Атласный корсет: эротическая иконография

Одни корсеты — это «поэмы», тогда как другие — «глупое уродство». Подразумевается, что одни женщины сексуально привлекательны, а другие — нет. Корсет функционирует здесь как синекдоха самой женщины. Так, есть тонкое, но важное различие между идеальным белым атласным корсетом и «пристойным корсетом», хотя последний также обычно изготовлен «из белого атласа или шелка, иногда жемчужного цвета». Однако «пристойный корсет» облегает фигуры, которые «всегда либо избыточны, либо недостаточны». Следовательно, в нем множество ребер жесткости, призванных «маскировать ущербность или сглаживать комковатость» плоти. Такой корсет, пусть искусно сделанный, «не способен никого обмануть» — или, в лучшем случае, обманывает совсем ненадолго. Выражение «пристойный корсет», возможно, намекает на сексуальные интрижки, которых не чурались даже женщины с примерной репутацией, но также напоминает о том, что корсет — не только инструмент сексуальности. Он необходим, если женщина хочет быть прилично одетой.

Черное нижнее белье сегодня воспринимается как весьма эротичное, однако, по мнению Анри де Монто, простой черный атласный корсет — это «очень строго» и «пристойно». Впрочем, черный атласный корсет — также «идеал маленькой прачки, которая подумывает свернуть с пути добродетели», особенно если к нему прилагаются сверкающие голубые подвязки. Даже после того как в 1880-е годы в моду вошли цветные корсеты и нижние юбки, некоторые современники продолжали воспринимать этот стиль одежды как проявление декадентства и неврастении. Как выразился в 1890-е годы один французский автор, «цвет в интимных женских нарядах — новейшая мода, происходящая, несомненно, от нервозности, терзающей наше воображение, от притупленности наших чувств, от того вечно неудовлетворенного желания, которое заставляет нас страдать… и которым окрашены все проявления нашего горячечного бытия».

Визуальная и тактильная привлекательность модных корсетов, несомненно, составляла часть их секрета. Несмотря на критику, вкус к роскошному, эротичному нижнему белью распространялся все шире. Другая иллюстрация на развороте La Vie Parisienne — «Дамское белье» (2 мая 1885) — разрабатывала тему соответствия между женщинами и корсетами. Кокотка — женщина, которая играет в первую очередь сексуальную роль — страстно привержена jeu de corsets (корсетной игре). Один из этих замысловатых корсетов украшен узором из павлиньих перьев. Другой, из атласа цвета чайной розы, также, несомненно, предназначен для женщины не слишком строгих правил: «Исключительно элегантный, прекрасно смотрится… Рассчитан на то, чтобы его видели и… пожирали глазами!» Есть здесь еще и «Прекрасный корсет для любовного поединка», ароматизированный духами, «запах которых усиливается по мере нагревания корсета».

Конечно, определенные типы корсетов считались особенно эротичными. Однако сексуальное демонстративное поведение всегда интерпретировалось в связи с другими критериями, такими как социальное происхождение, возраст женщины и ее фигура. Парвеню, например, носили разукрашенные «парчовые корсеты» с вышивкой, кружевами и боа. Из этого не обязательно следовало, что данная дама безнравственна, однако такой корсет, несомненно, указывал на недостаток воспитания: «беспрецедентная роскошь напоказ, лишенная подлинной элегантности». Как заблуждалась бедняжка, полагая, что одета аристократично! Иногда, продолжает Монто, нет ничего лучше самого простого корсета, особенно для «юной девушки»; ей он рекомендовал носить корсет «из белой саржи — материала, который почти всегда облекает прелестнейшие в мире существа». И при этом в нем «больше пикантности, чем во многих других, которые пытаются всех перещеголять» (эти же слова можно отнести и к той, на ком надет этот корсет).

Монто и Мане, конечно, не единственные, кто изображал женщин в корсете, поэтому в то время их произведения воспринимались на фоне более ранних образов, от essai du corset XVIII века до эротических гравюр 1830-х годов. В литературе также часто встречались пассажи об эротической притягательности корсета. Руссо в «Новой Элоизе» пишет о «нежных отпечатках», которые груди Жюли оставляют на внутренней стороне ее корсета. Руссо называет корсет словом le corps; как указывает Питер Брукс в «Работе тела», «корсет — это тело, которое “обнимает” и придает форму человеческому телу и в свою очередь принимает его очертания». Как мы видели, сам по себе акт продевания тесьмы в отверстия корсета метафорически замещал сексуальное взаимодействие. Упомянутая выше La Vie Parisienne опубликовала рассказ «Свадебные дары жениха» (1884), где в описании первой брачной ночи расстегивание корсета явно подразумевает занятия любовью:

Трепещущий, счастливый супруг расшнуровывает тебя робкой и неловкой рукой, а ты смеешься — лукаво, радостно, — уверенная, что причина его смущения — твоя красота. Ты счастлива своим всевластием: ты нарочно не помогаешь ему развязывать узлы и разбираться в отверстиях шнуровки — напротив, ты наслаждаешься, продлевая его неумелые попытки, эту нежнейшую щекотку.

6. Крепкое тело: мышечный корсет

Поскольку Первая мировая война во многих отношениях стала рубежом между XIX веком и нашим временем, логично предположить, что она революционно изменила одежду и представления о теле. Однако, хотя война оказала значительное воздействие на поведение и внешний вид мужчин и женщин, «перемены [в моде] начались еще до 1914 года… война лишь ускорила и развила их». Так, хотя подол юбки в 1912 году по-прежнему располагался на высоте щиколоток, узкие юбки часто имели разрез чуть ли не до колена, и видны были цветные чулки или ботинки.

Вопреки общему мнению, Первая мировая война не положила конец ношению корсета, хотя металл, используемый в корсетном производстве, действительно был реквизирован для военных нужд. По словам члена американской Комиссии военной промышленности, «Отказ американских женщин от жестких корсетов во время войны высвободил 28 тысяч тонн стали — достаточно для постройки двух линкоров». Продажи жестких корсетов также начали падать в 1917 году, хотя до того держались на «довольно ровном уровне — около 70 миллионов долларов». Однако альтернатива корсетам с металлическими ребрами уже была найдена — например, излюбленный в XIX веке корален. Временный дефицит стали не объясняет резкого перехода к прорезиненным поясам, который произошел вскоре. Платья тоже укоротились не из-за нехватки материи. Так называемый «военный кринолин» 1915—1916 годов — юбка короткая, но очень пышная, так что не стоит воспринимать эту моду как «практическую» реакцию на нужды работающих женщин. Во время войны пропаганда союзников рисовала германских женщин безвкусно одетыми толстыми тетками, а французскую моду превозносила как символ западной цивилизации, чуть ли не наравне с соборами, которые бомбили немцы. Тем временем военный кринолин уступил место «форме бочки», и модная талия постепенно опустилась из-под груди чуть ли не на бедра.

И все же война повлияла на моду, хоть и не напрямую: кровавая бойня пошатнула чопорные викторианские представления о приличии; многие мужчины не вернулись с фронта, и женщинам пришлось взять на себя новые обязанности. Современники, конечно, считали, что война оказала «громадное влияние» на молодых женщин. Как писал в 1924 году Жак Буланже, редактор L’Opinion («Мнение»), «современная женщина, femme moderne… свободнее в своем поведении, чем женщина довоенная. Она танцует без корсета; она плавает в купальном костюме… Она решительно настроена быть независимой». Некоторых наблюдателей современная женщина ужасала; например, молодой парижский студент-юрист в 1925 году писал:

Можно ли определить, что такое la jeune fille moderne (современная девушка)? Нет, равно как и найти талию на платьях, которые она носит. Девушек в наши дни непросто обнаружить. Если хранить верность французской традиции, называть наших прелестных parissiennes (парижанок) «девушками», на мой взгляд, было бы варварством.

Эти существа без грудей, без бедер, без «нижнего белья», которые курят, работают, спорят и дерутся в точности как мужчины, а после ночи в Булонском лесу, когда голова идет кругом от нескольких коктейлей, ищут пикантных и акробатических развлечений на плюшевых сиденьях «ситроенов» в пять лошадиных сил, — так вот, это не девушки! Девушек больше нет! И женщин тоже!

«Мода несла на себе символический груз целого ряда общественных страхов, связанных с очевидным влиянием войны на отношения между полами», — пишет Мария Луиза Робертс в своей книге «Бесполая цивилизация: реконструкция гендера в послевоенной Франции, 1917—1927». Для многих мужчин современная женщина — это «существо» без талии, символ цивилизации, которая лишилась не только соборов, но и половых различий. Однако послевоенную моду интерпретировали и в положительном ключе — как один из элементов борьбы женщин за социальную и политическую власть. «Феминистки, дизайнеры одежды (обоего пола) и женщины, носившие одежду новых фасонов, считали, что она обеспечивает физическую подвижность и свободу. Поскольку новые фасоны рассматривали таким образом — как визуальный язык либерализации, — их нагружали и политическими смыслами».

Валери Стил. Корсет. М.: Новое литературное обозрение (серия «Библиотека журнала “Теория моды”»), 2010
Перевод с английского М. Маликовой