Оцените материал

Просмотров: 6124

Всплеск оптимизма

Станислав Львовский · 23/09/2011
Новый «Абзац», отринутый соблазн активизма, Бернстин по-русски, юбилей Кушнера и первые премиальные пташки

Имена:  Александр Кушнер

©  Zoe Horsfall / www.zoehorsfall.com

Зои Хорсфол. Оптимист 2. 2005

Зои Хорсфол. Оптимист 2. 2005

• «Урал» (№9, 2011) публикует «Антологию современной уральской поэзии», т. 3 с предисловием Юрия Казарина. Среди прочих имеют место Владимир Богомяков, Никита Иванов, Иван Козлов и Виталий Кальпиди: «Китаянки бредут с коромыслами / с латифундий в районе Уфы, / где слова не скажу, что двусмысленно, / но становятся в позу строфы. / И молотит машинка кузнечика / с отпаявшейся буковкой «т». / И с*рекозы висят бесконечные / бижутерией для декольте». В этом же номере подборка Ивана Белецкого: «Слова, похожие на слова, / гонят в угол, но ни о чем./ Город потрескался. Голова / осыпается на плечо / неудачи в последний раз. / Тлеет бумага, молчит связной. / Повернувшееся анфас / время ждет за твоей спиной. // Колокола не звонят, теперь / все неподвижно. Разбитый дом, / люди. Никто не кричит тебе / то ли “идут!”, то ли “сами идем!”. / Висла лежит на квадратах дна. / Стрелка встает на часах напротив, / как не видные из окна / русские роты».

• В «Иностранной литературе» (№7, 2011) вступительная статья Григория Кружкова к переводам из Одена (сами тексты, увы, только в бумажной версии). Зато доступны стихотворение Чеслава Милоша «Поздняя зрелость» в переводе Сергея Морейно и чрезвычайно интересная глава из книги Ирены Грудзинской-Гросс «Милош и Бродский: магнитное поле» в переводе с польского Мадины Алексеевой: «Прав Милош, когда говорит, что у поэта в империи иная роль, нежели у поэта в Польше, стране, опутанной историей. Бродский считает, что история и политика не нужны поэту, раз на нем лежит ответственность за главное сокровище империи — ее язык и культуру. “Поскольку цивилизации конечны, — пишет он в эссе о Дереке Уолкотте, — в жизни каждой из них наступает момент, когда центр больше не держит. В такие времена не войско, а язык спасает их от распада. Так было с Римом, а до того — с эллинистической Грецией. Скрепляющую работу в подобные эпохи выполняют провинциалы, люди окраин. Вопреки распространенному мнению, мир не кончается на окраине — как раз там он раскрывается. И на язык это влияет не меньше, чем на зрение”. Эти окраины точно такие же, как в кишиневских посланиях-стихах Пушкина, где возникает образ Овидия. Там тоже присутствует империя, сначала Римская, а затем российская, да это и неважно: империя — вневременное понятие, ибо это растянутое пространство, то есть география плюс власть. Задача поэта — писать, ведь язык, как музыка, есть только один, он состоит из гласных, согласных, ряда синонимов, лишь алфавит может быть разным. Удивительное постоянство такой самоидентификации, пусть и преподносимой с иронией, объясняет и путь поэта от русского языка к английскому, тоже имперскому. В империи Бродского прежде всего интересует сфера действия языка. В фильме “Прогулки по Венеции” (1993), стоя на одном из венецианских мостиков, он замечает, что, поскольку говорит на обоих этих языках, у него “двойное имперское мироощущение”. И, гордо улыбнувшись, добавляет: “Меня можно назвать двуглавым орлом”. Можно сказать, что Бродский был гражданином трех империй. Он родился в советской империи за пятьдесят лет до ее развала. Умер гражданином американской империи, о которой сегодня трудно судить, на какой она стадии: подъема, прочного существования или упадка. Похоронен на территории Римской империи, которая, как показывают его последние тексты, под конец жизни стала ему настоящей отчизной. А переход с русского языка на английский — это действительно “смена одной Империи на другую”». Также в номере опубликованы «Три Олимпийские победные песни» Пиндара в переводе Максима Амелина.

Читать текст полностью

 

 

 

 

 

Все новости ›