Он пуля. И в этом его проблема.

Соколова: Здесь еще все зависит от нашего российского восприятия и тех черт, которыми мы наделяем героев. Навальный — это голливудский герой, поэтому он на нас не ложится. Нам нужно альтернативное кино, чернушка, Балабанов, «Груз 200». А тут приходит нормальный американский политик, красивый, на блондинке женатый, умный, адвокат. Говорит — я работаю, и у меня получается. Какой мы делаем вывод? Пентагон платит. Дальше мы делаем еще какие-то выводы, придумываем, что это будущий Гитлер…

Сапрыкин: То есть обычный хороший малый, а мы своих тараканов на него навешиваем.

Собчак: «Русский марш» показывает, что уже не хороший.

Соколова: Это продолжение его голливудности. Он как Миша Прохоров, в тот момент когда он хотел нанять Аллу Пугачеву. Точно так же Навальный хочет оседлать «Русский марш». Он понимает (и правильно понимает), что сейчас это самая перспективная революционная сила. И он как прямо мыслящий голливудский человек, говорит — да, я с ними. Потому что это единственная сила, которая сила. Это мы, знатоки русской истории, сидящие на кухне пикейные жилеты, понимаем, что эта сила нас уничтожит.

Собчак: Это вообще проблема сегодняшнего времени. Национализм — это единственное, через что политически можно взять массовую аудиторию.

Сапрыкин: Расскажите про Кадырова. Нет ощущения, что это и есть тот самый «человек с яйцами», который в критической ситуации, просто на безрыбье, может прийти и забрать все себе?

©  Артём Прокудин

Ксения Соколова

Ксения Соколова

Собчак: Я вам только одно могу сказать. У меня много друзей-кавказцев, я очень уважаю эти народы. Но как только кавказский человек, неважно, в какой ситуации, говорит тебе: «Ты мой брат, мы одной крови, да я за тебя, мамой клянусь», — всё, надо бежать. Он тебя наебал уже в тот момент, когда произносится эта фраза. Почему это происходит — я не знаю. Я не могу объяснить формулу, но точно знаю, что это так. На мой взгляд, Кавказ мы в обозримом будущем потеряем, и вот это «ты мой брат» примет обратную форму.

Соколова: Мне Кадыров подарил много удивительных жизненных впечатлений. Я была первым журналистом, кто к нему попал, после Политковской. Я к нему пристала в клубе First, было это лет семь назад: я вот такая-то, в журнале работаю, а можно к вам приехать? Он: ну приезжай. И вот я оказалась в его доме в Центорое, там вокруг его охранники, какие-то братья кровные сидят. И постепенно тебе становится понятно следующее — что нужно очень четко выработать правильную линию поведения. Пройти по лезвию. Потому что если ты сделаешь что-то неправильно, то вот эти улыбающиеся ребята тебя просто зарежут за сортиром и забудут, как зовут. В них действительно заложено совершенно животное вероломство. Потом я поняла, как с этим надо бороться и как с Кадровым найти общий язык. Я отключила весь разум. Я поняла, что передо мной зверь, и, чтобы войти с ним в коммуникацию, надо самой стать зверем. Отключить слова, логику, вот это всё. И это сработало. Единственное, что его беспокоило, почему я не похожа на тех журналисток, к которым он привык. А видел он только Анну Политковскую. И денег я еще не брала, и это для них тоже было сложно, надо было решить для себя вопрос, почему она денег не берет. В конце концов они решили, что я работаю на ЦРУ. И тут все встало на свои места. Меня оставили в покое, деньги предлагать перестали, стали очень любезны. А когда я приехала и написала про него репортаж — опять же, в стиле, к которому он не очень привык, — он мне позвонил и сказал: «Как ты могла? Я для тебя такое сделал, я ни для кого такое не делал, а ты?» Я ему: «Рамзан, ты не понимаешь, ты вот свою работу умеешь делать, а я свою делаю». А он: «Послушай, такое впечатление, что одна на земле живешь!»

{-page-}

 

Собчак: У меня совершенно другой опыт. Я была там сразу после второй чеченской войны. Все было разбомблено, как под Сталинградом. Мы были первыми русскими людьми, кто после войны приехал в Чечню, с благотворительным концертом, я его поехала вести, абсолютно бесплатно. Со мной были «Мумий Тролль», Глюкоза, группа «Звери»; я все думала, как их объявить, чтобы все всё правильно поняли. И Рамзан встречал, мы жили в его резиденции, там еще воды не было. Стояла джакузи, а воду привозили в тазиках. Он в тот момент был абсолютно тарантиновский персонаж. Он встречал нас на «хаммере» с красным кожаным салоном; в куртке «Бриони» из питона, из-под которой торчал «калашников»; в кепке, на которой было написано «Нью-Йорк». И мы куда-то мчим в этом «хаммере», играет музыка, какая-то дискотека 80-х, они читает стихи Омара Хайяма и вообще всячески пытается произвести впечатление.

Соколова: Видимо, у нас была одна и та же программа. Меня он тоже повез на «хаммере» по каким-то буеракам страшным, потом поехали на стрельбище, потом в ночи перебудил всю казарму, чтобы показать, как они прекрасно маршируют, потом нашел какого-то полковника, который меня на «харлее» катал.

Собчак: Единственное, что я почувствовала, — что там к женщинам совсем другое отношение. Как будто ты еврей, попал к нацистам, ты знаешь, что тебя не убьют, но понимаешь, что где-то здесь газовые камеры. Он потом еще обиделся на это сравнение. Он посадил меня за стол, я на нервной почве очень много говорила, анекдоты рассказывала, а он все время толкал в бок своего друга — «смотри, она еще и анекдот рассказывает!»

Соколова: Я, когда оценивала свою журналистскую кончину за сортиром, как раз поняла, что надо принять образ поженственнее — это мой путь к спасению. Потому что женщина — это тумба, комод, часть мебели, с нее спрос маленький. Если тумбочка открывает рот и рассказывает анекдот, это вызывает полнейшее умиление.

Собчак: Особенная наша гордость была в том, что мы единственные, кому он не предлагал подарков.

©  Артём Прокудин

«Точка невозврата – она сейчас»


Соколова: Да, оттуда без «порше-кайена» невозможно уехать. Была такая ситуация: все, я уже уезжаю, уже отбила попытку дать мне 100 за репортаж, 60 за фотографии, последняя была попытка сунуть фотографу 5 тысяч долларов, потому что мы ехали через Дагестан, и они говорят, надо же вам поесть, туда-сюда. И вот уже садимся в машину, и мне пресс-секретарь пихает коробочку деревянную: «Если ты не возьмешь, он меня убьет». Приезжаю, смотрю: все-таки всучили, гады, но, видимо, запарились — такие милые были сережечки, с маленькими, на полкаратика, бриллиантиками, и колечко. Показываю Ускову, говорю: вот, посмотри, какое прибыльное дело журналистика. А он: да, приезжают из Чечни кто без руки, кто без ноги, а Соколова — с бриллиантиками.

Собчак: У нас тоже так было. В какой-то момент говорят: внимание, дары от Кадырова! И каждый выбирает что хочет, отказаться невозможно. Вернулись в Москву, звонит мне Глюкоза. Она девушка практичная, пошла к оценщику, выяснилось, что бриллианты-то не настоящие! То есть Кадырова тоже там кто-то дурит, он-то понятно, со всей душой, но его тоже кто-то нагревает! Представляете, какие смелые люди — даже Кадырова обманывают!

Сапрыкин: У Ксении [Соколовой], помимо первого репортажа из Центороя, была еще и мощнейшая серия текстов о путешествии на автомобиле до Владивостока. Вы же там пообщались с очень разными людьми. Вот люди, живущие где-нибудь вокруг Читы, — от них какое впечатление?

Соколова: Это путешествие было построено по логике ада. Ты спускаешься, спускаешься — и до чего дойдешь, вообще не знаешь. Где-то между Хабарой и Читой ребята попали в морг, который во время праздников, когда весь народ пил, весь залило водой, и там замерзли трупы. А проспавшиеся работники морга срочно начали кирками эти трупы оттуда выковыривать. По визуальной части это была крайняя точка ада.

Вообще, впечатления от поездки такие. Возможно, кому-то стало жить лучше — но, во-первых, должно было стать гораздо лучше, деньги на это были. А во-вторых, умерла инфраструктура. Все начинает сыпаться. Я как раз в той поездке говорила со всякими хозяйственниками, они все говорят: только одно залатали, другое сыплется, завод отремонтировали — фабрика встает. Срок жизни советских коммуникаций подошел к концу. Никто ими системно не занимался.

Собчак: И не только ими. У нас шесть спутников за год упало. Так, вообще, может быть?

Соколова: Мы же воровство не любим не только потому, что они там скрысятничали народные деньги. Когда весь потенциал человека направлен на то, чтобы украсть, он не решает задачи, которые должен решать. Если бы он сумел разделиться — и спиздил, и завод работает — тогда другое дело. Но если все время глазенки считают, сколько еще замчат купить, то, конечно, заводы работать не будут.

Сапрыкин: Кого купить?

Соколова: Замчата. Маленькие замки. У архитекторов такой термин.

Собчак: Про женщин говорят — ты выглядишь так, как жил десять лет назад. Если ты сейчас за здоровьем следишь, занимаешься собой, через десять лет это даст результат. А если ты бухал все время, то, может быть, сейчас ты выглядишь хорошо, а через десять лет будешь выглядеть так, как ты бухал. Так же и здесь. Эта система за истекший период полностью разрушилась просто потому, что столько времени прошло.

Соколова: Ребят спасает только то, что у России огромная инерция. И историческая, и территориальная: пока с Камчатки на юг дойдет, уже забудешь, о чем речь шла. И когда этот маятник запускается, результат виден совсем не сразу. Но, тем не менее, он есть, и время работает против них.

Собчак: Поэтому я в двенадцать лет спокойной жизни не верю.

Соколова: Точка невозврата по моему ощущению — она сейчас. Я не могу это подтвердить никакими логическими доводами. Верьте женской интуиции.

Собчак: Для меня это была рокировка.

©  Артём Прокудин

«Точка невозврата – она сейчас»


Сапрыкин: При том что это совершенно не сюрприз был. Но посмотрите, в какую это всех депрессию вогнало.

Собчак: Да, ощущение такое было. Больной приговорен. Химиотерапия не могла.

Соколова: Возвращаясь к поездке. Я сидела и тряслась в машинах и ночевала в ужасных гостиницах — и сформулировала для себя вопрос: народ он какой? И, вы знаете, это как японская загадка. Только начнешь что-нибудь формулировать: допустим, «он ленивый, он развращенный, он водку пьет» или, наоборот, «он благородный», — как русский народ оборачивается совсем другой стороной. У меня была одна встреча, которая мне что-то рассказала про русский народ. Мы хотели сделать репортаж про настоящую русскую деревню. И где-то под Челябинском нашли на карте деревню Пьянково, просто название понравилось. 150 км от трассы. Приезжаем в это Пьянково, половина изб заколоченные, другая половина покосившиеся, все бухают, никто не работает, из коммуникаций есть только водокачка, а по нужде ходят в хлев, где животина надышала, потому что в сортире зимой холодно. А в это время как раз были президентские выборы. И мне рассказали, что где-то на селе есть алкоголик страшный, Петя Лебедев, пьет уже сорок лет, абсолютный бомж. А рассказали мне о нем, потому что к выборам всем бомжам привезли из района паспорта, чтобы они смогли проголосовать за Медведева. А потом я узнаю, что, кроме всего прочего, этот Петя — легенда местной школы, бывший золотой медалист. И живет он с того, что ходит по дворам и читает ребятишкам стихи, а ему за это дают дров, еды или водки. Я пытаюсь найти этого Петю, говорю селянам: если найдете Петю, я и вам водки, и ему водки выставлю. В результате приходит с избирательного участка фантастически оборванный человек, в треухе, в телогрейке. Я говорю: «Здравствуйте, Петя, вот у меня водка “Зеленая марка”, расскажите мне о себе». Дальше идет абсолютно дурацкий диалог: любопытная дура расспрашивает деревенского алкаша о том, как устроен мир. Он говорит: «Я живу в сарае, день от ночи не отличаю, потому что электрические провода я давно срезал и продал. А жидкость от натоптышей я не пью». При этом надо понимать, что у них водка в магазине не продается, у них нет денег, чтобы ее купить, они пьют одеколон, а некоторые еще пьют жидкость от натоптышей. И это его признание — это проявление высокого человеческого достоинства: он пытается мне сказать, что употребляет только благородные напитки. И в конце этого диалога, когда у меня совсем мутятся мозги, я говорю, а не могли бы вы мне стихи прочесть? И Петя, чтобы получить бутылку водки, начинает читать очень редкое стихотворение Блока. «Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, // Молодеет душа. // И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку, // Не дыша». Вот представьте — дичайшая грязь, все развалено, человек в треухе из искусcтвенного меха чебурашки, ужаснейшим образом выглядящий и воняющий: «Снится — снова я мальчик и снова любовник, // И овраг, и бурьян, // И в бурьяне — колючий шиповник, // И вечерний туман».

Это нереально, такой картины ты не увидишь нигде. И тут я поняла одну важную вещь. Мы говорим на одном языке. Я могу приехать в это Пьянково, обнаружить абсолютное человеческое дно, и при этом найти между нами тончайшую связь. И еще я поняла одну удивительную вещь — что этот язык и эта высокая языковая общность накладывает на меня некие обязательства в отношении этих людей. Вот человек, который после сорока лет беспробудного пьянства (я вообще не понимаю, как он живет — на Севере, в тяжелейших условиях, как его клетки вообще не вымерли от алкоголизма) мне читает про овраг и бурьян. В общем, что-то о русском народе я в этот момент поняла. Но это очень горькое понимание.

 

 

 

 

 

КомментарииВсего:42

  • Vladimir Antsev· 2011-12-20 19:29:35
    Ксюша, когда имеешь гарантии неприкосновенности от друга Вашего отца, можно рассуждать о чём угодно. Относительно "точки невозврата" - прочтите: 160-е место в мире
    Применительно к России идеи Баумана интерпретируются Олегом Яницким: «За годы реформ уже сотни тысяч жителей бывшего СССР стали «отходами» трансформационного процесса, еще многие тысячи беженцев оказались в России без всяких перспектив найти работу, жилье и обрести достойный образ жизни. Для многих Россия стала «транзитным пунктом» на пути в никуда».
    Непонимание этого лишь увеличивает разрыв между государствами – лидерами цивилизационного развития и странами-аутсайдерами, к которым относится и Россия. Достаточно сказать, что к 2010 году продолжительность жизни россиян составляла всего 66,2 года (61,1 у мужчин и 74,1 у женщин), это – 160-е место в мире. По другим данным, мужчины в среднем не доживают до «заслуженного отдыха», ибо их продолжительность жизни – 59 лет – одна из самых низких в мире наряду с некоторыми африканскими странами. В то время как в Германии, например, в 2010 году продолжительность жизни составила 77 лет у мужчин и 82 года у женщин. Россия занимает одно из первых мест в мире по смертности (16,3 на тысячу жителей; 16–17 – только в Восточной и Центральной Африке, среднемировой показатель – 9). Валовой национальный продукт на одного жителя России составлял в 2003 году всего 8920 долл. при среднемировом показателе 8180, в Люксембурге – 54 430, в США – 37 500, в Норвегии – 37 300, в Японии – 28 620.
    По данным, недавно опубликованным Росстатом, в крайней нищете в России живут 13,4% населения с доходом ниже 3422 руб. в месяц. В нищете – 27,8% с доходом от 3422 до 7400 руб. В бедности – 38,8%, чей доход от 7400 до 17 000 руб. Среди бедных есть и свои богатые, это 10,9% россиян с доходом от 17 до 25 тыс. руб. На уровне среднего достатка живут 7,3% с доходом от 25 до 50 тыс. руб., а состоятельными являются граждане с доходом от 50 до 75 тыс. руб., чья доля составляет 1,1%.
    Маргинализация в нашем обществе – повседневная реальность.
    Итого: 41,2% нищих, 49,7% бедных (всего нищих и бедных – 90,9%), 8,4% – состоятельных и, очевидно, 0,7% – богатых…
    Одно это – катастрофа. Ужас не только в дикой бедности большинства россиян, но и в непонимании ими всей трагедии своей «исключенности»….Без попутного ветра
    Теперь послушаем заместителя директора по науке Института прикладной математики им. М.В.Келдыша РАН, вице-президента Нанотехнологического общества России Георгия Малинецкого (26.04.10, РИА Новости):
    «До начала шестого технологического уклада осталось всего несколько лет, и если Россия не успеет встроиться в новую картину мира, ее скорее всего не станет (выделено здесь и далее мною. – Я.Г.)…

    Подробнее: http://www.ng.ru/ideas/2011-11-18/5_future.html Ваш земляк. В.А.
  • Hariton Mizgir· 2011-12-20 19:30:44
    Дом 2 на Openspace? Или это такое развлечение для натуралистов - наблюдаем примитивные формы жизни?
  • Михаил Соломатин· 2011-12-20 20:09:09
    Замечательная концовка, спасибо.
Читать все комментарии ›
Все новости ›