Пьер Менар, автор «Краткого курса»

Мама долго и аккуратно моет раму, стараясь не смотреть вниз, где творится история

Правда, ложь, дьявол и другие животные — в деталях. В них же находится попытка воссоздать дух времени — и принципиальная невозможность достучаться до истории и приручить ее.

На День Победы президент Медведев в своем блоге попытался понять, что делать с историей вообще и историей Великой Отечественной войны в частности: «Казалось бы, время, которое течет неумолимо вперед, все дальше и дальше отдаляет нас от войны. Но тем не менее количество трактовок — причем очень спорных — этого периода не становится меньше. Почему так происходит? Конечно, в каждой науке могут быть свои трактовки, но, наверное, это объясняется и тем, что становится все меньше и меньше тех людей, кто участвовал в войне, видел ее собственными глазами. И вот этот вакуум, этот пробел — либо по неведению, либо зачастую умышленно — заполняется новым видением, новыми трактовками войны».

Тут два интересных момента. Во-первых, видимо, имеется в виду, что некому возразить против новых трактовок, что и ведет к возникновению «исторических фальсификаций», то есть всего лишь трактовок, не совпадающих с официальными. Во-вторых, наука сводится здесь не к общему, а к деталям, и знания о войне важны именно как знания о мелочах и подробностях. Президент об этом как раз специально и упоминает — просил, говорит, у дедов, чтобы они «рассказали о каких-то деталях, подчас очень суровых и подчас даже бытовых, которые бы характеризовали военное время».

В сотворении мифа об истории, как и в сотворении мифа о сегодняшнем дне, детали важнее всего. Сегодняшняя поп-литература вся ушла в детали, причем именно бытовые: что носят, на чем ездят, что едят. Как приручить прошлое? Так же — узнавать детали. Чтобы прочитать учебник истории, надо начать с «Мама мыла раму». Чья мама? Каким мылом?

Фикшн «про историю» в последнее время выглядит именно так: мама долго и аккуратно моет раму, стараясь не смотреть вниз, где творится история. Так как деталей за давностью лет не разглядеть, а ошибаться не хочется, авторы часто вносят в текст элемент фантастики, мистики или приключения — и тогда все встает на место. Мы не вспоминаем историю, мы ее конструируем из подручного материала, склеивая чем-то таким, чего заведомо не было и не могло быть. Так выглядит история блокады в «Спать и верить» Андрея Тургенева, так история тридцатых и сороковых переигрывается заново в «Каменном мосту» Александра Терехова, так штампует своих пластиковых болванчиков Б. Акунин, так в «СЭС-2» и «Малой Глуше» Марии Галиной история 70—80-х тонет в мистике и фольклоре.

Но мелочи и подробности играют в разных текстах совершенно по-разному. «Смерть на брудершафт» Б. Акунина не заслуживает серьезного разговора как литература, но интересна с точки зрения отношения к прошлому. Б. Акунин внес (квази)исторические романы в список обязательного «легкого чтения», выбрав историю как раскрашенный задник для незатейливых приключений. Он и не делает вид, что его романы хоть сколько-нибудь историчны, прошлое для него — всего лишь жанр, возможность стилизации, скорее даже деталь, необходимая для развития сюжета. Первая мировая война в «романе-кино» «Смерть на брудершафт» — просто фон для шпионской деятельности как немцев, так и русских, а шпионаж — просто хорошая завязка сюжета, особенно сегодня, когда шпионская деятельность не только заново раскрашена, но и некоторым образом героизирована. Несмотря на десятки «атмосферных» мелочей — от «ятей» в подписях к картинкам до реальных фотографий начала века, вынесенных в конец каждой «фильмы», проекты Акунина дальше от настоящей истории, чем даже учебники за восьмой класс. История для него — всего лишь домашний скот, дающий молоко, творог, мясо, наконец. Он приручает ее не для того, чтобы понять, но для того, чтобы использовать.

Для Марии Галиной история — тоже фон, но живой и тревожный. В книге «Малая Глуша», состоящей из двух романов — «СЭС-2» и собственно «Малой Глуши», бытовые детали прорываются сквозь фантастические сюжеты и оказываются страшнее и псоглавцев — проводников в мир мертвых, и индейского духа вендиго. «Она заняла в хлебный, молочный и сразу в кассу, но очередь в хлебный продвигалась быстро и подошла раньше, чем подошла очередь в кассу. Пришлось занять еще раз» — семидесятые годы, возникающие из этих мелочей, разрушают жизнь людей безжалостнее, чем бесы и демоны. Здесь прошлое становится местом действия — таким же, как мир мертвых в «Малой Глуше» или приморский город в «СЭС-2». Подчеркиваю, не временем, а местом, и именно это место, которое многие из читателей Галиной еще помнят, населено демонами.

«Каменный мост» Александра Терехова случай особый. Здесь история — живой персонаж, свидетель и участник событий; так же как и все другие участники событий, утаивающий правду. Может, просто не помнит, все-таки столько времени прошло. Герой пытается воссоздать прошлое, понять, что случилось на Большом Каменном мосту в 1943 году: вроде бы подросток убил свою подругу и застрелился сам. Возможно, влюбленных убил кто-то третий. Не исключено, что в этом деле были замешаны высшие чины — дети были не простые, сын наркома, дочь посла, учились в одной школе с Микоянами и дочерью Сталина. То, что могло получиться обычным полуисторическим, полулюбовным романом, оказалось желчной, мрачной и самоуничижительной книгой о страхе смерти. А попытка понять прошлое для героя — что-то вроде вот этого: «Я прочел листовку “Оздоровление организма” на железной подъездной двери: “Знаете ли вы, что в кишечнике каждого из нас находится десять килограммов запекшегося кала?”»

В организме нашей страны находится страшно представить сколько килограммов запекшегося кала — непроговоренной, неизвестной, неосознанной личной и общей истории. Герой ищет еще живых свидетелей тех событий, изучает документы, пытается восстановить чужое прошлое, а заодно придумывает и собственное настоящее, чтобы спустя семь лет и восемьсот страниц выяснить: все напрасно. Все это время он искал не там и находил не тех. «...Столько выкопанных и выстроенных скелетов, потревоженных теней... я толкался среди изнеможденного отряда, я же клялся вывести их на сухое место, у меня же фуражка с красной звездой... я повалился на стол от дурноты, страшась вздохнуть — отпускает? — но только затягивало». Ничего нельзя поделать, история уже прошла, и даже если каким-то мистическим (или научным) способом достать из могилы свидетелей и опросить их, каждый из них скажет свое, общей картинки не получится, к реальности это не будет иметь никакого отношения. Но хотя бы так. Пусть каждый скажет свое. Мелкие отдельные детали: в чем была мама? Какой тряпкой мыла раму? Собиралась ли когда-нибудь мыть стекло? Сколько бы подробностей ни было известно, картинка бликует на солнце. Маму что-то отвлекает, рама остается недомытой, и через открытое окно входит шум времени.

Посмотреть всю галерею

Мария Галина. Малая Глуша. М.: ЭКСМО, 2009
Борис Акунин. Смерть на брудершафт (серия повестей). М.: АСТ, 2007
Александр Терехов. Каменный мост. М.: АСТ, Астрель, 2009


Другие материалы раздела:
Всеволод Некрасов. Ответственность говорящего, 18.05.2009
Новая жизнь на новом посту, 15.05.2009
«Телеграфный стиль», 14.05.2009