Михаил Гробман: «Мы сами — метрополия»

Ветеран второго русского авангарда рассказал ГЛЕБУ МОРЕВУ о русскоязычной литературе в Израиле и русском искусстве в Москве

Имена:  Михаил Гробман

Михаил Гробман только что побывал в Москве как специальный гость Московской биеннале современного искусства. В Израиле, помимо художественной активности, Гробман принимает ближайшее участие в редактируемом Ириной Врубель-Голубкиной литературном журнале «Зеркало». В интервью для раздела «Литература» мы поговорили обо всей творческой биографии Гробмана — художника и поэта.

— Миша, несколько дней назад тебе исполнилось семьдесят. И выходит так, что больше половины жизни — с 1971 года — ты прожил в Израиле. Пока ты жил в России, ты был одной из центральных фигур в легендарной уже среде авангардных художников и поэтов. Почему ты решил уехать, и именно в Израиль, и оправдались ли твои ожидания? Не разочаровался ли ты впоследствии?

— У меня была не одна, а много причин, по которым я решил уехать из России. Первая и наиболее очевидная — это сионизм: я хотел жить в Израиле, стране, которая в моем воображении сверкала всеми прекрасностями сионистского государства. Но это еще не всё: было также и желание увидеть огромный мир, который в то время перед нами был закрыт. Были и причины другого порядка. Так, к концу 1960-х годов героический период московского авангарда по существу закончился, и, пока новые течения, характерные уже для 1970-х годов, не набрали силу, это выразилось в своего рода стагнации. Стагнация ведь была не только у советской власти, она проникла и в художественную среду. Некоторые художники стали повторять самих себя и почувствовали, что это им удобно, другие постепенно коммерциализировались. У меня возникло непривычное для меня и для нашей среды ощущение скуки и пустоты. Кроме того, у нас с Ирой (Врубель-Голубкиной. — OS) был ребенок, и мы с ужасом думали о том, что он должен пойти в советскую школу. Трудно сказать, что из этих причин было главным, но за всем этим стоял еще один, чисто творческий мотив: я хотел создать еврейское искусство, которое осуществлялось бы не в традиционных, а в современных кодах, и я предполагал тогда, что Израиль — самое правильное место для того, чтобы заниматься этим.

Разочаровался ли я? Разочарование — это вообще не мой стиль. В тот момент, когда я понял, что израильская художественная среда по духу, как это ни парадоксально, антисионистская и антиеврейская, — у меня это вызвало не разочарование, а желание выйти на тропу войны, что я и сделал. Сначала они даже не сообразили, что у них тут под носом происходит, — думали, что вот, приехал новый репатриант, очередной «еврейский художник». Под этим подразумевалось то еврейское искусство, которое в Израиле в то время было: чисто коммерческое, делавшееся для ностальгирующих богатых американцев. Они пытались отмахнуться от меня, определив меня по этой чуждой мне линии, но вдруг обнаружили, что разговор идет на самом высоком современном уровне. Тут мои враги растерялись и не знали, как им быть, а я к тому же был нелицеприятен и агрессивен в своей критике их позиции — в статьях, которые я публиковал в ивритской прессе, и в устных выступлениях.

— Что из сделанного тобой в Израиле ты считаешь самым важным и ярким?

— Всё. Важно ведь то, что является шагом вперед, то, чего ты раньше не делал. Я все время старался выразить себя по-новому. Думаю, что это еврейская черта — всегда искать новые способы жизни и мысли.

— В твой израильский период что для тебя было важнее — связь с твоим русским прошлым или с современным западным искусством?

— Моя связь с Россией несомненна, но надо принять во внимание, что я не русский художник и не чисто еврейский — я соединение этих двух начал. Русский еврей — это особый субэтнос (живущий, в моем случае, в субтропиках). Современное западное искусство я всегда любил, и уже в России был воспитан на нем, хотя начинал с русского футуризма. Конфликта с Западом у меня не было никогда, но проблема в том, что каждое время приводит своих эпигонов и графоманов. И если им удавалось в Израиле занять влиятельную позицию, приходилось бороться. Не потому, что они поддерживали западные течения и пользовались современными кодами, а из-за того, что власть эпигонов отвратительна.