О «тусовочной» критике

Быть признанным поэтом в наше время — значит быть признанным за такового в сообществе-тусовке

Три месяца назад мне случилось спровоцировать литературный ЖЖ-скандал. Я предложила читателям-юзерам, которые ежемесячно собираются в курируемом мною «Читательском клубе», тему для очередного обсуждения. По сложившейся традиции вывесила ее в своем ЖЖ. «Поэт ли Полозкова?» — так она была сформулирована. А кого же еще обсуждать с простыми читателями, как не одного из самых популярных ЖЖ-поэтов?

Формулировка, показавшаяся мне поначалу провокативной, возмутила всех. Посыпались обвинения в ангажированности и некомпетентности, «звериной серьезности» и попытке устроить балаган. Формулировку я изменила. Но реакция эта была столь бурной и столь знаковой, что я до сих пор пытаюсь ее осмыслить.

Для меня ситуация с Полозковой — всего лишь повод задуматься о том, насколько проблематичен в нашем литературном пространстве статус публичного критического высказывания. Оценка литературного произведения или чьей-либо литературной деятельности, высказанная в пространстве любых медиа, моментально становится поводом для скандала. При двух условиях: если оценка отрицательная, а оцениваемое явление имеет отношение к поэзии. Сценой, на которой разыгрывается скандал, становится Живой Журнал, а его зачинщиками — несогласные представители литературного сообщества. За последнее время таких ЖЖ-скандалов, связанных с негативной критикой, было немало. То Анна Кузнецова обидит поколение нулевых, обвинив в бессмысленном клублении («Пир и хор: поколение ноль»), то Виктор Куллэ уличит деятелей актуальной поэзии в отсутствии объективного коррелята вкуса и самозванстве («Спертый воздух»), а то Евгений Абдуллаев назовет А.П. Цветкова бревном в пустыне (одноименный текст). Правда, все эти примеры взяты из журнала «Арион», претендующего на звание рупора литературного традиционализма. Но ведь и занимающая противоположную позицию Елена Фанайлова вызвала изрядное возмущение, когда в знаменитом интервью «Критической Массе» заявила, что, несмотря на радужные заявления отдельных литературных деятелей, в нашей поэзии даже не кризис — а настоящий «пиздец». О «бестактных» взглядовских обзорах-рейтингах Кирилла Анкудинова я уже не говорю. Как и о недопустимо переходящем на личности Викторе Топорове, чье бандитское предисловие к антологии «Формация» фактом критики признать нельзя. Потому мы его и не имеем в виду и не рассматриваем.

Так вот, если опустить случаи критики за гранью фола, то оставшиеся попытки отрицательной критики, при всей разнице намерений и уровня аргументации, объединяет нечто весьма существенное. А именно — нелояльность к тому самому сообществу, которое столь болезненно на эти высказывания реагирует. И еще одна существенная особенность: когда речь заходит о поэзии, фактор сообщества оказывается невозможно обойти. Под «сообществом» в данном случае разумеется общность людей, которые так или иначе функционируют на литературных подмостках многочисленных клубов и поэтических фестивалей. Именно это клубно-фестивальное движение, зародившись в далеких 1990-х, развернулось в 2000-х и создало ту — увы, все-таки единственную пока — среду, в которой и функционирует современная поэзия. Сообщество — это та невидимая и самоназначенная институция, которая стоит за каждым текстом, публикуемым в журнале, за каждым литературным жестом, и — в том числе — за каждой реакцией на высказывание о поэзии. Оно — инстанция вкуса и тех неписаных правил, по которым должно происходить позиционирование литератора, пишущего поэтические тексты, если он хочет быть легитимным. Быть признанным поэтом в наше время — значит быть признанным за такового в сообществе-тусовке, а вовсе не иметь много читателей за пределами литературного круга. (Если верить дискуссиям в блогосфере, участники сообщества даже считают, что иметь «публику» — дурной тон. Так в эпоху самиздата дурным тоном было печататься.) Приходится признать: вокруг производства и потребления высказываний особого типа сложилась субкультура, с которой нельзя не считаться. Хорошо это или плохо, судить не берусь. Так есть.

А все перечисленные выше «хедлайнеры литературных скандалов» как раз оспаривают у тусовки вот эту ее «легитимирующую» функцию, напоминая ей: король запросто может оказаться голым. Стоит только точку зрения сменить. Например, взглянуть на клубление с точки зрения социума, его «больших смыслов» и «насущных задач». А вдруг тогда окажется, что все это благополучие и богатство форм — даже не кризис, а именно то, что сказала Фанайлова? Или не окажется. Только вот внутри сообщества на всякий случай выработано правило: о поэтах и их текстах — или хорошо, или никак. Не в том смысле, что они покойники, конечно, а в смысле более тонком. В подобного рода структурах критика дело сугубо внутреннее. Это рупор сообщества и его рабочий инструмент. Ее дело комментировать и тем самым легитимировать ту структуру литературного пространства, которая имеет место быть благодаря неустанной деятельности многочисленных кураторов. Первый вопрос, который задает такая систематизирующая критика поэту: «А ты кто такой? Чьих будешь?»

Посему, если уж авторитетный (у сообщества) критик такой-то говорит о поэте таком-то, то сам этот факт и есть оценка. Положительная, разумеется. Ибо тем самым осуществляется признание легитимности подлежащего критике пишущего субъекта в качестве поэта. Плюс к тому сам этот критик, скорее всего, с поэтом знаком и даже выпил с ним водки. И в силу такового факта сказать о нем что-то не то равносильно предательству дружбы — ни много ни мало. Лучше промолчать. Да и вообще, зачем писать о всякой ерунде? Критик должен писать только о том, что ему нравится. То есть только о том, что для него, критика, существует. Потому что в ситуации, когда считается, что на том конце «провода» никого нет и быть не может, солипсизм — единственно возможная стратегия. Признание факта существования того или иного автора для «тусовочной» критики и есть оценка. А сама критика в этом случае считает себя частным случаем академического литературоведения. Которое, как известно, работает лишь с признанными авторитетами.

Потому попытка работать по-другому и воспринимается по принципу «наших бьют». Как всякое закрытое сообщество, поэтическая тусовка весьма уязвима.

Но как быть, если поэт вышел за пределы клубного гетто или вовсе никогда там не был? Если он печатается в тиражном глянце или его показывают в прайм-тайм по ТВ? Если, кроме критика Н. и его, пусть многочисленных, друзей, поэта знает еще миллион человек? И к тебе подходят «посторонние» люди, спрашивая: а что мне думать о поэте таком-то? Тут мы имеем дело с т. н. «общественным вкусом», с т. н. «общественным мнением». Если вспомнить историю критики, то мы увидим, что ничего особенного в этом нет. Критик, вообще-то, изначально не был той аутичной или (и) ангажированной фигурой, которой стал сейчас критик, «специализирующийся» на поэзии. У него изначально было два ориентира: свой собственный вкус, который он транслировал, и мнение публики, с которым он работал. Мало ли какой автор для меня не существует! Публика будет читать его, меня не спросясь. Моя задача — влиять на ее суждение. То есть: если автор никуда не годен, так публике и сказать. Невзирая на личности и без обиняков. Потому что если автор опубликовал свое произведение, то тем самым он признал: оно подлежит оценке. А если он, автор, принимает эту оценку на свой, персональный, человеческий счет, это по меньшей мере странно. Но пока поэзия находится в теплице тусовки, отрицательная критика для нее и впрямь разрушительна. А выйдет ли она оттуда — Бог весть.

Верочка Полозкова вышла. И потому я могу с полным правом сказать о том, что мне она не нравится. Могу объяснить почему. Но это уже совсем другая тема.


Другие материалы раздела:
«Здесь нет ни сшибки, ни схватки», 06.05.2009
Алексей Дьячков: «Мы просто ловим кайф!», 05.05.2009
Наталья Иванова. Попасть, задержаться, остаться, 04.05.2009