После мастер-классов

Устремления и жизненные обстоятельства автора, его психика и «душа» неинтересны и не нужны стихам, если те не могут использовать их в собственных целях

Мастер-классы я вел четыре раза в жизни, из них три — этой осенью и почти подряд. Так как-то совпало случайно.

Заметил одну закономерность: чем хуже человек пишет, тем лучше он знает, как надо писать, и тем охотнее делится этим знанием. Верно и обратное. (Относится ли это и к авторам старшего возраста? Будем надеяться, что тут все не так закономерно.)

​ А еще узнал много интересного. Оказывается, Верочка наша Полозкова — это уже вчерашний день, а теперешнюю Верочку зовут Алина Кудряшева. Анастасия Ш. так и сказала: «Мои ориентиры в поэзии — Бродский и Кудряшева». Насте простительно: ей шестнадцать лет (я потом почитал кое-что в интернете, и мне показалось, что один из ориентиров она уже незаметно для себя миновала).

Услышал я это на Форуме молодых писателей в Липках, где был и в прошлом году. Тогда общий список ориентиров ограничивался именами Бродского, Гандлевского и Рыжего, а дальше шли либо местные авторитеты, либо что-то совсем несусветное, А. Кабанов какой-нибудь. Сейчас мне показалось, что за год уровень начитанности молодых авторов повысился (так что напрасно ругают нашу молодежь). Было несколько человек, которым не приходилось объяснять, кто такие, например, Сатуновский, Некрасов, Аронзон, Еремин и почему без знания их вещей разумная деятельность в русской поэзии невозможна.

Разумная невозможна, а неразумная — как бы растительная — пожалуйста. Реальные стихи начинает писать примерно один из ста человек, способных к этому занятию, и тут много сопутствующих обстоятельств, но понимание общей ситуации, на мой взгляд, едва ли не самое важное.

Стихи — это непрерывное выяснение, что такое стихи. То есть выяснение того, что такое стихи сегодня, а это невозможно без ориентации на местности, в «поле действий» (как определял поэзию Мандельштам). На этот — главный — вопрос автор должен, разумеется, отвечать сам, но оглядываясь на других и мысля их своими союзниками (и соперниками). А реальные стихи не бывают вчерашними, они актуальны навсегда. Это не изделие, а длящееся событие.

Мы не живем в сегодняшнем дне, мы в него прорываемся, и нет более насущной задачи, чем выяснение, что такое это «сегодня». Стихи — один из самых испытанных и действенных способов такого прорыва.

Состав мастер-класса, проходившего в Доме офицеров города К., был мне незнаком, и я на всякий случай попытался вывести разговор на общую тему: «Что такое стихи сегодня? Можете привести примеры?» Могут, почему нет. Три человека прочли собственные произведения, и тему пришлось сменить.

В других случаях я читал стихи участников еще до личного знакомства, и оно в некоторых случаях вызывало изумление. Когда, например, «лирический герой» стихов — мрачный, сильно пьющий ипохондрик, а их автором оказывается милый, толковый и очень молодой человек, явно не тронутый алкогольным разрушением. Это, согласитесь, странно. Возникает подозрение, что у человека есть язык только для какой-то части своего опыта — не самой яркой, даже не самой важной; что этот «лирический герой» — просто форма, которую неопытный автор как бы невзначай или за компанию признал своей.

Я понимаю, что завет Батюшкова «живи, как пишешь, пиши, как живешь» — только одна из возможных стратегий. Хорошо, пускай герой ведет какое угодно скучливое существование, но почему так уныло тянутся ритмы этих стихотворений? Не герой здесь скучает — скучает литературная форма.

Что ж ей так скучно? Думаю, сразу по многим причинам, назову только две.

Стихи этих неназванных авторов предполагают публику, обращены не к другому, а к другим. У такого обращения есть одно непременное условие: реалии должны быть узнаваемы, идея доходчива и схватываться на лету. Это заставляет стихи не иметь задних планов — той глубины, сквозь которую можно двигаться всю жизнь. Заставляет их быть плоской вещью.

И второе. Поэтическое сообщение здесь старается быть убедительно-достоверным, и стих становится формой такой достоверности, словно не подозревая о других возможностях. Автор использует его для своих целей, как инструмент, технически. Я думаю, это ошибка; работник и инструмент поменялись местами.

Устремления и жизненные обстоятельства автора, его психика и «душа» неинтересны и не нужны стихам, если те не могут использовать их в собственных целях. Стих — организованная речь, он организует и автора.

Что такое мысль поэта? Она шире и больше того, о чем он повествует. Стихи и есть единственная в своем роде возможность небуквального высказывания. Тембр, интонация, скорость и сила звука — равноправные его участники. Они входят в контакт (и конфликт) со стиховой семантикой, сплошь и рядом ее перекрывая; сами становятся смыслом.

Это и есть поэтическое высказывание: голос не одного человека, а самого языка, места, времени (всего этого вкупе). Чтобы стихотворение выходило за рамки сообщения о хорошем/плохом самочувствии, нужен какой-то «поворот винта». При удаче — при таком «повороте винта» — стихи начинают писать себя сами и, переходя в другое состояние, становятся не частной информацией, а «родной речью».

Только заговорив от себя, стихи по-настоящему вырываются на свободу.

Эта творческая радость самой просодии остается в стихотворении, передается читающему. Вот точный показатель: радуешься ли ты этим словам? Начинают ли плясать, ликуя, твои кровяные тельца?

Без такого превращения вещь остается затянутой авторской ремаркой, слова тащатся силком, как хворосту воз. Воз и ныне там, там и останется. Это не стихи, а всего лишь слова на бумаге.