Варенье из плюсквамперфекта

Если судить о нашем отечестве из книг, которые сейчас выходят, то представляется слегка растерянный, искусанный пчелами, бритый налысо медведь, способный на что угодно, кроме того, чтобы мыслить здраво

Имена:  Владимир Маканин · Илья Кочергин · Юрий Арабов

Одна знакомая, не большой любитель песенного творчества, пыталась объяснить, какую недавно услышала прекрасную песню: «Там еще такие слова... жалостливые: я хожу с конем по полю, очень я люблю Россию».

Кони ходят буквой «Г», Россия — наше отечество. Если судить о нашем отечестве только из книг, которые сейчас выходят, то представляется слегка растерянный, искусанный пчелами, бритый налысо медведь, способный на что угодно, кроме того, чтобы мыслить здраво. Иногда рядом с этим отморозком вдруг появляется кролик, поправляя очки на носу, и в глазах медведя проскальзывает воспоминание о виннипуховом детстве. Жесткая эгоцентричная Россия Захара Прилепина, задумчиво-грозная окраина Армагеддона Дениса Гуцко (портреты, нарисованные антиутопиями, обычно точнее и краше реалистических), саркастичная наша Раша Александра Проханова — и рядом растерянная родина других медведей, страна воспоминаний.

Этот грустный медведь часто думает о самоидентификации, вспоминает молодость своих отцов, размышляет о вечном, о пчелах и меде, ищет опору, чтобы сломать ее, когда будет вставать во весь рост.

«Чудо» Юрия Арабова — религиозная притча, основанная на реальных событиях: «стоянии Зои». Советская девушка решила, от общего томления духа, пошутить и сплясать в обнимку с иконой Николая Чудотворца, да так и застыла, и стояла сто с лишним дней, а вокруг копошились чиновники, не зная, что делать и кто виноват. Арабов, представленный на задней странице обложки как «прозаик, поэт и сценарист культовых фильмов Владимира Сокурова» (идеальное существо отживающей высокой культуры, помесь Сокурова с Сорокиным), гораздо лучше чувствует благодать, чем ее отсутствие. Поэтому его героиня, хоть и выглядит как зомби, — живая, а вокруг нее — персонажи из анекдотов. Журналист Николай — типичный «муж в командировке», одноглазый Кондрашов, соблазнитель душ, — мелкий бесеныш, притворяющийся сатаной. А Хрущев, ангелом падающий с неба, — божок из ненадежной машинки. Религия для героев не опора: в книге упоминается пророчество о недалеком уже времени, «когда церкви станут полны, но ходить в них будет вредно для души». Настоящая вера — вот опора, но как к ней прийти? «...Человек десять... в вере которых отец Андрей был вполне уверен и которые составляли его настоящую Родину. Не та березка на лысом склоне, тем более не кадящий днем и ночью завод, не партия, которая задумчиво смотрела на церковь, размышляя, прихлопнуть ли ее сразу или дать помучиться, а вот эти — Лиза, Елена, Федор, Прасковья... Бог в его душе существовал благодаря им». Но в душе отца Андрея — какие-то неправильные пчелы, неправильный мед, и он отказывается от Бога ради своей паствы.

Реальная история окутывается какими-то шелестящими простынями абсурда и морализаторства, но притчи не получается, потому что Арабов все время поминает сегодняшний день, как будто оглядывается из «сейчас» на давнее чудо. Как речь зайдет, не знаю, о сломанном каблуке, так он объясняет, что еще всего двадцать лет — и в продаже появится хорошая обувь. «Итальянские сапоги из голубой нежной кожи, как веки у девственницы, ценою в 120 рублей...» Или про прическу героя скажет — и тут же про будущих бритоголовых. Бытовая химия, телевизоры и прочая... аппаратура — Арабов, привлекая в рассказ сегодняшнюю Россию (меркантильную и пустую), прибивает «стояние Зои» к прошлому. Героиня не знает своей судьбы — Арабов знает судьбу России, чудес в ней нет.

Сборник повестей Ильи Кочергина «Я, внук твой» не надо было выпускать в виде сборника. Каждая повесть по отдельности дает представление о хорошем писателе, все вместе говорят о хорошем писателе, который пишет об одном и том же. Кочергинская родина тоже не березки, а люди, причем люди со стороны или из прошлого. Герой повестей — рефлексирующий недотыкомка, которому все вроде удается, но ничего не удается: в «Помощнике китайца» он проходит сквозь 90-е, пытаясь заработать деньги. Торгует иконками от имени какого-то фонда инвалидов-афганцев, помогает китайцу вести неспешный и не очень успешный бизнес в России, едет на Алтай в поисках полной свободы. Не себя ищет, а свободу от себя, изучает свой маленький кокон — и смущается оттого, что не может заглянуть за его пределы. В повести «Я, внук твой» герой смущается точно так же, и вроде приехал в Бельгию в дом творчества — работать, да не работается, и вроде говорит все время о своем дедушке, о котором пишет книгу по бабкиным рассказам. И в третьей, сибирской части, собранной из рассказов, происходит все то же самое: нелюбовь к себе, но какая-то спокойная, без надрыва; охота — на зверей или на воспоминания, на отношения или на свободу. Сшить три повести в один роман — никто не заметит швов. Как будто Кочергин ходит кругами по лесу, и не надоедает ему — лес красивый, птицы поют, марал ждет пули в лоб, предки смотрят из-за спины. Родина.

И очень к месту в ряду утерянных родин оказался свежеизданный сборник Владимира Маканина «Лаз» с давней, 1984 года, ставшей с тех пор классической повестью «Где сходилось небо с холмами». Сборник завлекает читателей надписью на обложке «Лауреат премии “Большая книга — 2008”» — хорошо, пусть хоть под лауреатство переиздадут старые тексты, все равно сегодня они читаются как новые. В «Небе с холмами» провинциальная Россия немеет, когда известный композитор переиначивает в шлягеры мелодии своих предков. Что изменилось в образе немеющей России с 1984-го? Да ничего, только сроки немоты поплыли, сдвинулись и продолжают сдвигаться: то в девяностые, то в пятидесятые. Но Родина так и ассоциируется с ностальгией по уходящим или ушедшим временам.

И что делать? Известно что: летом варить варенье, зимой пить чай с вареньем. Накричавшись, наевшись, наубивавшись, замолив грехи, все в конце концов приходят именно к этому.

Юрий Арабов. Чудо. М.: АСТ, Астрель; Владимир: ВКТ, 2009
Илья Кочергин. Я, внук твой. М.: ЭКСМО, 2009
Владимир Маканин. Лаз. М.: ЭКСМО, 2009