В Москву Циглер вернулась несолоно хлебавши. На свидание с нею в Стокгольме, куда она приехала со своим адвокатом, Янгфельдт также явился со своим. Прочитав письмо, на все вопросы Янгфельдт отвечал единственной фразой: «No comment». Спустя еще три года первая из четырех картин, «Черный крест», была продана Янгфельдтом Центру Помпиду, насколько известно, за 4,5 млн франков (около 750 000 евро; цена ее с тех пор выросла примерно в 70 раз). Сделка осуществлялось с помощью юриста Тура Стенхольма (чья жена была в это время общественным прокурором в Стокгольме) через подставное лицо — торговца искусством Вильяма Арановича (в надежде распутать историю продажи и вывести Янгфельдта на чистую воду к нему как будто безуспешно обращался Роман Якобсон). Теперь известно, что продажа была оформлена как дар американского фонда Scaler Westbury Foundation в Хьюстоне, в частности, финансирующего культурные проекты во Франции, потому официально картина числится как «дар музею». Как и знаменитый «Черный квадрат», вещь эта, представленная на выставке «0.10», открывшейся в декабре 1915 года в Петербурге, имеет ключевое значение для истории искусства — именно эти работы обозначили возникновение супрематизма. Что же касается стокгольмской галереи Арановича, там в 1987 г. состоялась выставка новонайденных лучистских гуашей Михаила Ларионова: Michail Larionov: pasteller, gouacher, teckningar. Познакомившись с ее каталогом, Н.И. Харджиев энергично выразил сомнение в их подлинности, что привело к затяжным судам.

Об остальных украденных Янгфельдтом картинах в течение более двадцати лет никто ничего не слышал — очевидно, суммы, полученной за «Черный крест», ему хватило надолго, однако несомненно другое: он ожидал истечения 25-летнего срока давности преступления, после которого оно становится неподсудным. Тем временем в 1993 году Харджиев в обстановке глубокой тайны действительно переехал со своей женой Лидией Чагой на Запад, но в Голландию. На этот раз материальное обеспечение оказалось несколько более надежным — Харджиева обокрали всего на две трети, лишив попутно половины его архива, осевшего а Москве. Шесть остававшихся у Харджиева картин Малевича вывезла немецкая галерейщица Кристина Гмуржинска, владелица художественной галереи с отделениями в Кельне и в Цуге, заплатившая ему за две из них два с половиной миллиона долларов, которые составляли, впрочем, лишь небольшую часть их стоимости, а остальные обязавшаяся «хранить вечно». В Амстердаме супруги стали жертвами русско-голландской мафии, что стоило им жизни, а все их достояние попало в руки ее участников, вернее, ее предводителя Бориса Абарова. Последний, завладев при помощи юридических махинаций, оформлявшихся голландскими специалистами, их домом и имуществом, а также продав ценнейшую часть остававшейся коллекции, с суммой 10 миллионов скрылся (в Москве!), наезжая по временам в Амстердам, но это другая история. В России ей была посвящена обширная статья в журнале «Итоги» (№ 19, 1998), а год спустя голландская журналистка Хелла Роттенберг все это подробно описала в своей книге «Мастера и мародеры», однако книга эта, написанная по-голландски, прошла почти незамеченной.

Несмотря на то что в упомянутой книге «Мастера и мародеры» история кражи Янгфельдтом картин тоже описана весьма подробно, настоящий скандал по этому поводу разразился в 2003 году в связи с обширной выставкой Малевича, организованной нью-йоркским Музеем Гуггенхайма. На этой выставке, проходившей в трех городах — Берлине, Нью-Йорке и Хьюстоне, впервые были выставлены полотна Малевича, принадлежавшие Харджиеву и к тому времени в основном распроданные Гмуржинской. И в этой истории было немало скандальных моментов, делающих ее сходной с янгфельдтовской. Впервые возник разговор о распродаже Гмуржинской харджиевских картин, из которых, как уже говорилось, она имела права лишь на две (напомню — еще четыре ей, как и Янгфельдту, были доверены для хранения), и новым владельцам они продавались, разумеется, за совершенно другие деньги, нежели те, которые были выплачены Харджиеву. К делу же Янгфельдта внимание привлекла незначительная, казалось бы, вещь — сноска в приуроченном к берлинской выставке издании, подготовленном ее американским куратором Мэттью Драттом, довольно полно изложившим историю янгфельдтовской кражи. В связи с переездом выставки в Америку газета «Нью-Йорк таймс» (31.03.03) опубликовала большую статью о печальной судьбе харджиевской коллекции, где говорится и о Янгфельдте, предавшем Харджиева.

В Скандинавии пресловутую сноску первым заметил финский искусствовед Дан Сундель, обнародовавший «кражу века» в своей статье в газете Hufvudstadsbladet (01.03.03). Это вызвало шквал статей в шведских и шведско-финских газетах. В своем немедленном ответе газете Янгфельдт заявил: «Утверждать, что у меня якобы были картины Харджиева, принадлежавшие ему, или что я их продал — чистейший абсурд», а сноска в каталоге — «чистейшая провокация, обвинения в ней не имеют никакого основания» (там же). На вопрос по поводу получения им за перешедший в Центр Помпиду «Черный крест» четырех с половиной миллионов франков он также отвечал, что «ничего об этом не знает» (Dagens Nyheter, 06.03.03). Самого Харджиева он называет «психопатом и сумасшедшим, человеком, вся жизнь которого состояла из интриг» (это вызвало отповедь трех уважаемых славистов, давних знакомых Харджиева, — Ларса Клеберга, Магнуса Юнгрена и Барбары Ленквист, Hufvudstadsbladet, 08.03.03). Дать какие-либо более серьезные объяснения Янгфельдт в своих ответах журналистам отказывался под лживым предлогом, «что это может повредить другим людям» (между тем если Янгфельдт подразумевал переславших картины дипломатов, то они, если и живы, давно уже пенсионеры, к тому же срок давности, как и в отношении самой кражи, тоже уже истек). После этого газетные статьи посыпались градом, а версии Янгфельдта менялись каждую минуту. Если сначала он отрицал, что картины у него вообще когда-либо были, то всего через несколько дней возникла следующая версия: «Я получил эти картины в подарок». Это весьма напоминало декларации Хрущева по поводу Карибского кризиса: «Во-первых, мы ракет на Кубу не посылали, во-вторых, мы их уже забрали обратно». Впоследствии — bonne mine au mauvais jeu^*! — он объяснял: заявляя до этого, что у него никогда не было картин Харджиева, он будто бы имел в виду, что картины, якобы ему подаренные, тому уже больше не принадлежали: «Я — именно так, как и писал, — никогда не имел и не продавал картин, «принадлежащих» Харджиеву. В ту минуту, когда подарок был сделан, картины стали моими. Поэтому у меня нет причин отвечать на инсинуации о том, что картины принадлежат кому-то другому» (Tavlorna är mina! [«Картины мои!»] — Dagens Nyheter, 05.06.04; см. также: «Миг», сентябрь 2004 г., с. 51—53; «Парламентская газета», 21.03.03).

Тут же в газете Dagens Nyheter (07.03.03) появилась статья под заголовком «Когда вам в последний раз дарили Рембрандта?» (к тому времени оценка четырех картин достигла 8 млн, сегодня она приближается к двумстам). Далее Янгфельдт стал говорить, что картины были ему даны при условии, что будут помещены в музеи, и одна уже в Центре Помпиду. Но когда ему задавали вопрос, где три остальные, в ответ раздавалось уже знакомое нам «No comment». Тем временем в печать просочились сведения, что все три остававшихся холста или часть их куплены у Янгфельдта финансистом-миллиардером, членом правления Консервативной партии Швеции Густавом Дугласом, но от него журналистам иного ответа, нежели посланное по электронной почте односложное «нет», получить не удалось. Как замечено в одной из газетных статей, согласиться с Янгфельдтом можно лишь в выбранном им в первом своем ответе слове «абсурд»: «Это в высшей степени абсурд, что русский коллекционер мог действительно подарить Янгфельдту картины в его личное пользование» («Трещины на фасаде». // Hufvudstadsbladet, 08.03.03). Чтобы придать своей версии видимость правдивости, Янгфельдт утверждал заведомую ложь: что картины ему были переданы Харджиевым вне всякой связи с замыслом эмиграции, потом — что бездетный Харджиев избрал Янгфельдта (подразумевается — многодетного) для спасения картин от Советской власти, затем — что тот потребовал свои картины обратно лишь через много лет после того, как «подарок был сделан», а именно — когда он передумал эмигрировать, и наконец, что тот якобы признавал, что подарил картины, но затем опять-таки передумал. Но самый циничный довод Янгфельдта — что, оказавшись в Амстердаме, Харджиев уже не обращался к нему за картинами, тогда как на самом деле вор по-прежнему пользовался беззащитностью Харджиева, не имевшего иного гражданства, кроме российского, а обнародованное дело о вывезенных «культурных ценностях» вызвало пристальное внимание властей. Им интересовались и Черномырдин во время его визита в Голландию, и Путин, в служебной записке, датированной 1998 г., копия которой была предоставлена газете «Нью-Йорк таймс», писавший: «Разрешить проблемы, связанные с коллекцией Харджиева, является для нас важнейшей задачей» (New York Times, 31.03.03), и Швыдкой, специально приезжавший для переговоров к Харджиеву. Но силам, стоявшим за Гмуржинской, заработавшей на картинах Харджиева десятки миллионов, удалось замять дело — победили деньги. Не менее цинично звучит и заявление Янгфельдта, что подлинным его мотивом было «спасение произведений искусства от гибели». Свой очередной ответ газете Dagens Nyheter Янгфельдт завершил словами: «Для меня Малевич в первую очередь — искусство. Поэтому помещение работ в музей — моя цель» (Dagens Nyheter, 10.05.03). Но его апелляции к «святости и неприкосновенности» личной собственности и частной жизни (Dagens Nyheter, 05.06.04) лежат, кажется, уже за гранью даже цинизма.

Последовавший затем жест Янгфельдта, подготовкой к которому были его предшествовавшие заявления, трудно определить иначе, как способ отмывания украденных картин — именно так определил его Ларс Клеберг. Ровно год спустя после описанной полемики стокгольмский Музей современного искусства объявил, что получил в дар от Бенгта и Елены Янгфельдт картину, получившую новое название «Супрематическая композиция: белый квадрат на черном фоне» и соответствующую номеру три в письме Харджиева, переданном им Янгфельдту через Циглер. Это вызвало новые вопросы. В статье «Кража века?» (Dagens Nyheter, 04.06.04) Ларс Клеберг писал: «Вопрос о праве владения и о месте помещения этих работ Малевича давно перестал быть вопросом частной жизни Бенгта Янгфельдта. Общественность имеет право потребовать, чтобы такая государственная организация, как Музей современного искусства, принимая в дар картину Малевича «Белый квадрат»… которая долгое время и на многих достоверных основаниях считалась украденной, доказала публично, что «даритель» — законный — владелец этой работы; потребовать, чтобы Янгфельдт объяснил, каким образом работа номер 3 из письма Харджиева попала в Центр Помпиду в Париже и куда девались работы номер 1 и 2 из того же письма».