— Ты упомянул о действительно огромной волне эмигрантов из Советского Союза и из России в Израиль, которая стартовала году в 1990-м и которая на сегодняшний день насчитывает, если я не ошибаюсь, где-то около миллиона человек. Однако, если взглянуть на эту эмиграцию с культурной точки зрения, то, на мой взгляд, эта волна удивительным образом не принесла почти никаких значительных культурных ценностей. По гамбургскому счету она породила одного — одного! — выдающегося писателя; я говорю сейчас, конечно, о покойном Александре Гольдштейне. (Приходится упомянуть и об Анне Горенко, ставшей своего рода «израильским Поплавским». Но это совершенно иной случай — трагическая смерть не оборвала, как в случае с Гольдштейном, поразительно насыщенный творческий путь, но стала мощным стимулом к мифологизации автора, по-настоящему так и не успевшего состояться.)

— Оставим в стороне заезженное выражение «гамбургский счет». Литература — это не спортивные соревнования. Литература — это общность, это борьба тенденций, а не различных эго.

Аня же Горенко просто не осуществилась. Она существовала в определенной среде, литературной или, скорее, окололитературной. И когда она подросла немножко, она почувствовала, что это не для нее, что ей этого недостаточно. И в один прекрасный день она позвонила мне, сказала об этом, и мы договорились, что она приедет к нам, приедет с текстами для серьезного разговора. И мы ждали этого приезда. Но вместо этого нам позвонил Миша Генделев и сказал, что Аня Горенко умерла от передоза. Об Ане можно говорить как о поэтессе с определенным потенциалом. Действительно, потенциал был, и, если бы она была в серьезной литературной среде, этот потенциал развился бы гораздо раньше. Но она была в среде, в общем-то, провинциальных графоманов, и, естественно, ей было очень трудно оттуда выбраться. Но она пыталась: звонок нам, в «Зеркало», показывает, что она хотела все-таки вырваться. Она прямо сказала тогда, что не может больше находиться в такой ситуации. Очень жаль, конечно, что у нее не получилось.

Вообще же в Израиле на сегодняшний день сформировались довольно интенсивные литературные круги разного толка. И журнал «Зеркало» является ведущим культурным фактором не только израильского, но и международного характера. Конечно, кроме «Зеркала», существует много других изданий на русском языке, и у каждого есть свои авторы и свои читатели. Должен сказать, что у многих российских писателей, очень ценимых в Москве, нет шансов попасть на наши страницы — это к вопросу о культурных ценностях.

— Когда мы в 1996 году реорганизовали «Зеркало» (я говорю «мы», потому что, живя тогда в Иерусалиме, я тоже имел к этому некоторое касательство), одной из наших общих идей была именно попытка сделать на основе журнала некую интернациональную платформу, некую текстуальную среду, которая преодолела бы израильскую русскую провинциальность, «местечковость». Принципиальным моментом было участие в «Зеркале» авторов, живущих или в России, или в других странах, но не в Израиле. Это было не только принципиальным для «Зеркала», но и новым для израильской русской культурной прессы. Забавно было видеть, как потом этот принцип был взят на вооружение нашими коллегами, к примеру, из журнала «Солнечное сплетение».

— На самом деле с самого начала, в первых номерах «Левиафана» и потом в газетах, которые издавала Ирина Врубель-Голубкина, эта позиция всегда присутствовала: печатать не своих, не из своей деревни, а что существует и неизвестно. Поэтому мы впервые опубликовали многие вещи [Станислава] Красовицкого, [Валентина] Хромова, Игоря Холина и так далее. То есть в «Зеркале» это не было новой позицией, это было продолжение старой политики. Мы не ориентированы только на то, что пишется в Израиле, мы ориентированы и на Россию, и на все зарубежье. Вместе с тем то, что присылают нам из России, и то, что считалось бы там большой литературной удачей, то, что в России награждают разными премиями, для нас очень часто — неприемлемая псевдолитература на грани графомании. В то же время есть авторы, которых в России не читают и не знают, а с нашей точки зрения — они центральные, пусть и не признанные фигуры русской культуры. Для большинства израильских литераторов Москва — метрополия, а мы сами метрополия и для себя, и для тех немногих, кто разделяет наши взгляды на литературу и поэзию.

— Как ты видишь будущее культуры на русском языке в Израиле? Есть ли вообще это будущее?

— Это вопрос, который надо связать с вопросом, сколь долго будет существовать Россия. Пока будет существовать Россия, будет существовать русский язык в Израиле. Если уменьшение численности русского народа будет идти так, как идет сейчас, то не исключена такая ситуация, что в итоге субкультура, которая называется «русское еврейство», будет продолжать говорить на русском языке, а в России будут говорить на китайском, татарском и так далее, а вместо русского будет такой пиджин-русский. Я надеюсь, что этого не произойдет, но кто знает. Ведь арамейский язык исчез, и никто не знает, кто такие арамейцы и где они были. А евреи на арамейском Талмуд написали и до сих пор пользуются арамейским языком. Иногда вот такие происходят совершенно невероятные чудеса. Мы сидим, рассуждаем и не предполагаем даже, что на самом деле может случиться.