Просто дети

OPENSPACE.RU публикует фрагмент из книги воспоминаний Патти Смит, получившей в прошлом году одну из главных литературных премий США – National Book Award

Имена:  Патти Смит

Книга Патти Смит «Просто дети» — это рассказ о совсем юной девушке из Нью-Джерси, пишущей стихи и отправляющейся в одиночку завоевывать Нью-Йорк. Это книга о Нью-Йорке, где за комнату

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

в Chelsea Hotel можно заплатить собственными рисунками. Об американской артистической, литературной и художественной богеме шестидесятых и семидесятых годов. О Роберте Мэпплторпе и Патти Смит. О любви и приятии. О молодости и смерти, о наркотиках и музыке. Но больше всего это книга о любви, о свойствах памяти и времени. Сегодня мы публикуем фрагмент из книги воспоминаний «Просто дети», русский перевод которой выходит в мае в издательстве Corpus.


Роберта и Дэвида окружала завеса тайны. Оба обожали загадочность в умеренных дозах, но, насколько я понимаю, Дэвид был слишком чистосердечен, чтобы скрывать от меня их связь. Между ним и Робертом возникли трения.

Кульминация произошла на вечеринке, куда мы отправились вчетвером: мы с Робертом, Дэвид и его приятельница Лулу де ля Фалез. Мы все танцевали. Мне нравилась Лулу, харизматичная рыжеволосая муза Ива Сен-Лорана, дочь одной из моделей Скьяпарелли и французского графа. На руке у нее был тяжелый африканский браслет. Она расстегнула его, и оказалось, что ее тоненькое запястье обвязано красным шнурком.

— Шнурок повязал Брайан Джонс, — сказала она.

Казалось, вечер удался. Вот только Роберт с Дэвидом все время отходили в угол и что-то бурно обсуждали. Внезапно Дэвид схватил Лулу за руку, увел ее с танцпола и без объяснений направился к выходу. Роберт побежал за ним, я пошла следом. Дэвид и Лулу уже садились в такси.

— Не уезжай! — закричал Роберт.
Лулу озадаченно уставилась на Дэвида:
— У вас что, любовь?

Дэвид хлопнул дверцей, такси умчалось. После этого Роберт был вынужден рассказать мне о том, что я уже знала. Я сохраняла спокойствие. Тихо сидела, пока он подбирал слова, пытаясь объяснить, что сейчас произошло. Я не испытывала никакого злорадства от того, что Роберт мучается. Понимала: ему трудно. Передала ему сказанное Динь-Динь.

Роберт вспылил:
— Что же ты молчала?

Роберт страшно расстроился, что Динь-Динь рассказала мне не только о романе, но и о том, что он гомосексуалист. Казалось, запамятовал, что о его ориентации мне уже известно. Наверно, он опечалился еще и потому, что на него впервые прилюдно навесили ярлык. О его романе с Терри во времена нашей бруклинской жизни знали только я, он да сам Терри.

Роберт заплакал.

— Ты уверен? — спросила я.
— Ни в чем я не уверен. Я хочу делать свое дело. Сам знаю: у меня получается. А больше я ничего не знаю... Патти, — сказал он и обнял меня, — тебя это все никак не затрагивает.

После этой истории Роберт почти не разговаривал с Динь-Динь. Дэвид переехал на Семнадцатую улицу, в места, где когда-то жил Вашингтон Ирвинг. Я спала с одной стороны стены, Роберт — с другой. Наша жизнь бежала так быстро, что мы сбивались с ног. Позднее, оставшись наедине со своими мыслями, я испытала запоздалую эмоциональную реакцию на произошедшее. На душе стало тяжело: я расстроилась, что Роберт мне не доверился. Он просил меня не волноваться, но я все-таки разволновалась. Тем не менее я понимала, отчего он не мог мне признаться. Мне кажется, Роберту претила
необходимость формулировать свои порывы на языке сексологии, втискивать свою личность в рамки терминов.

Влечение к мужчинам одолевало его, но мне никогда не казалось, будто оно хоть чуть-чуть уменьшает его любовь ко мне. Я знала: Роберту нелегко разорвать наши физические узы. Мы с Робертом по-прежнему хранили нашу клятву. Не бросали друг друга. Я никогда не смотрела на него через призму его сексуальной ориентации. Мои представления о нем не рухнули. Для меня он оставался художником всей моей жизни.

Бобби Ньювирт въехал в город, точно беспечный ездок. Стоило ему сойти с коня, отовсюду стекались художники, музыканты и поэты: сбор всех индейских племен. Он был катализатором жизни. Влетал в комнату и тащил меня куда-нибудь, сводил с другими художниками и музыкантами. Я была всего лишь неуклюжим жеребенком, но он ценил и поощрял мои жалкие потуги на сочинение песен. Мне хотелось на деле подтвердить его веру в меня. Я работала над длинными стихотворениями для устного исполнения — сюжетными балладами на манер Слепого Вилли Мактелла¹ и Хэнка Уильямса. 5 июня 1970 года он повел меня в «Филлмор Ист» на концерт Crosby, Stills, Nash and Young. Вообще-то их музыка была не в моем вкусе, но на Нила Янга я смотрела благоговейно: его песня «Ohio» произвела на меня большое впечатление. Казалось, в ней сжато отражена задача творца — ответственно высказывать свое мнение о происходящем.

Песня была посвящена памяти четырех юных студентов Кентского университета, которые ради мира на Земле расстались с жизнью. Потом мы поехали в Вудсток, где The Band записывали альбом «Stage Fright». Звукорежиссером был Тодд Рандгрен. Робби Робертсон усердно трудился над композицией «Medicine Man». Почти все остальные разбрелись по каким-то развеселым вечеринкам. Я до рассвета просидела с Тоддом. Мы разговаривали без умолку, обнаружили, что у нас обоих корни в Аппер-Дарби². Мои дед и бабка жили неподалеку от мест, где Тодд родился и вырос. И вообще мы были странно похожи: трезвенники, трудоголики, категоричные, неказистые на вид, склонные к идиосинкразии. Бобби продолжал открывать передо мной свой мир. Через него я познакомилась с Тоддом, художниками Брайсом Марденом и Ларри Пунсом, музыкантами Билли Суоном, Томом Пекстоном, Эриком Андерсеном, Роджером Макгинном и Крисом Кристофферсоном. Точно стая перелетных гусей, они устремлялись к отелю «Челси» в ожидании приезда Дженис Джоплин. Единственной верительной грамотой, которая стала для меня пропуском в закрытый мир этих людей, было поручительство Бобби, а его слово было непреложно. Он представил меня Дженис словами: «А это поэт», и с тех пор Дженис только так меня и называла.

Мы все пошли на концерт Дженис на Уоллменовском катке в Центральном парке. Все билеты были проданы, огромные толпы безбилетников собрались на валунах снаружи забора. Я стояла рядом с Бобби сбоку от сцены, загипнотизированная электрическими разрядами, которые исходили от Дженис. Внезапно начался дождь, грохнул гром, сверкнула молния, и сцена опустела. Продолжать концерт было невозможно. Техники начали убирать аппаратуру. Но зрители, не желавшие расходиться, засвистели. Дженис расстроилась.

— Они меня освистывают, чел! — вскрикнула она, обращаясь к Бобби.
Бобби откинул челку с ее лба:
— Лапушка, они не тебя освистывают, а дождь.

Представители общины самозабвенных музыкантов, обитавших в «Челси», часто пробирались в люкс Дженис со своими акустическими гитарами. Мне выпала честь наблюдать за работой над песнями для ее нового альбома. Дженис была королевой этого круга, устроенного как колесо со спицами. Она восседала в мягком кресле, всегда, даже днем, с бутылкой «Саутерн комфорт». Обычно при Дженис неотлучно находился Майкл Поллард³. Они были точно дружные близнецы: одна и та же манера говорить — «понимаешь, чел» через каждые два слова. Я сидела на полу, когда Крис Кристофферсон спел ей «Me and Bobby McGee», и Дженис подхватила припев. Да, я присутствовала при этом знаменательном моменте. Но его знаменательности почти не заметила: слишком молода я была и слишком поглощена собственными переживаниями.

Роберт проколол себе сосок. Договорился с одним врачом, и тот проделал эту операцию в комнате Сэнди Дейли. Во время процедуры Дэвид Кроленд держал Роберта в объятиях. Сэнди засняла на 16-миллиметровую пленку весь этот далеко не священный ритуал, «Песнь любви»⁴ в версии Роберта. Я не сомневалась, что под мастерским руководством Сэнди фильм получится отличный. Но операция как таковая вызывала у меня омерзение, и я не пошла смотреть — не сомневалась, что место прокола воспалится, и оказалась права. Потом я спросила Роберта:
— Ну и какие ощущения?
— Интересно и жутко, — ответил он.

И мы втроем отправились к «Максу».

Мы сидели в дальнем зале с Дональдом Лайонсом. Как и все главные герои «Фабрики», Дональд был из семьи нью-йоркских ирландцев-католиков. В Гарварде у него проявились большие способности к античной филологии, его ожидала блестящая научная карьера. Но Дональд подпал под чары Эди Седжвик, которая изучала там же историю искусств. Все забросил и последовал за Эди в Нью-Йорк. Подшофе Дональд бывал крайне язвителен, и все вокруг рыдали — кто от смеха, кто от обиды. В хорошем настроении Дональд авторитетно рассуждал о кино и театре, цитировал малоизвестные тексты древних греков и римлян и стихи Т.С. Элиота.

Дональд спросил, пойдем ли мы наверх слушать Velvet Underground. День был судьбоносный: группа впервые после своего воссоединения играла в Нью-Йорке, а у «Макса» впервые проходил рок-концерт. Узнав, что я еще никогда не слышала «Велветов» живьем, Дональд всполошился и потащил нас наверх.

В их музыке мне сразу послышалось что-то родное — пульсирующий ритм cерф-рока. К текстам Лу Рида я прежде особо не прислушивалась, но тут до меня дошло — благодаря посредничеству Дональда, — какая это мощная поэзия. В маленьком верхнем зале «Макса» не помещалось и ста человек. «Велветы» раздухарились на сцене, мы тоже в стороне не остались. Роберт вышел на танцпол вместе с Дэвидом. Он был в тонкой белой рубашке, расстегнутой сверху донизу, и я видела, как просвечивает сквозь нее золотое кольцо в соске. Дональд взял меня за руку, и мы пошли танцевать... как бы танцевать. Зато Дэвид с Робертом отплясывали что надо.

Когда в наших спорах речь заходила о Гомере, Геродоте или «Одиссее», Дональд всегда оказывался прав. А насчет Velvet Underground он оказался прав вдвойне: в Нью-Йорке не было группы лучше.

Накануне Дня независимости Тодд Рандгрен подошел ко мне и спросил:
— Хочешь съездить со мной в Аппер-Дарби в гости к моей маме?

Мы запускали на пустыре фейерверки, ели мороженое «Карвел». Потом мать Тодда и я остановились на дворе их дома, наблюдая, как Тодд играет со своей младшей сестрой. Мать озадаченно косилась на его разноцветные волосы и бархатные клеши.
— Я родила какого-то марсианина, — вырвалось у нее.

Я удивилась: мне-то казалось, что Тодд крепко стоит на земле обеими ногами — во всяком случае, по моим меркам. На обратном пути в город мы единодушно заключили, что состоим в родстве: марсианин и марсианка, два сапога пара. В тот же вечер у «Макса» мне повстречался драматург Тони Инграссия, работавший в «Ля МаМе». И пригласил меня на кастинг для своей новой пьесы «Остров». Я не проявила особого восторга, но Тони, вручая мне текст, пообещал:
— Никаких блесток, никакой штукатурки на лице.

Я сочла, что играть будет легко: роль не предполагала взаимодействия с другими персонажами. Моя героиня Леона была абсолютно зациклена на себе, ширялась амфетаминами и произносила какие-то бессвязные речи о Брайане Джонсе. В содержании пьесы я так толком и не разобралась — могу лишь сказать, что Тони Инграссия написал эпопею. В ней играли все наши, совсем как в «Маньчжурском кандидате»⁵. Я надела свою драную блузку с широким воротом и размазала вокруг глаз косметику: мне полагалось выглядеть как можно хуже. Думаю, я вполне походила на енота-наркомана. По роли полагалось, чтобы в одной из сцен меня стошнило. С этим я легко управилась: набирала в рот толченый горошек и размоченную кукурузную муку и через несколько минут, в нужный момент, извергала. Но как-то на репетиции Тони принес мне шприц и сказал как ни в чем не бывало:
— Сделай себе укол водой. Ну, знаешь, оцарапай немножко руку, чтобы кровь пошла, и люди подумают, что ты ширяешься. Я чуть не упала в обморок. Я и смотреть-то на шприц не могла, а уж втыкать его в руку...
— Не буду, — заявила я. И всех вокруг шокировала:
— Ты разве никогда не ширялась?

Из-за моей внешности все заведомо принимали меня за наркоманку. Я наотрез отказалась колоться. В итоге мне на руку налепили горячий воск, и Тони показал мне, что делать. Это недоразумение страшно развеселило Роберта, и он меня немилосердно вышучивал. Он отлично знал, что шприцов я панически боюсь. Роберту нравилось видеть меня на сцене. Он ходил на все репетиции, причем в таких невероятных нарядах, что вполне заслуживал какой-нибудь своей роли. Тони Инграссия любовался им и повторял:
— Потрясающий типаж. Эх, если б еще и играть умел...
— Да ты просто посади его на стул, — советовал Уэйн Каунти. — Пусть сидит и ничего не делает — этого будет вполне достаточно.


___________________
¹ Слепой Вилли Мактелл (1898—1959) — американский блюзмен, автор песен.
² Аппер-Дарби — город в штате Пенсильвания.
³ Майкл Поллард — американский киноактер.
⁴ «Песнь любви» (1950) — короткометражный фильм, который Жан Жене снял в качестве режиссера.
⁵ «Маньчжурский кандидат» (1962) — фильм по одноименному роману Ричарда Кондона.

{-page-}

 

•

Роберт спал один. Я подошла к его двери, хотела постучаться — оказалось, не заперто. Остановилась перед его кроватью и рассматривала его, спящего, совсем как в момент нашей первой встречи. Все тот же мальчик, вихрастый пастушок. Я присела на кровать, и он проснулся. Приподнялся на локте, улыбнулся:
— Хочешь под одеяло, Китаянка? — и начал меня щекотать.
Мы боролись и безостановочно хохотали. Потом он вскочил:
— Поехали на Кони-Айленд. Еще раз сфотографируемся.

Мы проделали все, что доставляло нам столько удовольствия: написали свои имена на песке, перекусили в «Нэйтанз», прогулялись по «Астроленду». Сфотографировались у того же старика фотографа, я — верхом на чучеле пони (Роберт уговорил). На Кони-Айленде мы пробыли до сумерек, сели на поезд линии «Эф» и поехали домой.

— Наше «мы» никто не отменял, — сказал Роберт. Сжал мою руку, и в вагоне я заснула у него на плече. К сожалению, это наше фото вдвоем позднее потерялось, но сохранилась моя фотография верхом на пони: сижу одна, смотрю слегка вызывающе.

Роберт устроился на ящике от апельсинов. Я читала ему новые стихи.
— Надо бы, чтобы тебя люди слышали, — сказал он, как говорил всегда.
— Меня слышишь ты. Мне этого достаточно.
— А я хочу, чтобы тебя слышали все.
— Нет, ты хочешь, чтобы я читала на этих треклятых чаепитиях.

Но Роберт давил на меня, не слушал никаких возражений, и когда Джерард Маланга рассказал ему, что во вторник поэт Джим Кэрролл проводит «вечер открытого микрофона», Роберт взял с меня обещание выступить.

Я согласилась попробовать. Выбрала пару стихотворений, которые сочла подходящими для чтения вслух. Какие — уже не помню. Зато отлично помню наряд Роберта — ковбойские чапсы из золотой парчи, сшитые по его собственной выкройке. Мы немножко поспорили, стоит ли надевать к ним парчовый гульфик, но сочли его излишним. Дело было в День взятия Бастилии, и я пошутила: стоит поэтам увидеть Роберта, как многие потеряют голову.

Джим Кэрролл понравился мне сразу. Восхитительный: стройный, но крепко сложенный, с длинными золотисто-рыжими волосами, на ногах — высокие кроссовки «Конверс». И колоссальное обаяние. Он показался мне чем-то средним между Артюром Рембо и святым безумцем Парсифалем.

Мои стихи эволюционировали: формализм французских стихотворений в прозе сменился дерзостью Блеза Сандрара, Маяковского и Грегори Корсо. Новые влияния привнесли в мое творчество юмор и толику нахальства. Роберт непременно был моим первым слушателем, и я преодолевала неуверенность, просто читая ему вслух. Я слушала записи поэтов-битников и Оскара Брауна-младшего⁶, изучала, как читали стихи Вейчел Линдси⁷, Арт Карни⁸.

Как-то вечером после убийственно долгой репетиции «Острова» я случайно встретила Джима — он слонялся у дверей «Челси» и ел фруктовое мороженое. Я спросила, не желает ли он сходить со мной за компанию в пончиковую — выпить никуда не годного кофе.
— Конечно хочу, — сказал он.

Я рассказала ему, что в пончиковой мне нравится работать над стихами. На следующий вечер он повел меня пить никуда не годный кофе в «Бикфордз» на Сорок второй. И сообщил:
— А здесь любил работать Керуак.

Где Джим живет, оставалось загадкой, но в «Челси» он проводил массу времени. На следующий вечер он оказался у меня в гостях и в итоге остался ночевать в моей части лофта. Впервые за долгое время я испытала подлинные чувства к кому-либо, кроме Роберта. Роберт считал себя частью этого расклада: если бы не он, я бы не познакомилась с Джимом. Роберт и Джим отлично поладили, и, к счастью, никому из них не казалось, будто наше с Робертом проживание на одном этаже — нечто противоестественное. Роберт часто оставался ночевать у Дэвида и, похоже, был рад, что я у себя в лофте не одна.

Я, как умела, посвятила себя заботам о Джиме. Укрывала его одеялом, когда он спал. Утром приносила ему кофе с пончиками. С деньгами у него было туговато. Он не стеснялся того, что сидит на героине (правда, употреблял он в умеренных дозах). Иногда я ходила с ним добывать наркотики. О тяжелых наркотиках я ничего не знала — разве что читала роман Александра Троччи «Книга Каина», где наркоман плавает на барже и пишет книгу: баржа бороздит реки, на которых стоит Нью-Йорк, а джанк бороздит реки души героя. Когда Джим вонзал иглу в свою веснушчатую руку, он походил на черного двойника Гекльберри Финна. Я отворачивалась. Потом спрашивала:
— Это больно?
— Да нет, — отвечал он, — за меня не беспокойся.

Потом я сидела с ним, а он декламировал Уитмена и как бы засыпал сидя. Днем, пока я была на работе, Роберт с Джимом ходили гулять — шли пешком до Таймс-сквер. Их роднила любовь к адским безднам этого местечка. В странствиях они обнаружили, что у них есть еще кое-что общее — склонность торговать собой. Только Джим зарабатывал на наркотики, а Роберт — на аренду квартиры. Тогда Роберт все еще окончательно не разобрался в своей натуре и влечениях. Бунтовал против своего отождествления с сексуальной ориентацией, гадал, чего ищет на панели — денег или удовольствия. С Джимом он мог обсуждать такие темы: Джим не был склонен к морализаторству. Оба брали с мужчин деньги, но Джим — без всяких угрызений совести. Считал, что это обычный бизнес.
— А откуда ты знаешь, что ты не гей? — допытывался Роберт.
— Уверен, — отвечал Джим. — Я всегда требую плату.

В середине июля я внесла последний взнос за мою первую гитару, которую попросила придержать для меня в ломбарде на Восьмой авеню. Маленький акустический «Мартин», модель для гостиных. На деке — крохотная переводная картинка с лазурной птичкой. Ремень, сплетенный из разноцветных шнурков. Я купила сборник песен Дилана и выучила несколько простейших аккордов. Первое время выходило не так уж плохо, но чем больше я упражнялась, тем хуже звучала гитара. Я и не знала, что ее надо настраивать. Пошла к Мэтью, он настроил. Потом меня осенило: как только гитара расстроится, надо найти какого-нибудь музыканта и предложить ему на ней поиграть. В «Челси» музыкантов хватало.

«Пожар по неизвестной причине» («Fire of Unknown Origin») я сочинила как стихотворение, но после знакомства с Бобби переделала в свою первую песню. Кое-как подобрала аккорды для аккомпанемента на гитаре и спела ее Роберту и Сэнди. Сэнди возликовала больше всех: ведь это ее платье шуршало по полу в коридорах.

      Смерть идет по коридорам, платьем пол метет.
      Смерть несется по хайвею в лучшей из одежд.
      Смерть придет, не остановишь.
      Смерть уйдет — что останется тогда?
      Пожар, пришедший ниоткуда, моего милого унес⁹.

Играя в «Острове», я пришла к мысли, что создана для сцены. Я никогда не испытывала мандража перед своим выходом, любила провоцировать зрителей на реакцию. Но тогда же я сказала себе: «Запомни, в актрисы ты не годишься». По мне, актерская доля — все равно что солдатская: нужно жертвовать собой ради высшего блага. Верить в дело, которому служишь. А из меня актриса не получалась: я просто не могла в достаточной мере поступиться своей личностью.

Роль Леоны окончательно закрепила за мной незаслуженную славу наркоманки. Не знаю уж, хорошо ли я играла, но зато правдиво — репутацию себе запятнала. Спектакль пользовался популярностью. Энди Уорхол приходил каждый вечер и всерьез заинтересовался сотрудничеством с Тони Инграссией. На последнее представление явился Теннесси Уильямс под руку с Кэнди Дарлинг. Кэнди оказалась в стихии, о которой мечтала, и была вне себя от счастья: как-никак, ее все увидели вместе с великим драматургом.

Что ж, смелости у меня, наверно, хватало, но я-то знала, что мне недостает задушевности и чарующего трагизма, которыми были наделены мои товарищи по сцене. Поборники альтернативного театра были всей душой преданы своему делу: трудились, как рабы, под руководством наставников — Эллен Стюарт, Джона Веккаро и блестящего Чарльза Ладлэма. Я не пошла их путем, но была благодарна театру за его уроки. И через некоторое время — правда, не скоро — применила свой театральный опыт на практике.

В августе Дженис Джоплин вернулась в Нью-Йорк, чтобы сыграть в Центральном парке повторный концерт взамен того, который сорвал ливень. Вид у нее был совершенно счастливый. Она предвкушала работу в студии. Прибыла в великолепном наряде, обмотанная боа из перьев цвета фуксии, розы и пурпура. Без своего боа она нигде не появлялась. Концерт прошел с большим успехом, а потом мы все отправились в «Ремингтон», бар художников на Нижнем Манхэттене неподалеку от Бродвея. За столиками теснилась свита Дженис: Майкл Поллард, Салли Гроссман (девушка в красном платье с обложки «Bringing It All Back Home»), Брайс Марден, Эмметт Грогэн из «Диггерз», актриса Тьюзди Уэлд. Из музыкального автомата звучал Чарли Прайд.

Почти весь вечер Дженис провела с одним красавцем, который ей нравился, но незадолго до закрытия бара он улизнул с какой-то смазливой тусовщицей. Это подкосило Дженис.
— У меня так всякий раз, чел. Опять я ночью одна, — рыдала она на плече у Бобби.

Бобби попросил меня доставить ее в «Челси» и присмотреть за ней. Я отвезла Дженис в ее номер и выслушала ее сетования на судьбу. Перед тем как распрощаться, я сказала ей, что сочинила для нее песенку. И тут же ее спела.

      Как я старалась
      Показать миру, на что способна!
      Вот уж не знала,
      Что смогу так!
      Фотки, аплодисменты.
      Люблю смеяться, когда смеется толпа
      И любовь пробирается
      Через полный зал.
      Но, милый,
      Когда они все уходят
      И я возвращаюсь и остаюсь одна —
      Не могу поверить
      Что пожертвовала тобой¹⁰.

— Это про меня, чел. Моя песня, — сказала она. Когда я уходила, она смотрелась в зеркало, поправляя боа.
— Ну как я выгляжу, чел?
— Сияешь, как жемчуг, — сказала я. — Девушка-жемчужина¹¹.​


___________________
⁶ Оскар Браун-мл. (1926—2005) — американский джазовый певец, поэт, исполнитель своих песен.
⁷ Николас Вейчел Линдси (1879—1931)— американский поэт и художник, считается основоположником «песенной поэзии». Исполнял свои стихи на сцене.
⁸ Арт Карни (1918—2003)— американский киноактер-комик. Видимо, подразумевается его запись стихотворения «Night before Christmas».
⁹ Death comes sweeping down the hallway in a lady’s dress
Death comes riding up the highway in its Sunday best
Death comes I can’t do nothing
Death goes there must be something that remains
A fire of unknown origin took my baby away.
¹⁰I was working real hard
To show the world what I could do
Oh I guess I never dreamed
I’d have to
World spins some photographs
How I love to laugh when the crowd laughs
While love slips through
A theatre that is full
But oh baby
When the crowd goes home
And I turn in and I realize I’m alone
I can’t believe
I had to sacrifice you.
¹¹ У Дженис было прозвище Жемчужина (Pearl). Это слово стало названием четвертого — посмертного — альбома Дженис Джоплин, записанного в сентябре 1970 года.

Перевод с английского Светланы Силаковой

Ссылки

• Патти Смит: «Рок-н-ролл вечен», 17.06.2008
• Анна «Умка» Герасимова. Самый лучший на свете мальчишка, 17.06.2008
• Елена Фанайлова. Вампирка страшная и прекрасная, 17.06.2008