Фразу эту — «Пелевин повторяется!» — надо произносить с восторгом: нам дается редкая возможность осознать мир как круговорот одной и той же пелевинской фигни
Имена:
Виктор Пелевин · Милорад Павич
© ИТАР-ТАСС
Нет ничего скучнее, чем писатель, который начинает писать о процессе собственного письма, — и нет ничего более захватывающего. Каждый такой автор — прекрасная иллюстрация к бурчалке «что говорить, когда нечего говорить».
Почти одновременно вышли две книжки так называемых «культовых» писателей — тех, кого когда-то надо было безоговорочно любить, а потом высокомерно ругать за самоповторы, пошлость и выделывание.
Пелевин и Павич — персонажи из малого интеллигентского набора девяностых, не без потерь добравшиеся до нулевых. Обе книги пытаются что-то сказать о читателе и о методе письма, обе говорят недостаточно.
Павич берет целое, дробит на части и переставляет отдельные блоки — в полной уверенности, что получается что-то новое. Причем он делает это и с отдельными предложениями или метафорами, и с сюжетами, и со способом прочтения. Подзаголовок «Мушки» — «Три коротких нелинейных романа о любви». Главы здесь можно читать в одной последовательности, а можно в другой, и тогда общее ощущение от текста будет иным (где-то мы это уже
видели). Павич не зря сравнивает свои романы с партитурой: все-таки важно заканчивать роман пианиссимо или форте.
А вот и нет, не важно. «Мушка», «Дамаскин» и «Стеклянная улитка» — чистые упражнения в форме, как и предыдущие романы Павича. Ему совершенно нечего сказать, но всякий раз нечего сказать по-новому. Он виртуозно играет гаммы, но считает, что и все остальные музыкальные произведения — это те же гаммы, просто нотки там стоят в другой последовательности. Ну да, в каком-то смысле.
История про немолодого великого художника и его талантливую жену может повернуться так, а может по-другому, в зависимости от решения героев: уйдет Ферета от Филиппа или нет? На самом деле никакой разницы не будет, потому что ни Ферета, ни Филипп автора не интересуют. Все равно в финале двойники сойдутся, а сквозь одну версию событий будет проглядывать другая. По дороге нам расскажут несколько историй во сне, пару раз употребят слова «мужское» и «женское» и не сообщат о человеческой природе ничего нового. Все существа, населяющие «Мушку», принципиально неживые люди: это идеи, словоформы, случайные выплески писательского профессионализма. «Дамаскин» (сложное построение о зодчестве и предопределенности встречи) и «Стеклянная улитка» (медленный бальный танец со взрывами) тоже исследуют «как», а не «что». Павич строит свои тексты с любопытством ребенка, ломающего игрушку, и в его случае фраза «писатель занят самоповторами» звучит не как обвинение, а как описание метода письма.
Читать текст полностью
У Павича, правда, вдруг пробилась самоирония. Подзаголовок «Дамаскина» («Cочинение для компьютера и плотницкого циркуля») — идеальная саморецензия.
Существа, населяющие книгу Пелевина, тоже неживые, но они об этом знают. Пелевина как раз интересует «что», а не «как», какое-то главное «что», не сиюминутное. Нету других таких писателей, которых бы так хотелось пересказывать — каждый малый каламбур, каждый поворот сюжета, — и чтобы в пересказе получалась бы такая фигня.
«Т» (или «t», не то время в пути, не то общая температура по больнице) — роман о писателях и их героях, конкретнее — о графе Т. (произносится как «Тэ»), который идет из Ясной Поляны в Оптину пустынь, по дороге пытаясь понять, что это за Оптина пустынь такая. Он периодически общается с неким Ариэлем, который открывает графу тайну мироздания: на самом деле граф — выдумка. Пять «литературных негров» сидят и пишут роман о графе Т. Причем один, Митенька Бершадский, отвечает за эротику; второй, Гриша Овнюк, — за экшн; Гоша Пиворылов — «криэйтор психоделического контента»; сам Ариэль, Арик, отвечает за общий контур; и есть еще безымянный пятый, «метафизик абсолюта». В результате получается рваное повествование в духе раздраженного Акунина. Другая версия мироздания — что за каждого человека отвечают несколько богов.
Персонаж пребывает в поисках шести авторов — изначально их пять, но есть еще автор идеи. Сначала это владелец издательского дома Максудов, потом кризисный менеджер Сулейман, мыслящий «по понятиям», потом чекист, потом пиарщик РПЦ. Верх берет то один надзиратель, то другой, графа Т. мотает от «Холстомера» к «Войне и миру», в повествовании мелькает Достоевский в компьютерной игре вроде DOOM, где Толстой оказывается «босс-файтом второго уровня... когда у Достоевского гранаты к подствольнику кончаются». Каламбуры про Батрака Абрама и здешнего «двухголового императора» пролетают незаметно. Иногда вдруг появляются какие-то неучтенные персонажи и начинают объяснять сущность буддизма. Граф от безысходности и сам начинает что-то писать, до полной неразличимости персонажа, его автора, автора его автора и Автора автора его автора. Очень хочется пожаловаться, что это все уже было, причем не один раз.
Фразу эту — «Пелевин повторяется!» — надо произносить с восторгом, потому что нам дается редкая возможность увидеть и осознать мир как круговорот одной и той же пелевинской фигни. Или иначе: каждое новое произведение мэтра — еще одно повторение мантры. Вы же не жалуетесь, что вот это вот «ом мани падме хум» вы уже недавно слышали, причем в прошлый раз оно звучало гораздо интереснее?
Милорад Павич. Мушка. Три коротких нелинейных романа о любви. СПб.: Амфора, 2009
Перевод с сербского Н. Ванаповой и Л. Савельевой
Виктор Пелевин. t. М.: ЭКСМО, 2009
Вот так и возникает дурная бесконечность:-)