Павел Татарников: «В Белоруссии есть авторы, которых запрещено печатать и даже просто упоминать о них»

Белорусский иллюстратор рассказывает МАРИИ СКАФ о том, что такое «цмок», чем плох Болонский процесс и почему детским художникам можно все

Имена:  Павел Татарников

— В России впервые вышли белорусские сказки с вашими иллюстрациями. Какие у вас ощущения от этой книги? Насколько она отличается от белорусского оригинала?

— Отличается довольно внушительно. Дело в том, что белорусский вариант книги был издан более десяти лет назад. Пересказал народные сказки для того издания очень известный белорусский литератор Владимир Яговдик, и я, ознакомившись с текстом, был очень воодушевлен идеей эти сказки проиллюстрировать. Работал над ними я с огромным удовольствием, и книга, мне кажется, получилась прекрасная. Тем не менее все эти десять лет меня не оставляло ощущение, что в работе над иллюстрациями я не выложился до конца, что книга получилась недоделанной. И когда зашла речь об издании белорусских сказок в Издательском доме Мещерякова, мы решили, что книгу, конечно же, стоит дополнить, усилить и обогатить иллюстрациями. Так что в результате их стало в два раза больше. Потом, за десять лет многое изменилось: и я сам, и моя техника, и даже ситуация в мире, так что особенно наблюдательные могут заметить эти различия между новыми и старыми работами. Ну и разница в тексте, конечно же, тоже присутствует. Хотя Яговдику, который также занимался и переводом, кажется, удалось сохранить очень многое из белорусского колорита (тем более что и детали, и некоторые сюжетные линии в фольклоре наших стран схожи), некоторые вещи все-таки непередаваемы.

— Каковы характерные особенности именно белорусского фольклора?

— Я, конечно, не филолог и не фольклорист, но, пожалуй, белорусские сказки более мрачные, более жуткие. Возможно, оттого, что Белоруссия до XX века фактически оставалась языческой страной, хоть формально и считалась христианской. Отсюда — вся жуть и автохтонность белорусских сказок, обилие бочек с кровью и разнообразных змиев. Кстати, вот тот случай, когда в русском варианте не удалось сохранить исконное белорусское значение слова. Дело в том, что белорусский змей («цмок») — это все-таки дракон, причем обязательно многоголовый. В русском фольклоре есть схожий персонаж — Змей Горыныч. Однако именно в белорусских сказках таких змеев-драконов могут быть целые семейства на одну сказку. К тому же в наших сказках есть и традиционные рептилии, и даже повелительницы змей, так что этих персонажей нужно обязательно разделять.

— Для нефольклориста вы очень хорошо разбираетесь в тонкостях белорусского фольклора. Надо сказать, что вы вообще производите впечатление художника, чрезвычайно укорененного в национальную культуру.

— Это только если смотреть на иллюстрации к белорусским книгам. Вообще же стиль иллюстраций очень зависит от контекста. Но да — при работе над этой книгой я очень многое заимствовал из национальных мотивов. Например, корешок ее выполнен в стиле слуцкого пояса — традиционного украшения богатых людей в XVII веке. И в самих иллюстрациях можно заметить узоры, характерные для традиционного белорусского ткачества (половички, народный костюм etc.). Плюс в книге очень многое взято из белорусской архитектуры. Скажем, в одной из сказок Норка-зверь крадет у короля животных из зверинца. Я предположил, что имеется в виду Королевский зоопарк города Гродно, который в результате и изображен на иллюстрации.

— А современные белорусские художники оказывают на вас какое-то влияние?

— Ну конечно. Как на выпускника белорусской школы, на меня повлияли многие белорусские художники: Владимир Савич, Валерий Славук, Николай Силищук, Василий Шарангович, Арлен Кашкуревич, Георгий Поплавский, да кто только не. Впрочем, влияют ведь не только белорусские художники: слишком много хорошего и разного, чтобы концентрироваться лишь на национальной культуре.

— Ну вот мне при взгляде на ваши работы приходят на ум ассоциации со Спириным, с Дугиными, с Ерко, может быть.

— Да, Спирин — пожалуй, один из тех, на кого смотрело наше поколение, вырабатывая свой стиль. Я видел работы Спирина еще до его отъезда из СССР. Хотя хочется верить, что нечто свое, уникальное-авторское, мне все же удалось выработать. Впрочем, зарубежные критики и издатели безошибочно угадывают работы художников Восточной Европы на мировых книжных ярмарках. Видимо, нам свойственна некая театральность и даже декоративность, которая бросается в глаза стороннему наблюдателю.

— А в Западной Европе тоже общая иллюстраторская традиция или художники Германии отличаются от художников Италии?

— Я вам больше скажу: при желании я могу отличить художников Западной Германии от художников Восточной. Да и потом — нет общей традиции нигде. Есть некие общие черты, но на самом деле все художники очень разные. Другое дело — сегмент популярной книги. Нивелирование индивидуальности — обязательный принцип в таких работах, они должны быть наднациональными. Печально, конечно, что сегмент популярной книги занимает процентов восемьдесят от всего рынка, но с этим уже ничего не сделаешь, так было всегда. Впрочем, в последнее время некое стирание границ, пожалуй, действительно стало заметнее, наверное, все дело в Болонском процессе. Усреднение уровня образования прекрасно помогает «подтянуться» проблемным странам. Однако страны с чересчур индивидуальными методиками, наоборот, теряют свою уникальность, подстраиваясь под общую планку. Ну и плюс постоянная смена преподавателей, когда польский профессор приезжает на три месяца, его сменяет американский профессор, а через три месяца — китайский, конечно, позволяет значительно расширить свой кругозор, но не позволяет получить глубокие, укорененные в традицию знания.

— А что происходит в Белоруссии? Вас же, кажется, пока не настиг Болонский процесс, значит, молодое поколение иллюстраторов должно быть замечательным?

— Здесь все довольно сложно. Действительно, есть довольно много замечательных белорусских иллюстраторов: Игорь Гордиенок, Юрий Алисевич, Тамара Шелест, Владимир Довгяло, Роман Сустов, Юрий Яковенко, Андрей Аринушкин и так далее. Тем не менее назвать этих художников поколением я бы не рискнул. Дело в том, что технологический прорыв в полиграфии, пришедшийся на 80-е годы, породил, пожалуй, последнее на данный момент настоящее художественное поколение как некое отдельное явление. Сейчас же в силу общественно-политических причин мы можем констатировать совершеннейшую стагнацию в сфере детской литературы и детской иллюстрации, а следовательно, не можем наблюдать и поколение — возникновение плеяды сильных художников возможно лишь в благоприятных условиях.