— Вам не обидно, что наследием вашего предка занимаются чужие люди?

— Я их очень уважаю, а сам знаю свою нишу. Когда одна из любимых мною и авторитетных достоеведов стала привязывать Достоевского к масонам, я, конечно, запереживал и посчитал необходимым высказать ей свое несогласие. Федор Михайлович интересовался многим, но в масоны никогда бы не пошел, это противу его существа. После многих разговоров на эту тему она вынуждена была согласиться.

— Вы продолжаете открывать для себя Достоевского?

— В нем есть для меня загадки. Прочитал в воспоминаниях Анны Григорьевны, как они идут по Шварцвальду, по горной тропинке, любуются красотами — и вдруг по тропинке козочка пробегает. Анна Григорьевна говорит: «Федя, смотри, какая козочка!» А он ей: «Эх, ружьишка нет». Это так не похоже на него, сначала я даже не поверил. Он, конечно, провоцировал жену, считал, что так приучает ее к разнообразию человеческих факторов, слабостей. Она ведь идеалистка была, прогрессивная для того времени — окончила женские курсы, а стенография воспринималась как нечто передовое и не для всех.

— А вам интересно было бы пообщаться с ним или достаточно его текстов?

— Во снах он ко мне иногда приходит. Жена в отличие от меня сны запоминает. Я вопросы ему задаю, как бы он отреагировал на то-то и то-то.

Достоевский во сне такой же, как на портретах. На сайте «ВКонтакте» в группе, ему посвященной, девушка описывает его портрет. Судя по ходу ее мыслей, человек с красивой мощной бородой не может быть неумным. Я посчитал необходимым опустить ее на землю: «По уверениям современников, у него была жиденькая пегая бороденка». И крестьянское лицо. Он боялся оказаться рядом с Тургеневым — не только потому, что они идейно расходились. Иван Сергеевич был красив и вызывал восхищение, рядом с ним Достоевский выглядел совершеннейшим мужиком.

— Не хотите познакомиться с другими потомками отечественных или зарубежных писателей?

— Хочу встретиться с Владимиром Ильичом Толстым. Мы с ним однажды столкнулись на вручении премии Солженицына, когда ее получил телесериал «Идиот». Ладошками друг друга на ходу хлопнули, он сказал: «Ну ладно, встретимся» — и убежал.

Очень уважаю потомка Семенова-Тян-Шанского. Знаю его через Географическое общество, где моя жена работает. Когда его предок закончил путешествия, он стал членом Государственного совета, сенатором, занялся благотворительностью и все свои деньги употребил на строительство домов призрения для пожилых. Его потомок создал первый в России частный дом престарелых. Меня потрясла его обстановка, и я ему сказал: «Если бы я в старости остался один, пришел бы проситься сюда».

Что касается моих задач, то хочу вернуть Евангелие Достоевского в семью. Он отдал его Федору: «Буде Богу угодно продолжать мужскую линию…». В 1917-м Федор Федорович умирает, у него остается сын Андрей. Через женщину, с которой он в Москве жил, Евангелие было первоначально отдано в Исторический музей, затем в московский Музей Достоевского к его открытию в 1930-х, потом в Центральную библиотеку (бывшую Ленинку). В заявлении Федора Федоровича было написано, что Евангелие отдается на временное хранение до наступления совершеннолетия Андрея. Но у нас, увы, все временное становится постоянным. Как-то я приехал в Ленинку, разговаривал с заместителем директора. Мне достоеведы говорили, что Евангелие неквалифицированно отреставрировали, уничтожили следы Достоевского. Я так и не смог его увидеть. Оно в это время было на выставке, я рванулся туда, но женщина сказала: «Вам не повезло. Сегодня выходной». Я, человек наивный, поверил и ушел. Скорее всего, выходного не было, просто мне туда не дали зайти. Может, они думали, что я разобью стекло и заберу Евангелие? Ни в коем случае. Пусть библиотека признает мое право на него, и я торжественно оставлю им его на хранение, это слишком ценная вещь, — но при условии, что они ко мне обратятся при любом прикасании к этой книге. До сих пор я так и не нашел адвоката, который взялся бы за это дело. Тут, по сути, надо судиться не с библиотекой, а с государством. Я не настолько активен, и подо мной нет той материальной базы, которая дала бы возможность часто ездить в Москву. Вот сейчас на конгресс туда еду. Когда я получил приглашение, сразу задал вопрос: на какие денежки?.. Приглашающая сторона все оплатит, иначе я бы не поехал. У нас бюджет весьма ограниченный.

— Как бы вы себя охарактеризовали: Дмитрий Достоевский — это…?

— Есть милый документальный фильм, правда, не обо мне, а о моем сыне Алексее. «Леха Достоевский — потомок гения». Мы все трамвайщики. Картина получила первую премию на Дрезденском фестивале документальных фильмов. Как-то раздался звонок, и мне по-немецки говорят: «Мы, немецкая школа такая-то, — не помню, из Дрездена или Берлина, — хотим прокатиться на трамвае Достоевского». — «Ребята, вы опоздали. Он теперь на трамвае не ездит». Недавно после шестилетнего перерыва его жена Наталья снова стала водить трамвай, и счастлива донельзя. Когда она вошла в нашу семью, то призналась, что Федор Михайлович спас ее. Наталья попала в секту, куда приволокла ее бабка. Кажется, изменил ее жизнь «Идиот». Она стала истинно православным человеком, поэтому вторую дочку назвала Верой. У меня три внучки — Анна, Вера и Маша. Анна — в честь Анны Григорьевны, а Мария потому, что так сказал духовник Алексея на Валааме. Но нам нужен мальчик, наследник. Старшие внучки занимаются в музыкальной школе. Одна на флейте, как мама, вторая — на домре, обе играют на фортепиано. У нас есть древнее пианино «Дидерихс».

С ним связана мистическая история. Я нашел свою нишу — занимаюсь потомками Достоевского — Федей, своим дедом, отцом… В Пушкинском Доме лежит тысяча, не меньше, писем детей к Анне Григорьевне и ее к ним, написанных уже после смерти Федора Михайловича. У Анны Григорьевны через строку идет воспоминание о нем. Так я узнал, что он любил светлое пиво и форель. Почти каждый день в Дрездене они ходили на Брюллеву террасу, где пили его любимое пиво. Прокофьеву в альбом, где писали о солнце, Анна Григорьевна пишет: «Ты мое солнце, ты на горе, а я под горой стою и на тебя молюсь». А мистика вот в чем — Люба в письме сообщает, что познакомилась с семьей Дидерихс: «Очень милые люди, хотя и немцы. Подарили мне пианино, которое я хочу перевезти в Старую Руссу. Оно хорошо будет там смотреться». Анна Григорьевна отвечает: «Поставь его в такой-то комнате, потому что в той, где ты предполагаешь, стоит фисгармония отца, а он очень любил на ней бренчать, и это свято». Не знаю, чем эта история у них закончилось, но иду как-то из Пушкинского Дома мимо забора, а там висит объявление: продается пианино Дидерихса. Я поскреб по сусекам, собрал деньги и купил его. Уверен, оно то самое. Как раз сегодня у нас работает настройщик. Мистика и с бюстиком писателя. Как-то мне позвонил знакомый антиквар, которому я рассказал, что мой отец всю войну носил бюстик своего деда в рюкзаке. После его смерти он исчез. «Я увидел бюстик Достоевского. Он похож на тот, о котором вы говорили». Поехал посмотреть, он из легкого темного шпиатра, его можно носить в рюкзаке. И, как тот, ранен в висок. Теперь он у меня дома стоит. Есть такой священник — отец Белоголов. Когда-то он был сотрудником музея — это известный путь через Достоевского к церкви. Так вот, он был в Буйнакске, когда случился захват школы (а я тогда был в Швейцарии). В школьном кабинете литературы все портреты остались целы, а Достоевский ранен в висок. Как будто взял все на себя. Теперь этот портрет он держит у себя на подворье и берет на панихиду на могилу Достоевского.

Четыре года назад мы купили коммунальную квартиру — три большие сталинские комнаты — в жутком состоянии. Теперь их ремонтирую, спокойно могу сделать трехэтажные, а то и четырехэтажные нары, кровати.

— Вы с семьей сына вместе живете?

— Мы живем патриархально. Когда мы попали в эту квартиру, я Алексею сказал: «Мы ее вполне можем обменять, если тебе будет нужно, без разговоров разъедемся». Но пока такого не происходит, и, надеюсь, не произойдет. На кухне душа в душу хозяйничают две женщины. Тоже мистика — жена Федора Михайловича была наполовину шведка, а моя наполовину литовка. Очень спокойная, рассудительная, мудрая. Меня враз успокаивает, не подкладывает полешек, как говорила Анна Григорьевна. В нашей квартире разлита любовь: я очень люблю жену, Наталья любит моего сына, а наши девчонки объединяют старшее и младшее поколения.