В 1854 году Иван Сергеевич Тургенев с помощью детей Тютчева собрал его стихи и издал первую книгу поэта. Другой великий поэт той эпохи, Афанасий Фет, приветствовал выход этой долгожданной книги такими словами:

        Вот наш патент на благородство, —
        Его вручает нам поэт;
        Здесь духа мощного господство,
        Здесь утонченной жизни цвет.

        В сыртах не встретишь Геликона,
        На льдинах лавр не расцветет,
        У чукчей нет Анакреона,
        К зырянам Тютчев не придет.

        Но муза, правду соблюдая,
        Глядит — а на весах у ней
        Вот эта книжка небольшая
        Томов премногих тяжелей.

        Фет выразил здесь очень важную мысль о том, что народ, породивший такого поэта, как Тютчев, может считаться благородным и великим. Жемчужина не может вызреть в болоте или луже.
        Книга имела некоторый успех, поначалу среди знатоков и страстных любителей поэзии, каких во все времена было не так уж много. Лев Толстой прочел ее не сразу после выхода, а только через два года, вернувшись после Севастопольской осады, — и, по его собственным словам, «просто обмер от величины его творческого таланта». Тютчев стал его любимым поэтом.
        Но главным содержанием жизни Тютчева в этот период стала роковая любовь к Елене Денисьевой. Они познакомились в 1850 году в Смольном институте, где учились две дочери поэта. Елене, родственнице институтской инспектрисы, было двадцать четыре года. Красивая, с характером пылким, с идеалистическим взглядом на жизнь, напоминавшая героинь еще не написанных книг Федора Достоевского, она отчаянно бросилась в любовь, пренебрегая и мнением света, и осуждением родных.

        О, как на склоне наших лет
        Нежней мы любим и суеверней...
        Сияй, сияй, прощальный свет
        Любви последней, зари вечерней!

        Полнеба обхватила тень,
        Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
        Помедли, помедли, вечерний день,
        Продлись, продлись, очарованье.

        Пускай скудеет в жилах кровь,
        Но в сердце не скудеет нежность...
        О ты, последняя любовь!
        Ты и блаженство, и безнадежность.

        Чуть смещенный, изысканно замедленный в четных строчках ритм придает этому пронзительному и горькому стихотворению особое очарование. В нем Тютчев прекрасно сказал о двойственности своих чувств. И действительно, эта любовь принесла и страдание, и блаженство. Он постоянно мучился, терзался чувством вины и перед Еленой, и перед женой Эрнестиной, с которой тоже не мог расстаться и к которой тоже испытывал нежность, сострадание и любовь. Его сердце вмещало в себя — и уже не в первый раз — сразу двух возлюбленных.

        О, как убийственно мы любим,
        Как в буйной слепости страстей
        Мы то всего вернее губим,
        Что сердцу нашему милей!

        Давно ль, гордясь своей победой,
        Ты говорил: она моя...
        Год не прошел — спроси и сведай,
        Что уцелело от нея?

        Куда ланит девались розы,
        Улыбка уст и блеск очей?
        Всё опалили, выжгли слезы
        Горячей влагою своей.
        Ты помнишь ли, при вашей встрече,
        При первой встрече роковой,
        Ее волшебны взоры, речи
        И смех младенческо-живой?

        И что ж теперь? И где ж всё это?
        И долговечен ли был сон?
        Увы, как северное лето,
        Был мимолетным гостем он!

        Судьбы ужасным приговором
        Твоя любовь для ней была,
        И незаслуженным позором
        На жизнь ее она легла!

        Жизнь отреченья, жизнь страданья!
        В ее душевной глубине
        Ей оставались вспоминанья...
        Но изменили и оне.

        И на земле ей дико стало,
        Очарование ушло...
        Толпа, нахлынув, в грязь втоптала
        То, что в душе ее цвело.

        И что ж от долгого мученья,
        Как пепл, сберечь ей удалось?
        Боль злую, боль ожесточенья,
        Боль без отрады и без слез!

        О, как убийственно мы любим!
        Как в буйной слепости страстей
        Мы то всего вернее губим,
        Что сердцу нашему милей!..

        Четырнадцать лет он жил на две семьи. Но в 1864 году Елена Денисьева умерла от чахотки. С этих пор Федор Иванович уже не жил, а в страшных душевных мучениях доживал, поняв только после смерти Елены всю силу своей любви к ней и то, как много горя он ей принес. Через год он написал стихотворение, принадлежащее к шедеврам мировой лирики. В нем так много сказано: надежда на новую, потустороннюю встречу с возлюбленной — и сомнение; неизбывная тоска покинутой человеческой души, одиночество — и неумирающие любовь и нежность. И при этом стихотворение словно выдохнуто, как единый долгий вздох. Оно совершенно и просто — не как произведение искусства, а как будто бы порождение самой природы, навеянное ветром.

        Вот бреду я вдоль большой дороги
        В тихом свете гаснущего дня...
        Тяжело мне, замирают ноги...
        Друг мой милый, видишь ли меня?

        Всё темней, темнее над землею —
        Улетел последний отблеск дня...
        Вот тот мир, где жили мы с тобою,
        Ангел мой, ты видишь ли меня?

        Завтра день молитвы и печали,
        Завтра память рокового дня...
        Ангел мой, где б души ни витали,
        Ангел мой, ты видишь ли меня?
        («Накануне годовщины 4 августа 1864 года»)

        В начале стихотворения, когда еще тлеет надежда в вопросе «видишь ли меня?» — преобладают «д», к концу оглушающиеся в «т» — преткновение, безнадежность. Все это стихотворение — слабая надежда и — увы! — отчаяние. Этими «т» дан скрытый и безнадежный ответ. Такие простые стихи вообще самые томящие и загадочные...
        Потеряв любовь, Тютчев стал стремительно стареть. Сын его Федор вспоминал: «Смерть любимого человека, по собственному его меткому выражению, убила в нем даже желание жить». Поездки за границу наводили на него теперь одну лишь тоску. «Жизнь после», дожитие длилось еще девять лет. В эти годы Тютчев писал еще меньше, чем раньше...
        27 (15) июля 1873 года поэт умер в Царском Селе.

        III

        Французский философ Блез Паскаль всегда видел слева от себя разверзающуюся бездну, которую ему приходилось загораживать стулом. В этом смысле Тютчев похож на Паскаля. Он был всю свою жизнь заворожен Бездной:

        Как океан объемлет шар земной,
        Земная жизнь кругом объята снами...
        Настанет ночь — и звучными волнами
        Стихия бьет о берег свой.

        То глас ее: он нудит нас и просит...
        Уж в пристани волшебный ожил челн;
        Прилив растет и быстро нас уносит
        В неизмеримость темных волн.

        Небесный свод, горящий славой звездной,
        Таинственно глядит из глубины, —
        И мы плывем, пылающею бездной
        Со всех сторон окружены.

        Но Бездна не только вовне — внутри нас тоже таится Бездна, таятся космос и хаос. И поэта влечет к обеим. Для Тютчева существовал великий соблазн раствориться в безличной глубине, в соприродном человеческой душе хаосе. «О! страшных песен сих не пой! / Про древний хаос, про родимый...» Вот стихотворение «Сумерки» — оно рассказывает о том мгновении, когда миры, видимый и невидимый, открываются друг другу. Чуткие люди чувствуют это, их охватывает беспокойство.

        Тени сизые смесились,
        Цвет поблекнул, звук уснул —
        Жизнь, движенье разрешились
        В сумрак зыбкий, в дальный гул...
        Мотылька полет незримый
        Слышен в воздухе ночном...
        Час тоски невыразимой!..
        Всё во мне, и я во всём!..

        Сумрак тихий, сумрак сонный,
        Лейся в глубь моей души,
        Тихий, темный, благовонный,
        Всё залей и утиши.
        Чувства мглой самозабвенья
        Переполни через край!..
        Дай вкусить уничтоженья,
        С миром дремлющим смешай!

        Это чувство знакомо каждому. В переходный смутный час человек и сам словно готов раствориться в сгущающихся сумерках вместе со всей природой, находя в этом слиянии странную и грустную радость. Тютчев — поэт ночи, он — ее сын. Его грудь как бы разверста, в нее вливаются мрак и хаос. Он своего рода кентавр — получеловек-полуночь.

        И бездна нам обнажена
        С своими страхами и мглами,
        И нет преград меж ей и нами —
        Вот отчего нам ночь страшна!

        В замечательном стихотворении «Сон на море» мы опять встречаем две бездны, две беспредельности — внутри человека и вовне его.

        И море, и буря качали наш челн;
        Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
        Две беспредельности были во мне,
        И мной своевольно играли оне.
        Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
        Окликалися ветры и пели валы.
        Я в хаосе звуков лежал оглушен,
        Но над хаосом звуков носился мой сон.
        Болезненно-яркий, волшебно-немой,
        Он веял легко над гремящею тьмой.
        В лучах огневицы развил он свой мир —
        Земля зеленела, светился эфир,
        Сады-лавиринфы, чертоги, столпы,
        И сонмы кипели безмолвной толпы.
        Я много узнал мне неведомых лиц,
        Зрел тварей волшебных, таинственных птиц,
        По высям творенья, как бог, я шагал,
        И мир подо мною недвижный сиял.
        Но все грезы насквозь, как волшебника вой,
        Мне слышался грохот пучины морской,
        И в тихую область видений и снов
        Врывалася пена ревущих валов.

        Любое подлинное стихотворение имеет не один, а зачастую несколько смыслов. В «Сне на море» как будто бы идет речь о человеке, который задремал во время плавания и видит сны о чудесной жизни, в то время как волны бьют и раскачивают его челн. Но на более высоком уровне это стихотворение можно понимать как своего рода аллегорию земного существования. Тогда «область видений и снов» — это сама жизнь, чудная греза, которую грозит разрушить равнодушная стихия.
        В поэзии Тютчева — великое противостояние Человека и Природы. Человек — часть Природы, но в нем есть нечто такое, чего нет у его прародительницы. Он мыслит, он «ропщет». Она и манит его, и ужасает. Но поэт никогда не закрывает глаза, он мужественно всматривается в ее страшное лицо. И не ищет простых ответов.

        Природа — сфинкс. И тем она верней
        Своим искусом губит человека,
        Что, может статься, никакой от века
        Загадки нет и не было у ней.