Незаметно начинаю ассоциировать себя с Жераром Депардье в фильме «Вальсирующие». Хочется угнать чей-нибудь старый автомобиль и уехать подальше, к линии горизонта, а жить в чужих домах, где ни интернета, ни донесений этих нет. Работаю по-прежнему по 12 часов в сутки: каждый текст нужно переписывать от трех до шести раз — пока не уберешь все шутки и насмешки. А потом еще надо как-то сделать, чтобы автор это утвердил и согласился подписать своей фамилией — и фамилии-то, как назло, все больше известные. Притворяюсь дурой. Это не помогает: восемнадцатая смена формата за два с половиной месяца. Пишу электронное письмо: «Дорогие авторы, вы будете смеяться, но формат снова изменился. Больше вы не можете использовать в обзорах местоимение “я”. И вообще о себе, пожалуйста, и о своих ощущениях ничего нам не пишите в ваших колонках. Они больше не колонки, а обзоры. И не могли бы вы, кстати, раз уж вы повсюду ходите, делать с мероприятий фотографии? Да, за те же деньги. Когда-то они вам казались большими, помните? Ну вот и давайте. Фотографии очень нужны. Можно любительские».

Авторы, наконец, тоже начинают понимать, что происходит, и говорят свое веское «нет»: «Снимать не умеем. Фотоаппарата нет. Камеры в телефоне не держим». Хорошо. Тогда не фотографируйте.

Чувствую уже себя совсем не очень. Буквально Фэриде-ханум из сериала «Королек — птичка певчая», сельской учительницей в длинной юбке и надвинутом на глаза черном платке. Под мышкой священные тексты, вокруг — дети крестьян, а я влюблена в кузена, поскольку это единственный мужчина, которого я видела в своей жизни.

Кстати, кузен недоступен. Пара попыток поговорить с ним или с его представителями на Земле заканчиваются пожеланиями обсуждать все с начальницей нашего секретного подразделения.

Обсуждаем. Разговор выходит непривычный. «Ты думаешь, что ты работаешь на идиотов. А это не так!» Мы когда-то дружили и обсуждали личную жизнь, вместе работали, у нас были одни и те же профессиональные стандарты, мы друг друга уважали и любили. Но в текущей ситуации с донесениями и агентами ее все устраивает — и она не понимает, что тут такого: «У меня авторы по десять раз переписывают». Да, иногда тексты становятся хуже от этого. Но ведь такие требования. И, главное, нареканий нет. Не выдерживаю, спрашиваю по старой дружбе: «Слушай, а тебе нравится твоя работа?» По телефону слышно, как она леденеет: «Я не понимаю, зачем это обсуждать».

Ах да, ведь длинная зима. (Что-то депрессивно звучит. Давайте так: «Зимушка-зима леденцовая, с санями, сафьянными сапожками своими, уже идет полным ходом». Или так: «Крутятся молитвенные барабаны зимы...»)

Но я слышу лишь движение лопастей кафкианской машины, которая заставляет умных и по большей части профессиональных людей целыми днями друг другу звонить и транслировать очередную порцию изменений формата. И общий нервный смех. Кузен по-прежнему прекрасен и недостижим, как египетский фараон для строителей пирамиды. Строители знают только тех, кто таскает камни рядом с ними, и получают его приказы от прорабов, с которыми особенно не поговоришь.

В какой-то очередной четверг (или это был вторник?) поступает требование, чтобы все тексты были «как блог». Спрашиваю: «Чей?»

Закурила снова от такой жизни. А в курилке сплошные разговоры.

«Я всю ночь монтировала, огромное интервью, а он там такой нес бред… Сделала, короче, видео, вопрос-ответ, все на месте. Отдаю. Звонят на следующий день, говорят: разбейте на отдельные части. Ну, я разбила им на части».

«Меня звали к ним фоторедактором. Спрашиваю: а сейчас у вас фотослужба есть? Говорят: есть. У нас три фоторедактора. На фига три, если выходит раз в месяц? А они в основном работают в стол, мне сказали».

Интересно, а что думают те, для кого это все делается, то есть читатели?

«Я зашел туда, но, вы знаете, не нашел для себя ничего интересного. Про то, про се — и ни про что в итоге. Мы тут недавно собрали с друзьями на операцию ребенку одному больному, я ходил гордился, наверное, неделю. А тут — такие деньги на ветер».

«Я не понимаю, мне что — читать про мастурбацию и старение-омоложение? Это же вроде бы сайт для взрослых людей».

«У нас журналистика вообще очень слабая, тут не о чем говорить. Я читаю только «Коммерсантъ» и «Ведомости», а на сайт этот, честно говоря, не захожу. Не понимаю, зачем это мне».

В курилке — тот же дым.

«Я спросила: а в чем смысл? Мне сказали: не думайте о смысле. Выполняйте задания».

«Мне звонят: сделай интервью с Х. Я говорю: у меня отпуск… Ничего не знаем, приказ. Ладно, сдаю билеты, теряю на этом кучу денег. На следующий день выясняется, что интервью не нужно. Иду к боссу, а он мне и говорит человеческим голосом: “Какое интервью? Я никого ни о чем не просил”».

«И тут он такой и спрашивает: “То есть, по-вашему, я идиот?” Девушка промолчала, а через неделю ее уволили».

Зима была и правда долгой. В ее ходе я пыталась представить себя мудрым ушастым магистром Йодой, который наблюдает за тем, какие цензурируются дискурсы. Отсылая колонки, в ответ я часто слышу, что «так не может быть». Допустим, что в Нью-Йорке могут быть геи как явление, а в Москве — «голубых мужчин» даже на полотнах старых советских мастеров не может быть. Что в Италии транссексуал не может баллотироваться в парламент и победить в местном телешоу (это «никому не интересно», хотя в тот вечер вся Италия сидела у телевизоров, как во время футбольной трансляции). Что евреи, когда слышат, как с экрана в фильме Балабанова им кричат что-то про «жидов», должны «радостно улыбаться» — я полдня потратила на то, чтобы убедить их убрать слово «радостно»: чего им радоваться-то в этой ситуации? И о самом культурном событии писать не нужно, это тоже никому не интересно: пишите, кто пришел из известных людей, что говорили в кулуарах, кто как на кого посмотрел, — театр начинается с вешалки, ею и заканчивается. Случалась, правда, и совсем вешалка: когда сняли колонку про ресторан «Опричник» под предлогом, что «другие рестораторы обидятся, что мы разругали чей-то проект» (хотя, казалось бы, в их заведениях не висят песьи головы при входе, чего им обижаться-то?). И еще — когда текст о скандале на вручении премии Кандинского переписывали до умопомрачения, пока не убрали все, на что могут обидеться некоторые галеристы. Короче, выяснилось, о джедаи, что писать невозможно ни о чем уже.

Авторы отваливались, с громким шорохом сползали с разных лап проекта, как снег с ели. Великолепными коврами, ведь за несколько месяцев сотни журналистов в разных городах мира пробовали поучаствовать в траурной процессии и как-то соответствовать ожиданиям руководителей холдинга, которые еще до запуска громко обещали «похоронить журналистику» в ее текущем виде. В своем масштабе им это точно удалось. Вот только гроб нести понравилось не многим. Нам все время требовались новые авторы, но, услышав название, они сообщали, что коллеги им уже рассказали о странном опыте сотрудничества с этим изданием, и, пожалуй, работать с нами они не будут, пусть уж мы их извиним, и гонорары ни при чем здесь.

На исходе зимы мы с выжившими в этом концлагере духа авторами получили шифровку: «Двигаться в сторону видеоколонки-блога». Нет уж. Увольте.

Уволили.

Так вот, я — доктор Хаус. Вы больны. Это у вас органическое. Или аутоиммунное. Волчанка, может быть. Но точно не родильная горячка. Вот ваш тест: вы не беременны.

Еще по теме:
Елене Костылевой отвечает контент-директор проекта Snob.ru Борис Акимов, 31.03.2009
Владимир Яковлев: «Сноб» — это не шлягерная журналистика, 17.10.2008
Андрей Левкин. Желтый луч задушевности, 17.10.2008
Владимир Санин. Snob.ru — новая социальная сеть для богатых и успешных, 20.05.2008

Другие материалы раздела:
Андрей Левкин. ЖП и мировое господство, 27.03.2009
Егор Мостовщиков. «Мы ничего про тайный код “2х2” не знаем», 26.03.2009
Владимир Санин. Опасности для тех, кто их боится, 26.03.2009