Страницы:
- « Предыдущая
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- Следующая »
— Читаешь ли ты современную поэзию?
— Если честно, не очень. Мне Кирилл Медведев очень нравится, но я его читал года четыре назад. В последний год я очень сильно загружен, голова как электричка — вагоны информации проскальзывают туда-сюда, только успеваю головой мотать. Недавно в ленте видел чьи-то стихи… Алевтина Дорофеева, кажется (юзер ЖЖ alevtina_d. — OS.) У нее стихи похожи на Анашевича.
— Это хорошо или плохо?
— Это единственный их недостаток.
— Что держишь под подушкой?
— От случая к случаю читаю Седакову, Шварц…
Соколов словно иллюстрирует старый текст Воденникова: «Еще мне нравятся стихи Елены Шварц / одной китайской поэтессы / но и без них я тоже проживу». Когда стихи все же появляются, он их не дописывает — не видит смысла. Он находит смысл в семье, в работе, которая вовсе не является для него простым зарабатыванием денег, и еще кое в чем:
— Если говорить о вещах сугубо непрагматических, то направление, в котором я пытаюсь чего-то понимать, — это религиозное направление. То, что я пытаюсь принять и исследовать. Я знаю, как надо жить, но мне не хватает сил. Сейчас у меня вера скорее юридическая — «я понимаю, что я нарушаю». Бывает вера как верность и вера как доверие высшему промыслу и отсечение собственной воли. Меня хватает только на первое.
— Ходишь в церковь?
— Захожу, конечно, но так, чтобы всерьез, на литургию — несколько раз в год, чаще не получается. Когда получается жить по вере — чувство жизни совсем другое, все замыкается в единую цепь, нет никакой раздробленности, все приобретает какой-то смысл. Если бы я мог продолжать такой образ жизни — это и было бы настоящее творчество, и другого не надо.
— Ты не уйдешь с такими взглядами в монастырь?
— Однажды я поехал в Оптину пустынь — не для репортажа, сам, трудником, то есть просто бесплатно поработать. Едешь туда и думаешь — сейчас ты всем покажешь за три дня. Прожил один день. Очень тяжелые условия, спартанские: подъем в пять утра, потом три часа молитва, да и на уровне духовном — постоянное давление откуда-то. Считается, что чем более серьезное ты делаешь усилие — тем больше сопротивление. У меня было просто жесточайшее — когда раздражает все, и ничего не нравится, каким-то необъяснимым, мистическим образом.
— Так ты мистик?
— В смысле реальности Бога и реальности Дьявола — да, я мистик. Я уверен, что все, что происходит с человеком, имеет духовный смысл, и случайностей в жизни не вижу. На самом деле христианство исполнено скептицизма — если не вдаваться в чудоманию, какая бывает у старушек. Мне все равно, где что там мироточит. Но происходят незаметные события…
Однажды я хотел пойти на исповедь, но не знал, к кому и как. Думал о Родионе Морозове — мы с ним работали в «Общей газете», а потом он ушел в монастырь, и я не знал, где он и что с ним. Я позвонил в газету, узнал, что он теперь отец Нектарий и служит на Троицком подворье в Москве. Через месяц после этого я возвращался со дня рождения приятеля, и у меня вдруг ни с того ни с сего сломалась машина. Я ее оставил, на следующий день приезжаю за ней, смотрю — рядом церковь. Поднимаюсь, читаю табличку: «Подворье Троице-Сергиевой лавры». И нахожу там отца Нектария. Вот это чудо, и оно обращено непосредственно к человеку.
В юности Соколов не один раз перечитывал материалы к биографии Пастернака и считает, что жизнь поэта повлияла на его собственную. Он говорит о «тихом пламени, тихой мудрости», как в стихах Арсения Тарковского, о Честертоне как авторе «религиозных детективов», о Розанове («на мой взгляд, он вообще был первым блогером»), о Боге и Дьяволе.
— Так ты правда веришь в реальность Дьявола?
— В смысле, можно ли его потрогать или есть ли он как сила? С рогами или без, но он, конечно, есть. Кстати, Дьявол — очень удобная вещь, он помогает любить людей. Можно ненавидеть грех, но не грешника. Грех — это болезнь, уничтожив грешника, ты не решишь проблему. Так что человек — не враг, враг — Дьявол.
— Тебе могут быть близки поэты-священники: Круглов, Кравцов…
— Круглов хороший поэт, но очень много пишет, а я не люблю, когда много пишут. Но бывают точечные попадания у самых разных авторов. Люблю Самойлова, Гандлевского, Фаину Гримберг с ее «Андреем Ивановичем». В университете много читал Элиота и Уитмена, но я читатель очень случайный — что-то попадается в руки, если нравится, я стараюсь запомнить, как автора зовут. Специально литературное пространство не сканирую.
— А прозу пишешь?
— Я написал роман по сценарию Дмитрия Соболева к фильму «20 сигарет», и мне за него совершенно не стыдно. Это про один день из жизни копирайтера, перед которым в день, когда рожает жена, встает выбор: уволиться или предать друга. И есть хитрый начальник-искуситель…
— Самостоятельный роман не хочешь написать?
— Пока прозы мне хватает журналистской.
— Ну хотя бы в записную книжку что-нибудь записываешь?
— Да, но все как-то рассыпается. Раньше меня это совсем не парило, но теперь я вдруг подумал, что я все-таки, наверное, не прав. Может быть, нужно приложить какое-то усилие, чтобы найти тему, а не ждать, когда она возникнет. Меня тут лишили водительских прав на четыре месяца, теперь появится больше свободного времени. А то, когда водишь машину, только о дороге и думаешь.
— А за что права отобрали?
— Там была разметка — непонятно было, то ли она есть, то ли ее нет. Оказалось, что она есть.
— Если честно, не очень. Мне Кирилл Медведев очень нравится, но я его читал года четыре назад. В последний год я очень сильно загружен, голова как электричка — вагоны информации проскальзывают туда-сюда, только успеваю головой мотать. Недавно в ленте видел чьи-то стихи… Алевтина Дорофеева, кажется (юзер ЖЖ alevtina_d. — OS.) У нее стихи похожи на Анашевича.
— Это хорошо или плохо?
— Это единственный их недостаток.
— Что держишь под подушкой?
— От случая к случаю читаю Седакову, Шварц…
Соколов словно иллюстрирует старый текст Воденникова: «Еще мне нравятся стихи Елены Шварц / одной китайской поэтессы / но и без них я тоже проживу». Когда стихи все же появляются, он их не дописывает — не видит смысла. Он находит смысл в семье, в работе, которая вовсе не является для него простым зарабатыванием денег, и еще кое в чем:
— Если говорить о вещах сугубо непрагматических, то направление, в котором я пытаюсь чего-то понимать, — это религиозное направление. То, что я пытаюсь принять и исследовать. Я знаю, как надо жить, но мне не хватает сил. Сейчас у меня вера скорее юридическая — «я понимаю, что я нарушаю». Бывает вера как верность и вера как доверие высшему промыслу и отсечение собственной воли. Меня хватает только на первое.
— Ходишь в церковь?
— Захожу, конечно, но так, чтобы всерьез, на литургию — несколько раз в год, чаще не получается. Когда получается жить по вере — чувство жизни совсем другое, все замыкается в единую цепь, нет никакой раздробленности, все приобретает какой-то смысл. Если бы я мог продолжать такой образ жизни — это и было бы настоящее творчество, и другого не надо.
— Ты не уйдешь с такими взглядами в монастырь?
— Однажды я поехал в Оптину пустынь — не для репортажа, сам, трудником, то есть просто бесплатно поработать. Едешь туда и думаешь — сейчас ты всем покажешь за три дня. Прожил один день. Очень тяжелые условия, спартанские: подъем в пять утра, потом три часа молитва, да и на уровне духовном — постоянное давление откуда-то. Считается, что чем более серьезное ты делаешь усилие — тем больше сопротивление. У меня было просто жесточайшее — когда раздражает все, и ничего не нравится, каким-то необъяснимым, мистическим образом.
— Так ты мистик?
— В смысле реальности Бога и реальности Дьявола — да, я мистик. Я уверен, что все, что происходит с человеком, имеет духовный смысл, и случайностей в жизни не вижу. На самом деле христианство исполнено скептицизма — если не вдаваться в чудоманию, какая бывает у старушек. Мне все равно, где что там мироточит. Но происходят незаметные события…
Однажды я хотел пойти на исповедь, но не знал, к кому и как. Думал о Родионе Морозове — мы с ним работали в «Общей газете», а потом он ушел в монастырь, и я не знал, где он и что с ним. Я позвонил в газету, узнал, что он теперь отец Нектарий и служит на Троицком подворье в Москве. Через месяц после этого я возвращался со дня рождения приятеля, и у меня вдруг ни с того ни с сего сломалась машина. Я ее оставил, на следующий день приезжаю за ней, смотрю — рядом церковь. Поднимаюсь, читаю табличку: «Подворье Троице-Сергиевой лавры». И нахожу там отца Нектария. Вот это чудо, и оно обращено непосредственно к человеку.
В юности Соколов не один раз перечитывал материалы к биографии Пастернака и считает, что жизнь поэта повлияла на его собственную. Он говорит о «тихом пламени, тихой мудрости», как в стихах Арсения Тарковского, о Честертоне как авторе «религиозных детективов», о Розанове («на мой взгляд, он вообще был первым блогером»), о Боге и Дьяволе.
— Так ты правда веришь в реальность Дьявола?
— В смысле, можно ли его потрогать или есть ли он как сила? С рогами или без, но он, конечно, есть. Кстати, Дьявол — очень удобная вещь, он помогает любить людей. Можно ненавидеть грех, но не грешника. Грех — это болезнь, уничтожив грешника, ты не решишь проблему. Так что человек — не враг, враг — Дьявол.
— Тебе могут быть близки поэты-священники: Круглов, Кравцов…
— Круглов хороший поэт, но очень много пишет, а я не люблю, когда много пишут. Но бывают точечные попадания у самых разных авторов. Люблю Самойлова, Гандлевского, Фаину Гримберг с ее «Андреем Ивановичем». В университете много читал Элиота и Уитмена, но я читатель очень случайный — что-то попадается в руки, если нравится, я стараюсь запомнить, как автора зовут. Специально литературное пространство не сканирую.
— А прозу пишешь?
— Я написал роман по сценарию Дмитрия Соболева к фильму «20 сигарет», и мне за него совершенно не стыдно. Это про один день из жизни копирайтера, перед которым в день, когда рожает жена, встает выбор: уволиться или предать друга. И есть хитрый начальник-искуситель…
— Самостоятельный роман не хочешь написать?
— Пока прозы мне хватает журналистской.
— Ну хотя бы в записную книжку что-нибудь записываешь?
— Да, но все как-то рассыпается. Раньше меня это совсем не парило, но теперь я вдруг подумал, что я все-таки, наверное, не прав. Может быть, нужно приложить какое-то усилие, чтобы найти тему, а не ждать, когда она возникнет. Меня тут лишили водительских прав на четыре месяца, теперь появится больше свободного времени. А то, когда водишь машину, только о дороге и думаешь.
— А за что права отобрали?
— Там была разметка — непонятно было, то ли она есть, то ли ее нет. Оказалось, что она есть.
Страницы:
- « Предыдущая
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- Следующая »
КомментарииВсего:4
Комментарии
- 29.06Стипендия Бродского присуждена Александру Белякову
- 27.06В Бразилии книгочеев освобождают из тюрьмы
- 27.06Названы главные книги Америки
- 26.06В Испании появилась премия для электронных книг
- 22.06Вручена премия Стругацких
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3451701
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343347
- 3. Норильск. Май 1268512
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897659
- 5. Закоротило 822082
- 6. Не может прожить без ирисок 782110
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 758611
- 8. Коблы и малолетки 740821
- 9. Затворник. Но пятипалый 471147
- 10. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 402979
- 11. «Рок-клуб твой неправильно живет» 370412
- 12. ЖП и крепостное право 347678
Вопросы задавала Линор Горалик
- Как у вас устроены отношения между «я», «я-автором» и «я-персонажем» <..>. Кто они? Как решается вопрос о выборе нарратора, о том, кто из поименованных или непоименованных сущностей будет автором следующего текста, следующей книги?
- Спасибо вам за вопросы. Попробую отвечать на них «вообще», так, чтобы ответ исходил не только из той календарной точки, где я сейчас с грехом пополам себя нахожу и которая отличается от прежних родом и видом, так скажем, экзистенциального неуюта. Сразу оговорюсь — ни с чем бытовым/биографическим это дело не связано, боль ведь — подручный способ познания, точный прибор, позволяющий определить, где ты и что ты. Болит — значит, живой; иногда только так себя и можно обнаружить на карте. Так вот, для того, чтобы отвечать не в режиме «де профундис», надо очень постараться перевернуть карту, выйти из собственной системы координат до такой степени, чтобы вместо «себя» описывать сорт бумаги и степень её потёртости. Похожим образом, кажется, у меня устроены отношения с «я» в стихах: все Степановы и Сидоровы, которые там разговаривают, — что-то вроде фигур (фигурок скорее) дистанцирования. Важно здесь то, от чего приходится отстраняться в каждом конкретном случае; и тип письма, и голос рассказчика определяются углом отталкивания, что ли; быть-этим приходится, чтобы не-быть-вот-тем. Иногда (хотя совсем редко, если не ошибаюсь) одной из фигурок приходится притворяться первоисточником, носителем прямого высказывания, как-бы-автором. Случаев настоящей прямизны я за своими текстами знаю совсем немного, два, кажется, или три — и каждый раз это было ответом, быстрой реакцией на внешний источник боли. И, надо сказать, во всех этих случаях я не вполне довольна результатом.
И потом. Ведь стихи — это коробочки (консервы) с общим опытом: бери и ешь. Персональная часть здесь связана скорее с упаковкой: конфигурацией банки, наклейкой, логотипом, манерой составлять слова. То, что в моих книжках моего, неразделённого и нераздельного, при чтении со стороны не опознаётся и не имеет отношения ни к биографии, ни к топографии, как слово «эсь?» в одной из сидоровских поэм. Это знание — лишнее, избыточное; и держатся такие вещи на булавках, которые видны исключительно автору.
- Что значит для вас работа с порталом OpenSpace.ru, в какой мере это ваш личный проект? Как главный редактор OpenSpace.ru Мария Степанова взаимодействует с поэтом Марией Степановой, в каких отношениях они состоят?
- Понимаю, что этот вопрос вроде как напрашивается; всё, что могу, — коротко сказать о том, как у меня эти вещи уравновешены. Я много лет стараюсь устроить жизнь так, чтобы мои тексты и мой способ добывать свой хлеб не пересекались, оставались несообщающимися сосудами. Для меня это по многим причинам принципиально; вот и сейчас я не хотела бы смешивать два эти ремесла — ни в разговоре о стихах, ни в собственной голове.
*
А интересно что Дима Воденников в "ШЗ" на вопрос об одном слове, характеризующем поэта, определил Марию Степанову как "замкнутую" )