А некоторые объединения людей (например, империи) настолько велики, что терпимость к серьезным различиям там практически неизбежна¹⁹. Так или иначе, чем более терпима данная организация к различиям, тем более она либеральна; чем жестче она подавляет разногласия, тем менее она либеральна. В наших рассуждениях слова «общество», «община», «группа», «объединение» использовались  более-менее взаимозаменяемо и, возможно, даже слишком вольно. Это было сделано сознательно. Хотя термин «либерализм» в первую очередь применяется для описания обществ (по крайней мере когда он определяется в отношении тех или иных групп людей), согласно предлагаемой нами теории он может быть использован для описания всевозможных объединений, начиная от компаний и заканчивая империями. Компания, общество или империя либеральны в той степени, в какой они толерантны к различиям или разногласиям, и нелиберальны в той степени, в какой они к ним нетолерантны. Однако из этого следует, что более крупные объединения могут быть названы либеральными даже тогда, когда они содержат в себе более мелкие нелиберальные объединения. Либеральная империя может включать в себя нелиберальные общества; либеральное общество может включать в себя нелиберальные общины; либеральная община может содержать в себе многочисленные нелиберальные объединения. Даже в самой либеральной общине можно найти крайне нелиберальные семейные ячейки. Так или иначе, во всех случаях «либеральность» объединения определяется степенью его толерантности.

В этом смысле общество может быть названо глубоко либеральным, если входящие в его состав общины и объединения сами толерантны к отличиям и разногласиям. Иными словами, общество будет более либеральным, если оно состоит из столь же либеральных объединений. Однако в принципе оно может быть названо (минимально) либеральным даже в том случае, если все входящие в него объединения нетолерантны к несогласным в своих рядах, т.е. если сами эти объединения нелиберальны. С другой стороны, при этом требуется, чтобы несогласные не были обязаны оставаться в составе объединений, которые отказываются проявлять к ним толерантность. Должна быть, по крайней мере в принципе, возможность личного выхода из нелиберальных общин или объединений. А для этого необходимо, во-первых, чтобы несогласным было куда идти — в другие объединения, которые их примут; и, во-вторых, чтобы право этих объединений запрещать своим членам выход из них не признавалось юридическими и политическими институтами объединяющего их общества.

Это сразу же приводит нас к двум другим важным чертам либеральных обществ: во-первых, они должны быть готовы (что нередко и наблюдается на практике) к существованию в их рамках многочисленных властей; во-вторых, легитимность любой власти должна быть основана на готовности подчиняться ей. Эти два момента требуют более углубленного рассмотрения. С самого начала следует признать, что власть не в состоянии обойтись без различных человеческих установлений — по той причине, что среди людей всегда наблюдаются разногласия и споры; конфликт является эндемичной чертой человеческого поведения. Наиболее важные конфликты возникают по поводу связанных друг с другом вопросов о том, что является правильным и какой образ жизни является допустимым, хотя, разумеется, бывают и не столь принципиальные конфликты. Властью является та сила, к которой обращаются с целью разрешения конфликтов, которые не удается уладить другими средствами — такими как соглашения без посредников — не говоря уже о насильственных мерах. Либерализм предполагает, что ни одна власть не обладает абсолютным пониманием вопросов, послуживших причиной конфликта, но эта власть тем не менее нужна для того, чтобы урегулировать конфликт.

Однако верно и то, что индивидуумы не всегда в состоянии смириться с решениями властей и предложениями по урегулированию конфликта. Этому может воспрепятствовать их совесть. Для либерального мировоззрения принципиальной является идея о том, что индивидуумов нельзя принуждать к действиям, противоречащим их совести, т.е. принуждать поступать, по их мнению, дурно. Именно этим ценна свобода совести, на которой основывается либеральный идеал толерантности.

В этом смысле общество является либеральным, если индивидуумы вправе отвергать власть, действующую в одном объединении, и переходить под юрисдикцию власти другого объединения; оно либерально в той степени, в какой индивидуумы вольны отвергать власть самого общества, подчиняясь власти какого-либо другого объединения. В конце концов, они могут даже подчиниться другой власти, учредив эту власть для самих себя. Здесь следует подчеркнуть, что все сказанное выше не дает никаких оснований для вывода о том, что все прочие объединения, включая и государство, всегда обязаны мириться с любой группой индивидуумов, заявляющей о своей приверженности к альтернативной власти. В подобном случае неизменно встают другие вопросы, связанные, например, с правами собственности или с тем, что нарушение установлений может затрагивать интересы третьих лиц. Такие вопросы, как обоснование сецессии или оправданность «гуманитарного» вмешательства в дела другого общества, не могут иметь какого-то общего решения. Любое проявление власти может быть оспорено, и нет никаких оснований заранее считать, что любую власть, которой люди согласны подчиняться, следует терпеть вне зависимости от последствий. Мы не призываем ни к чему подобному. Все наши утверждения не выходят за уровень определений и гласят, во-первых, что любое общество либерально в той степени, в какой оно готово терпеть наличие в своих пределах множественность властей, и, во-вторых, что легитимность таких властей основана на готовности членов соответствующих групп им подчиняться.

Однако эта оговорка имеет большое значение не только из-за того, что важно не пытаться решать все вопросы политической теории при помощи определений, но также из-за того, что она существенно влияет на принятое в нашей работе понимание власти. Утверждая, что либеральным является такое общество, которое толерантно к множественности властей, мы, возможно, создаем у читателя впечатление, что отталкиваемся от конкретного представления о суверенитете. Точнее говоря, может показаться, что мы утверждаем, будто власть суверенна в том смысле, что вокруг каждого объединения существуют хорошо видимые — и нерушимые — стены, внутри которых суверенная власть может делать все, что ей заблагорассудится. Согласно этой точке зрения, если стены можно разрушить, то суверенной власти не существует; но мы здесь вовсе не придерживаемся такого взгляда. Суверенитет бывает только относительным, и в реальном мире не бывает суверенных властей, которым не приходится идти на компромиссы. Суверенитет даже самого могущественного государства ограничен в той степени, в какой это государство подписывается под международными договорами и протоколами, входит в международные организации, подчиняется международному праву или обычному праву, не сдерживаемому государственными границами; а также в той степени, в какой оно реально способно навязывать гражданам свои законы, с учетом того, что ему могут мешать не только конституционные и юридические структуры, существующие в его пределах, но и способность населения уклоняться от его требований²⁰.

Суверенитет — вещь неоднозначная. Его зачастую трудно выявить, потому что он не существует в непосредственной форме, не будучи воплощен в конкретной личности, органе или институте. Например, если мы рассмотрим австралийское государство, то увидим, что его суверенитет не только разделен между правительствами штатов, входящих в федерацию, но и что власть каждого из этих правительств определяется и ограничивается властями многочисленных прочих объединений — причем полномочия этих властей зачастую дарованы им самими правительствами штатов. Например, некоторые общины аборигенов имеют право на землю, основанное на решении Верховного суда о том, что любые правительства, включая и федеральное правительство, не имеют права по своей воле лишать коренные народы их собственности. Важным препятствием на пути подобных попыток являлся «Закон о расовой дискриминации» 1975 г. В принципе федеральное правительство вправе отменить этот закон; однако в современном австралийском обществе это политически невозможно. Хотя государство суверенно, пределы суверенной власти точно не определены.

Этот факт заметным образом сказывается на возможностях вторичных властей. В той степени, в какой любая община или объединение связаны с сетью прочих общин и объединений (или вотканы в нее!), ее возможности для проявления суверенной независимости будут ограничены. Аборигенные группы, ведущие разговоры о суверенитете и самоопределении, не могут серьезно надеяться на сколько-нибудь существенную независимость, если они не собираются обрывать связи с рыночной экономикой (и с законами, управляющими обменом или торговлей) и если они хотят обеспечить эту независимость посредством договоров и юридических постановлений, которые в одно и то же время могут и освобождать, и обязывать. Многие добровольно взятые на себя обязательства также идут в одной связке с нежелательными и непредвиденными обязанностями (или впоследствии влекут их за собой).

Тем не менее с учетом всего сказанного выше общество является либеральным в той степени, в какой оно готово терпеть в своей среде множественность властей, включая такие власти, которые стремятся по возможности порвать с обществом, в котором находятся, — при условии, что они готовы нести издержки, которые неизбежно сопровождают такой разрыв. Общество нелиберально в той степени, в какой оно к этому не готово. Примеры нелиберальных обществ — бывший СССР или современный Китай. Независимость вторичных властей в этих государствах была очень сильно ограничена. Они представляют собой примеры иерархически устроенных обществ, в которых не имелось особой возможности для неподчинения распоряжениям центральной власти. В СССР были нереальны судебные тяжбы типа «Йодер против Москвы»²¹. С другой стороны, амиши сами представляют собой пример нелиберального общества, поскольку не терпят разногласий в своих рядах — вплоть до того, что отдельные семьи обязаны соблюдать требования общины, охватывающие все стороны жизни, от религиозных обрядов до вопроса о том, какие вещи допустимо иметь в личной собственности.

Напротив, международное сообщество является разновидностью либерального общества, поскольку состоит из многочисленных властей, фактически работающих в режиме взаимной толерантности²². Кроме того, это сообщество включает в себя либеральные, менее либеральные и совершенно нелиберальные общества. Фактически, при наличии единой международной системы, в мире реально имеется (и имелось на протяжении почти всей истории человечества) несколько международных сообществ. Так, до прихода европейцев международным сообществом была Северная Америка, как и Европа в ту эпоху, когда Америка еще не была колонизирована и связи Запада с Востоком почти не было. Также международными сообществами были доколониальные империи Юго-Восточной Азии и цивилизация Индийского субконтинента. Даже сейчас в мире существует несколько международных сообществ, от Европейского Сообщества до Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН) и Сообщества государств юга Тихоокеанского региона, хотя с развитием международного права и распространением международных соглашений (от Конвенции по беженцам до договоров о нераспространении ядерного оружия) идея единого, глобального сообщества становится все более и более реальной. Либеральный характер этого порядка сохраняется благодаря отсутствию всякой иерархии, которой подчинялись бы власти различных государств, а также доминированию нормы свободного выхода, поскольку большинство государств не признает²³ права других государств удерживать подданных в своих границах вопреки их воле, хотя многие государства фактически практикуют такое право²⁴.

Международное сообщество состоит из суверенных объединений, называемых государствами, а также из международных режимов (определяемых в международных соглашениях и конвенциях) и организаций (от ООН и Всемирной организации здравоохранения до Католической церкви и Азиатско-Тихоокеанской экономической ассоциации). Кроме того, в нем существует множество объединений, возникших в тех или иных странах (например, Американская ассоциация политологии или Международный совет по крикету) — таких, чье возникновение в конкретной стране утратило всякое значение (например, МОК или ФИФА), а также таких, которые способны менять местоположение своей оперативной базы в зависимости от потребностей (сюда относятся транснациональные компании). Это общество настолько же сложно, как любое национальное общество, оно имеет собственную историю и даже своеобразную культуру. В прошлом некоторые международные сообщества становились государствами — так произошло с Германией, Италией и Францией в Европе, с Индонезией и Малайзией — в Юго-Восточной Азии. Некоторые государства в недавнюю эпоху (например, СССР и Чехословакия) разделились на более мелкие государства, ставшие членами международного сообщества. Во всех важных отношениях международное сообщество аналогично обществу, характерному для либерального государства. Оно состоит из множества объединений (и соответственно властей) — в одно и то же время отдельных и все же связанных друг с другом (иногда более, иногда менее прочно и непосредственно) узами коммерции, культуры и права.

Такое понимание международного общества и позволяет воспользоваться метафорой, дающей нам описание либерализма. Международное сообщество — это архипелаг: море, полное островов. Каждый остров представляет собой отдельную территорию, отрезанную от других островов волнами, безразличными к его обстоятельствам и к его судьбе. Большинство островов населено людьми, которые по большей части оказались на данном острове не сознательно, а волей судьбы (хотя на немногих преобладают недавние иммигранты). Почти во всех случаях эти люди подчиняются какой-либо власти, хотя характер этой власти, стиль, которого она придерживается, и проблемы, стоящие перед ней, разнятся от острова к острову. Некоторые из этих островов изобильны и плодородны, другие же едва населены и могут быть поглощены поднимающимся морем; есть острова отдаленные, до которых почти не добраться по коварным водам, другие же почти физически связаны друг с другом посредством окружающих их архипелагических шельфов²⁵. Люди, населяющие эти острова, различаются темпераментом и стремлениями. Некоторые довольствуются тем, что имеют (как ни странно, в их число входят даже обитатели самых негостеприимных клочков земли), и не мечтают о рискованном плавании через океан, в то время как другим не сидится на месте и они готовы покинуть самые райские края ради неизвестности, ожидающей их за морем. Попытать удачу никому не запрещено, и поэтому море усеяно кораблями — одни движутся по проложенным маршрутам, другие заплывают в неисследованные области без видимой цели (а иные — и вовсе без всякой цели). Хотя существуют конвенции, регулирующие поведение на море и хотя принимаются меры по борьбе с пиратством, в целом архипелаг никем не управляется. (Никто этого не хочет, хотя время от времени появляются люди, настолько убежденные в необходимости единой власти, что они пытаются превратить архипелаг в сушу.) А некоторые острова так и остаются на периферии, почти лишенные контактов с остальным миром и представляя собой острова во всех смыслах слова, хотя что считать этой периферией, само по себе не слишком ясно.

Общество является либеральным в той степени, в какой оно отвечает условиям, описанным в этой метафоре. Но возникает вопрос: что же это за условия? Можно ответить: условия разнообразия, — но от этого ответа придется отказаться. Либерализм, как указывает Галстон, это отнюдь не защита разнообразия. Если предложенное здесь описание либерального общества нас устраивает, то разнообразие не является сколько-нибудь значимой ценностью. Собственно говоря, разнообразие — это не ценность, к которой стремится либерализм, а источник проблемы, решение которой он предлагает. Проблема же эта сводится к вопросу о том, каким образом индивидуумы могут быть свободными в условиях конфликта по вопросу о том, как люди должны жить. Ответ, предлагаемый либерализмом, гласит, что они могут быть свободными в той степени, в какой общество является добровольной системой, — хотя «ни одно общество, конечно, не может быть схемой сотрудничества, в которое люди входят добровольно в буквальном смысле»²⁶. Такой ответ давали многие мыслители, однако они придерживались разных представлений о том, как сделать подобное общество возможным. Например, Руссо полагал, что для этого требуется политическая система, при которой люди находились бы под властью законов, ими же установленных. Ролз считает, что общество максимально приближается к добровольной системе, когда оно управляется принципами справедливости, которые были единогласно одобрены — или по крайней мере не отвергнуты за отсутствием разумных к тому оснований — свободными и равными личностями при справедливых обстоятельствах²⁷. Тот же ответ, который дает предлагаемая нами концепция либерализма, гласит, что общество находится тем ближе к добровольной системе, чем более велика в нем свобода объединений, а индивидуумы вольны изменять одной власти и переходить в подчинение к другой власти. Установка, придерживаться которой этот ответ требует от индивидуумов и общин в условиях разнообразия, гласит: «Живи и дай жить другим». Таким образом, согласно представленной здесь концепции, либерализм — это теория о том, как могут сосуществовать различные моральные стандарты, а не набор существенных моральных обязательств, соблюдение которых требуется от всех общин. Как гласит наша концепция, в условиях толерантности возможно сосуществование разных моральных стандартов. И если мы хотим, чтобы либерализм восторжествовал, то должны уважать и ставить в пример принцип толерантности (и соответственно ценность свободы убеждений).

Возможно, следует признать, что такой образ либерального общества лишен многих черт, которые современный читатель считает естественными составляющими либерального строя. Либеральный строй, описанный здесь, это не просто знакомое нам либерально-демократическое государство XX в., примерами которого могут служить США, Великобритания, Индия, Япония или Новая Зеландия. Либеральный строй вполне может быть наследственной монархией или аристократическим государством и оставаться либеральным, если это строй, в котором власть рассредоточена и налицо толерантное отношение к разногласиям. Равным образом и демократическое государство может быть нелиберальным, если власть в нем централизована, а разногласия подавляются. Не существует взаимного соответствия между либерализмом и демократией, которые заключили между собой брак исключительно ради удобства. Точно так же нет нужды в том, чтобы либеральное общество имело письменную конституцию или билль о правах, двухпалатный парламент, конституционный суд или любой иной орган, в который могут обратиться отдельные граждане, требуя компенсации за причиненные им несправедливости. Хотя такие институциональные механизмы могут быть очень полезны для обуздания правительства и недопущения концентрации власти, они остаются просто возможными механизмами, обслуживающими либеральный строй²⁸.

Однако при этом встает вопрос: является ли общество такого типа, которое описывается (и одобряется) на этих страницах, радикально отличающимся от общества, которое обычно ассоциируется с либеральным государством, или оно в принципе соответствует современным либеральным демократиям? Ответ: отчасти верно и то и другое. То общество, образ которого мы хотим донести до читателя, очень похоже на современные либеральные демократии в той степени, в какой эти государства являются обществами, где власть рассредоточена, а способность какой-либо власти навязывать свою волю другим властям ограничена, — и в той степени, в какой люди могут свободно переходить из-под юрисдикции одной власти под юрисдикцию другой власти.

В современных либеральных демократических обществах существуют многочисленные власти, включающие в себя правительства штатов или провинций, графств и округов, местные и муниципальные советы и прочие органы самоуправления — такие, как земельные советы аборигенов и власти племен. Одна из самых важных черт этих обществ, делающих их либеральными, заключается в том, что эти власти представляют собой не просто административные подразделения государства, которому принадлежит последнее слово во всех вопросах: они независимы и способны принимать и исполнять решения в соответствии со своими собственными (различными) законами.

Впрочем, в чем общество, изображаемое в нашей книге, радикально отличается от реальных обществ, так это в его готовности смириться с последствиями сосуществования независимых юрисдикций. Во-первых, это означает, что роль государства сильно уменьшится, как и его способность устанавливать и навязывать нации единые стандарты, если другие юрисдикции не готовы жить по этим стандартам. Соответственно, во-вторых, у вторичных властей или юрисдикций появляется возможность придерживаться весьма нелиберальных принципов; возможно, вплоть до того, что дискриминация меньшинств будет кое-где не только допускаться, но даже поощряться. Если, допустим, какая-либо провинция будет осуществлять дискриминацию гомосексуалистов, объявив однополые союзы преступными, то федеральное правительство не сможет отменить такой закон на основании его нелиберальности. Либералы, живущие в провинции, будут выступать против таких законов как нетолерантных к иным мнениям и подавляющих их, т.е. как нелиберальных. Но в целом либералы, в соответствии с точкой зрения, отстаиваемой на этих страницах, должны отвергать идею о том, чтобы законы непокорной провинции были отменены или запрещены верховной властью.

Тем не менее если мы, с одной стороны, призываем читателя представить себе общество, радикально отличающееся от нашего, то, с другой стороны, читателя не просят представить себе какое-либо конкретное общество. Принципы, выдвигаемые в данной работе, оставляют открытым вопрос о том, какое общество возникнет в результате их применения на практике. Мы надеемся лишь на то, что такое общество будет открытым и толерантным. Но оно должно основываться на принципиальном убеждении в том, что его нельзя построить путем создания политической власти, способной подавлять разногласия, хотя бы только ради насаждения открытости и толерантности.

Чандран Кукатас. Либеральный архипелаг. М.: Фонд «Либеральная миссия», Мысль, 2011
Перевод с английского Н. Эдельмана под науч. ред. А. Куряева

______________________

¹⁹ Хотя, разумеется, некоторые империи, например советская и китайская империи XX в., прилагали много усилий (по большей части безуспешно) к искоренению различий.
²⁰ В концептуальном плане если бы определяли отношения между властью и субъектом в каждый конкретный момент, то могли бы сказать, что суверенитет абсолютен, но если бы определяли полномочия одной власти в контексте наличия множества источников власти в течение длительного периода, то пришли бы к выводу, что он относителен или наблюдается в той или иной степени.
²¹ Аллюзия на известный американский судебный процесс «Йодер против штата Висконсин», когда община амишей во главе с Джонасом Йодером по религиозным соображениям отстаивала право не посылать детей в старшие классы средней школы. — Прим. пер.
²² В некоторых отношениях такая точка зрения аналогична различению между «международным сообществом» и «международной системой», которое проводит Хедли Булл. См.: Bull (1997: 8—20).
²³ На практике это непризнание, разумеется, часто нарушается в том смысле, что некоторые государства накладывают жесткие ограничения на иммиграцию. Некоторые этические проблемы иммиграционной политики обсуждаются мной в статье «Иммиграция»: LaFollette (2002b).
²⁴ Для либерального характера международного сообщества в этом отношении принципиальное значение имеют нормы, заложенные в международном законодательстве о беженцах, и в первую очередь принцип nonrefoulement [принцип невысылки беженцев. — Ред.].
²⁵ Архипелагическими шельфами называются слои вулканической породы, образующие веерообразный склон вокруг групп островов, главным образом в центральной и южной части Тихого океана. Такие шельфы плавно уходят на глубину, по мере погружения становясь все круче. Некоторые шельфы имеют изрезанную поверхность, но обычно она все-таки гладкая, поскольку слои осадков, образовавшиеся за последние 10 тысяч лет, сглаживают вулканический рельеф. Важную роль в переносе отложений над шельфами и в их дальнейшем сглаживании играют прибрежные течения.
²⁶ Rawls (1999a). [Ролз Дж. Теория справедливости. М.: УРСС, 2010. С. 27.]
²⁷ Rawls (1971: 13). [Ролз Дж. Теория справедливости. М.: УРСС, 2010.
²⁸ Значение подобных механизмов в австралийском контексте доказывается мной в: Kukathas et al. (1990a).​