Сквозь матовый флер верлибра словно просвечивает культурный код той или иной эпохи.
Страницы:
Абсолютную метафору часто сравнивают с аллегорией у поэтов и художников эпохи барокко — однако сходство здесь только внешнее. Аллегория способствует регулярности стиха, ведь она должна быть помещена в рамку: якорь — символ жизненного пристанища
Читать!
У меня есть на этот счет идея, которую я не могу доказать научно — но тем не менее: силлаботоника появляется в эпоху барокко. Барокко — большой стиль, который, как мне представляется, соответствует становлению имперского сознания, абсолютизма, в любом случае ассоциируется с абсолютной властью, даже если эта власть была в пределах одного княжества. Не случайно необарокко было столь популярно в Австро-Венгерской империи. И регулярный стих ассоциируется у нас с устойчивостью, иерархиями — в эту эпоху все время шел спор о том, какой из видов искусства важнее, что на первом месте, что на втором, — однако это все, конечно, на уровне ощущений, не более того.
Но вернемся к нашей хронологии. Я хотел бы немного подробнее поговорить о конкретных поэтах. Вот Готфрид Бенн, который начал с нерегулярного стиха. Для него характерна невероятно мощная пластика слова (энергия строки) и частые физиологичные описания — физиология здесь в буквальном смысле, он был врачом, и в его стихах много настоящего натурализма, страшного, хирургического такого. Его сила — это прямота высказывания. Георг Гейм свою первую книгу стихов, напротив, написал пятистопным ямбом — однако в середине книги есть стихотворение, написанное дольником. Это, казалось бы, странная история, но она довольно просто объясняется: Гейм написал пародию, пародию на само стихосложение. Пятистопный ямб в то время был в ходу у декадентов, последователей Стефана Георге, который, конечно, сам по себе был шире и выше декаданса и югендштиля — но подражатели его были существенно проще, и их штампованная поэзия словно сама напрашивалась на то, чтобы ее осмеяли. Творить Гейму было отпущено судьбой только три года, он погиб в самом начале 1912 года — и в декабре 1911-го поэт лихорадочно записывает фрагменты, в которых уже нет никакой речи о регулярном стихе, — скорее, подражает позднему Гёльдерлину. Заслуживает отдельного большого разговора свободный стих у Тракля, но из всего этого можно извлечь одно соображение: с самого начала свободный стих не был «голым» верлибром, формой ради формы, всегда это было ради чего-то. Напротив, всегда он борется с энтропией, с инерцией, монотонностью и скованностью, с тем же декадансом, в конце концов, как бы тот ни был в отдельных случаях упоителен.
В остальной Европе процесс запаздывает, и свободным стихом начинают писать во время и сразу после Первой мировой — например, имажисты в Британии — в их число входил, в частности, Эзра Паунд. Хотя, если говорить о «Клубе поэтов», то это примерно те же годы, что и немецкий экспрессионизм. Их внимание к образной системе отчасти напоминает экспрессионистов, но идеологически (в смысле борьбы идей) это совсем различные течения. Так вот, они, с одной стороны, начали писать нерегулярным стихом, а с другой — стали использовать просторечие, разговорную речь, до них в англоязычной поэзии это не было особенно принято, поэтический язык был тяжелым, напыщенным. Позднее во Франции появляется сюрреализм, который не то чтобы происходит от немецкого экспрессионизма, но по прямой линии ему наследует. Потому что даже, скажем, Якоб ван Годдис последние два стихотворения до наступления у него помрачения сознания написал совершенно сюрреалистические. Кроме того, многие экспрессионисты, вернувшись с войны, говорили, что экспрессионизм кончился и необходимо что-то новое. Это новое они формулировали примерно в тех же терминах, что французские сюрреалисты. Разумеется, если речь заходит об автоматическом письме, ониризме, о «сне во сне», фрагментарности и бессвязности образов — какие тут уже могут быть регуляторы вроде ритма и метра. Однако во французской поэзии полностью господствовала рифмованная силлабика, и верлибр пробивал себе дорогу с трудом. Закончился этот процесс только после Второй мировой войны. Интересно, что в немецком языке с гибким ударением, с многоударными словами, со сложносоставными словами, где, казалось бы, больше ограничений, от которых нужно освободиться, свободный стих появляется раньше и становится основным быстрее, чем во французском, где ударение фиксированное. Применительно к русской поэзии тоже невозможно говорить, что свободный стих не укоренился в ней только потому, что русский язык предоставляет больше возможностей для разнообразия метрически-рифмованного стиха. Здесь дело, скорее, в общей развитости поэтических систем. Свободный стих возникает в тех культурах, где стих наиболее развит, где уже было опробовано множество способов, очень разных, сочинять стихи. Вот и в англоязычной поэзии нельзя, конечно, сбрасывать со счетов Уолта Уитмена, который, разумеется, не верлибром писал, но, скорее, обращался к архаичным практикам библейского стиха, о которых мы упоминали вначале.
В общем, после немецкого следует английский, затем французский стих. Любопытно, что во Франции, когда Рембо написал что-то неметрическое в пику всем остальным, этот стих тоже не назывался свободным, сначала был термин «освобожденный стих», просто термин был занят, свободным стихом там называли то, что в русском — «вольный стих». Но нельзя забывать и русский, который к началу XX века был уже вполне разработан. Блок, скажем, написал несколько прекрасных верлибров — один из них просто сказочный: «Она пришла с мороза, / Раскрасневшаяся, / Наполнила комнату / Ароматом воздуха и духов, / Звонким голосом / И совсем неуважительной к занятиям / Болтовней...» А великолепные «Александрийские песни» М. Кузмина! «Когда мне говорят: “Александрия”, / я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем, /мохнатые мигающие звезды / и светлые серые глаза под густыми бровями, / которые я вижу и тогда, / когда не говорят мне: “Александрия!”»
В итальянской поэзии свободный стих тоже приживался достаточно сложно, и появление его связано с футуристами. Но, как и во Франции, по-настоящему распространенным явлением верлибр стал после войны. Кроме больших литератур есть еще и малые — скажем, в румынской поэзии расцвет свободного стиха произошел в семидесятые годы. В шведской поэзии до послевоенного времени тоже господствовал рифмованно-метрический стих.
Тумас Транстрёмер, которым я много занимался, представляет собой в этом отношении очень интересный пример. Он начал писать в 1954 году — если не считать самых первых стихотворений, написанных в 1948-м. Характерно, что это тоже было связано с античной литературой, первые стихи он написал в гимназии, и, собственно, написал он их сапфической строфой — при том что в эстетическом (или идеологическом) смысле его больше всего интересовали французские сюрреалисты, известность он получил, переведя на шведский Бретона. Образная система его поэзии совершенно сюрреалистическая, но шведский поэт поместил ее в твердую «античную» форму, получилось невероятно свежо и перспективно. Тот же Гаспаров, размышляя о перспективах свободного стиха, говорит, что одна из них — наложение самоограничений, которые приведут к какому-то новому качеству. Мысль эту он, в общем, не развивает, но интересно, что Транстрёмер как раз этим и занимался задолго до гаспаровских размышлений — но не только: в первой книге есть и метрический стих (правда, нерифмованный), и верлибр, и антикизированная строфа (кроме сапфической он любил алкееву). Позднее он отказывается от регулярного стиха, но не полностью — мало того что у зрелого поэта есть силлабо-тонический рифмованный, у него иногда сквозь верлибр просвечивает нечто похоже на тонический стих, каким баловались романтики, иногда мелькнет что-то другое, это часто у Транстрёмера, сквозь матовый флер верлибра словно просвечивает культурный код той или иной эпохи.
Так или иначе, к середине пятидесятых новое поколение в Европе писало уже по преимуществу свободным стихом. Это, конечно, было очень сильно связано с катастрофой Второй мировой войны — непонятно было, как можно писать по-старому после такого ужаса. В этом смысле интересны ранние стихотворения Целана, не вошедшие в его книги. В ранних встречаются очень многие образы и темы, которые мы видим и в поздних, — однако в традиционном рифмованном стихе. Получались тексты невероятно густые, очень насыщенные образами, сверхплотные, уснащенные метафорикой, что твой Рильке в «Дуинских элегиях», но у Рильке длинные, под гекзаметр, строки без рифмы, а тут — короткие и рифмованные. В какой-то момент он, видимо, понял, что это взрывная смесь, невозможная для восприятия. И постепенно отказывался от регулярного стиха в пользу свободного.
Что касается России, то имеет место просто некоторая рассинхронизированность, связанная с социально-политическими причинами — но не только с ними, разумеется. Мы все еще очень сильно заворожены действительно выдающимися достижениями русского регулярного стиха — в частности, Серебряного века. Тем более что со многими из них мы познакомились, в общем, по историческим меркам совсем недавно (Николай Гумилев и Георгий Иванов, к примеру, были опубликованы у нас лишь в конце 80-х — начале 90-х). Мы просто не успели пока устремиться к чему-то новому. Мы все еще живем в сказке, которая уже кончилась, но некоторым образом она еще с нами. Мы все еще декламируем стихи, все еще хотим помнить их наизусть. Хорошим тоном считается, и это быстро подмечают иностранцы, процитировать кого-нибудь из поэтов даже в самом незначительном разговоре, просто среди болтовни. Наверное, это не единственная причина, филологи отмечают глубину русской рифмы, распространение неточной и сложносоставной, как и бурное развитие в свое время акцентного стиха, той же лесенки Маяковского, формальных экспериментов Семена Кирсанова и Ильи Сельвинского, да и более короткий период существования регулярного стиха по сравнению с европейским. Но зато был период бурного его развития, и истощение неминуемо.
Сегодня свободный стих занял место регулярного в смысле распространенности практики — и если прежде было удивительно, когда кто-то
Читать!
Мы видим, таким образом, что на самом деле верлибр не отрицает регулярный стих, но заставляет его изменяться и развиваться, искать новые способы и планы выражения, что получается с переменным успехом. История свободного стиха происходит сегодня, ее никто еще не написал, да и рано писать ее.
Записал Станислав Львовский
Страницы:
КомментарииВсего:65
Комментарии
- 29.06Стипендия Бродского присуждена Александру Белякову
- 27.06В Бразилии книгочеев освобождают из тюрьмы
- 27.06Названы главные книги Америки
- 26.06В Испании появилась премия для электронных книг
- 22.06Вручена премия Стругацких
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3444120
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2340539
- 3. Норильск. Май 1268376
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897649
- 5. Закоротило 822063
- 6. Не может прожить без ирисок 781828
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 758378
- 8. Коблы и малолетки 740766
- 9. Затворник. Но пятипалый 470936
- 10. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 402865
- 11. «Рок-клуб твой неправильно живет» 370331
- 12. Винтаж на Болотной 343198
Прочие замечания оставлю при себе из уважения к величественной (и, как кажется, безнадежной) просветительской задаче.
Но: не смешивает ли чересчур сильно А. Прокопьев барокко и классицизм? Конечно, до известной степени это две стороны одной медали. Однако классицистическая регулярность больше связана с репрезентацией незыблемой государственности и т.п., чем барочный кончептизм - приведенная цитата из Гейма сильно напоминает, между прочим, образность Кеведо.
Кроме того, аллегорическая фигура в барокко запросто может из рамы выступать, рамка не непроницаема, наоборот - у культуры барокко есть склонность обнажать условность всевозможных репрезентативных конструкций, по-своему раскачивать систему, проверять её на прочность и гибкость.
Надеюсь в том или ином виде доклад будет представлен на предстоящем фестивале верлибра.
Согласен с Николаем Петровым: барокко, в описаниях Прокопьева, очень уж сильно походит на классицизм (или даже ампир, по-архитектурному определяясь).
Хочется ввязаться в спор, но, разумеется, не публично. Мне не нравится, например, "отрицательное" определение верлибра. Что-то ведь отличает верлибр от прозы.
В прозе самостоятельность текста часто проявляется в своеволии персонажей; в поэзии (удавшейся, настоящей) подобным своеволием обладает рифма. Так что речь идет не об ограничивающей (а потому лишней) рамке, а о рельсах, ведущих к станции назначения.
Поэтому отказ от рифмы и ритма равносилен не просто отказу от значительной части инструментального набора, но отказу от поэзии как таковой. Сомневаюсь, что краснодеревщик может удачно работать при помощи одного лишь топора.
Верлибр от прозы не отличается ничем. Ходишь, как утка, крякаешь, как утка, выглядишь, как утка... - кто ты тогда, Хабибулин? Утка.
это хорошо, что Вы научились видеть общее.
Наступил черед научиться отличать. Например, утку от утконоса.
Спасибо за великодушные похвалы, но боюсь, что не могу их принять. Некрасиво похлопывать человека по плечу, оставаясь при этом анонимной уткой (или даже утконосом). Поди знай - вдруг Вы даже не здоровая утка, а больной воробей и просто сверху нагадили.
Вы для меня тоже абсолютный аноним. Собственно замечанеи было не о вас,
а об определении верлибра. Не берите на себя лишнего, вы не так уж важны
в этом вопросе.
>>>Вы для меня тоже абсолютный аноним.<<<
А коли так, то зачем отпускать идиотские "замечанеи" о моей учености? Предмет разговора иной.
меня просто обезоружили, особенно о том, что верлибр и проза - это
примитивная ("топорная") работа.
Разве я стану высказываться рядом с Вами, мадам? Нет, милая, не волнуйтесь,
"ничего личного", ничего святого...
То есть "как", возможно более-менее освещается, но вот относительно "зачем" и "почему" - полная неясность.
При желании можно выловить в тексте некоторые намеки. Например, такой:
"...отказываться от регулярного стиха — с тем чтобы читатель фиксировал внимание не на концах строк, а на более важных вещах". Но, брошенное вскользь, без достаточного обоснования и примеров (какие "вещи" имеются в виду? отчего бы не разместить их именно в конце строк,если они так важны? как вообще фиксируется внимание в верлибре?) это утверждение выглядит голословно.
Монтаж? Коллаж? - но они возможны и в регулярном стихе, причем с куда большей степенью отчетливости.
Аллегория требует рамки? Возможно, но речь в приводимых примерах идет о рамке смысловой, а не ритмической/рифмовой. При чем тут, спрашивается, дихотомия рифма/ритм-верлибр?
Регулярный стих корреспондирует с абсолютизмом? Гм... Забавно в качестве ментального упражнения, но требует объяснения и доказательства.
И так далее.
Это к вопросу "зачем появился верлибр?"
Что касается вопроса "почему эпоха регулярного стиха осталась в прошлом?" - то он не прояснен вовсе, ни единым замечанием.
Да и с определением самого понятия есть неувязка. Собственно, оно и не определено ибо с тем же успехом подходит к иным явлениям, например, к прозе.
Резюмируя: если авторы намеревались представить исторический очерк возникновения верлибра, то, несомненно, своего добились. Все прочее - не более чем разрозненные и неупорядоченные реплики в сторону. Увы.
Насчет отрицательного определения верлибра... У М.Л. Гаспарова было одно весьма примечательное рассуждение. Он говорил, что силлабо-тоника была избрана в 18 веке не потому, что она, мол, как-то особенно подходит русскому языку, но именно по той причине, что эта система более всего противоречила естественному ритму русской речи. Поэзия - всегда намеренное, нарочное высказывание. И определение верлибра, как мне кажется, стоит искать именно в рамках понятий "естественное/неестественное", а не в определениях классической поэтики, которые все уже заточены под силлабо-тонику как единственную данность поэзии.
Версификаторы фиговы)))
спасибо за дополнение от Гаспарова. Идея интересная, развивать ее трудно,
но возможно. Еще раз спасибо. Верлибр очень вариативен уже в силу плохого
определения. Его история уходит в такую глубокую древность, что претендовать
на обзор его происхождения в короткой статье невозможно.
А что делать с поэзией Дальнего Востока и на др. языках?
И все-таки автору спасибо.
не могли бы вы дать 1, 2...3 ссылки на русские верлибры последних 20-30 лет,
которые достаточно хороши, по-вашему. Или таких нет вовсе?
Ничего значительного после ее смерти в русском верлибре (а есть такой?) не произошло. И не думаю, что произойдет, если только не явится стихийный гений вроде К. Н.
Дело в том, что в русском языке совершенно не ограниченные возможности рифмовки и огромная вариативность метрики. Зачем играть на бутылочках, когда в твоем распоряжении симфонический оркестр? Понимаете?)
Спору нет, Некрасова хороша, но это по большей части не верлибр, а белый стих,
в любом случае ее стихи сильно ритмизованы.
По поводу симфонического оркестра, почему же, по-вашему, Блок написал свои
несколько верлибров в такой форме, не пытаясь их зарифмовать?
Он-то уж умел "доводить" свои стихи, если они ему не нравились.
И еще, могли бы вы представить его лучшие верлибры в зарифмованном виде? "Переведите", пожалуйста, хотя бы одну строфу, если вас не затруднит.
Хочется убедиться, что этот вариант не будет уступать оригинальному.
Зарифмовать Блока?
Вы в школе что ли учитесь в литературном классе?)))
Просто очень наивные вопросы. Вы кто?
Пока вы показали свой ограниченный школьной программой вкус.
Но я в это не верю, вы прикидываетесь. Убедите меня, что ваши вкусы шире.
Школу я закончил еще до вашего рождения, судя по вашему поведению.
Мои вопросы с моей персоной не связаны, это чистое исследование.
Как видите популярность мне не нужна, а нужны результаты эксперимента.
на примере одной строфы. Да, и назовите цену вашего предстоящего
переложения двух верлибров Блока, написанных им в один день.
У меня все еще есть сомнения, что понимание поэзии вами и Блоком близки.
А без этого... сами понимаете. Впрочем авторские права на переложение
останутся за вами в любом случае.
Итак, вот оригинал:
Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить без волнения,
Я заметил, что она тоже волнуется
И внимательно смотрит в окно.
Оказалось, что большой пестрый кот
С трудом лепится по краю крыши,
Подстерегая целующихся голубей.
Впрочем, отсуствие сильного определения верлибра создает и здесь двусмысленность,
которая отчасти вас оправдывает.
Но в "отрицательное" определение белый стих, вообще говоря, не входит.
Что такое "система верлибра" мне не известно.
О коих не могу без потрясенья
И думать даже – я открыл шабли –
И вдруг заметил, как она с волненьем
Глядит наверх, в балконное окно,
Пока я пью прохладное вино –
Как пестрый и огромный дачный кот
По краю крыши, крадучись, идет
к уступу, за которым, ей-же-ей,
его не видит пара голубей.
Думаю, вы и сами понимаете, что этот результат неудачен.
Ваш лирический герой, который в состоянии высокого волнения
(я верю, что вы знаете о каких пузырях земли идет речь), когда
у него перехватывает дыхание, возможно душат слезы, вдруг,
словно записной жуир, открывает шабли.
И голуби у вас поклевать вышли, а не целуются, не воркуют хотя бы.
А это ключевая подробность. Дача - сильное слово, оно очень меняет
атмосферу... И, кстати, как кот видит голубей "за уступом"?
Там много еще, что пропадает в исполнении вашего оркестра.
Но тоже самое получалось и у Блока, когда он хотя бы в голове
попытался поменять текст. Слишком многое исчезало,
а взамен появлялись "лишние сущности".
Обратите внимание, у Блока нет ни одного лишнего слова.
Одним словом, Блок от этой работы отказался, а вам, я ее не закажу.
Извините за мою попытку, если не примирить вас с верлибром,
то хотя бы смягчить ваше отношение к нему.
Обещаю, что если мне будет необходимо использовать цитату
из вашего переложения, я обязательно укажу на ваше авторство.
Надеюсь, вы понимаете, что мое предложение переложить для вас верлибры было не более чем шуткой.
Не понимаю, кстати, почему – если шабли – то записной жуир?)))
Впрочем, ваши многоумные интерпретации оставляю на вашей совести. Оправдываться, разумеется, не стану. Продолжать разговор – тоже. Надоели вы мне, аноним.
Охота Вам бисер метать. Было ведь заранее ясно, что любая Ваша попытка встретит высокомерное пыхтение этого нелепого индюка.
И потом это ничего не менят. Прыщ останется прыщом, я Мельниковым. И всё тут.
Алеша, спасибо за рассказ!
сладкой парочке, найти друг друга. Однако, поиск вами эрогенных
зон друг у друга за пределами моих интересов.
Это не верлибр, это хард порно.
«Приятно, что я помог вашей сладкой парочке, найти друг друга. Однако, поиск вами эрогенных зон друг у друга за пределами моих интересов. Это не верлибр, это хард порно».
Соединяя вышеприведенное наблюдение с этим знаменательным «однако», рискну высказать предположение, что мы с Вами общались с жителем славного Чукотского национального округа. Это подтверждается и образным строем, взятым непосредственно из рекламы российского ТВ («сладкая парочка») - скорее всего, в чуме принимается только Первый канал.
Обратите, кстати, внимание и на конструкцию «поиск вами эрогенных зон друг у друга за пределами моих интересов». Да, есть еще проблемы в преподавании русского языка для тружеников тундры…
Что ж, - скажете Вы, - возможно, каюром этот друг оленей и леммингов владеет намного лучше, чем пером. Увы, последнее предложение заставляет усомниться и в этом, ибо выдает близкое знакомство персонажа с «хард порно». Похоже, в чуме имеется видео…
Но дело не только в этом – у нашего чукчи наблюдается диссонансное расстройство журденовского типа. Как тот был поражен, узнав, что говорит прозой, так и этот свято убежден, что излагает свою косноязычную байду исключительно верлибром. Впрочем, возможно, это действительно так (ведь никто еще не определил, что такое верлибр).
А об этом анониме – не важно, из чума он или из кибитки кочевой – я уже забыл.)
За статью большое спасибо. Масса ценных наблюдений.
Проблемы очень важные и обидные, так как настойчиво пишущие регулярным стихом - как панфиловцы, - стоят насмерть посреди голого поля, но смерть придет не в бою, а от переохлаждения. Но такое резкое разделение произошло в русском искусстве везде, и, кстати, с одинаковой степенью наглядности.
Надеюсь, никого не задел.
Знаете, это сильно напоминает противостояние "стрейты" - "геи", которое также на 90% надумано. Последние также ищут свою экзистенцию в намеренном эпатаже, выпячивании гипертрофированной сексуальности (см. гей-парады).
Отчего бы вместо того, чтобы желать собратьям по перу "смерти от переохлаждения", не решить раз и навсегда: пусть каждый трахается так, как его душе угодно - что в постели, что на бумаге. Я не считаю верлибр поэзией - на мой вкус это проза, часто убогая от избытка претензии. Но мне и в голову не придет выдирать страницы с этими текстами из журналов - я их попросту пропускаю. Отчего бы и верлибристам не поступать так же с "дровами" Гумилева и Мандельштама? Не надо их жечь, уважаемый Николай, они и так греют.
Не могу учесть Ваше мнение. По одно причине - вы для меня - просто практикующий письмо, но не пишущий стихи, что мне не мешает относиться к вам почтительно. Всего хорошего.
В поэзии Уитмена – истоки современного свободного стиха, его генезис, если употреблять этот термин, так как его понимал Ю.Тынянов. Вот уже более века его поэзия оказывает влияние на развитие мировой поэзии, среди тех, кому новаторский стих Уитмена послужил примером в их собственных исканиях, можно назвать бельгийского поэта Эмиля Верхарна, никарагуанского – Рубена Дарио, чилийского – Пабло Неруду, турецкого Назыма Хикмета, французских – Поля Элюара и Луи Арагона и многих других.
Впоследствии Эдгар Ли Мастерс привнес в свободный стих иные мотивы и сюжетные ходы: «Антология Спун-Ривер» построена на воссоздании жизней жителей городка Спун-Ривер, похороненных на местном кладбище: каждое стихотворение – это одновременно эпитафия и история жизни одного персонажа (возможно, этот ход впоследствии позаимствовал И.Бродский для своей «школьной» антологии).
Помимо имэджа и вортекса, Паунд привнес в верлибр восточную образность, идеограмму, так называемую над-ставку, т. е. противопоставление двух никак внешне не связанных друг с другом образно-синтаксических единиц, как в стихотворении «На станции метро»:
В толпе безликой появились эти лица
На черной влажной ветке листья.
(Перевод Я.Пробштейна)
Это — к вопросу о кинематографичности и монтаже, которым Паунд пользуется, начиная со стихов периода имаджизма, приведенных выше, и заканчивая «Кантос», в которых прием доведен до совершенства. Элиот пытался оспорить роль Уитмена (даже то, поэзия ли это), но Паунд с ним в этом вопросе не согласился. Ян Пробштейн
сделанная проба была воспринята правильно (спасибо, Николай Кононов).
Но остался осадок, что не оплатил Дмитрию Мельникову его образец.
Конечно, "Мельников останется Мельниковым", он не самый плохой поэт
и не мне с ним равняться. Но вот моя попытка переложить верлибром
его первое стихотворние из подборки (если это тот же Мельников)
http://magazines.russ.ru/znamia/2005/12/me1.html
***
Москвою бы стать мне,
Москвою цветущего первомая, свежего хлеба,
проспекта дружбы народов,
Москвою веселых сильных отцов
и могучих вождей, их молочных дочек
на бывших барских лужайках.
Москвою, где ни помину о миллионах смертей,
Москвою без голода и врагов народа
без изнасилованных пионерок,
и без ночных кошмаров молочных дочек.
С этого негатива мне снова бы проявиться
омытой дождем Москвою,
гипсовым горнистом с застывшей в губах побудкой,
упругим изгибом красавца Беломорканала,
построенного нашими отцами.
Все проблемы соотвествия оригинала и переложения прошу списывать на меня,
на мое отсутствие слуха и поспешность (не чашка кофе, но и не омлет с овсянкой).
Нельзя же играть в одни ворота, у Дмитрия должна быть возможность возразить.
обещаю больше не пояляться в этом месте
Именно! Как хорошо, что Вы об этом упомянули. Можно увидеть здесь аналогию с тем, как сейчас китч выступает единственным хранителем живописной традиции в изобразительном искусстве. Когда мутная волна ТНСИ схлынет со всеми ее унитазами, квадратами и консервированным дерьмом, то именно из китча возродятся и живопись, и скульптура в прежнем, домодернистском их понимании (хотя и с некоторыми модификациями).
Возможно, хип-хопу уготована та же роль в отношении почти угасшей западной поэзии.
Хотел бы уточнить. Вы говорите о наивном искусстве, в том числе самодеятельном и народном, или именно о китче, как о продукте масскульта, где оценочным критерием является деньги или пропаганда?
Я говорю и о том, и о другом, уважаемый Теодор. Критерием тут является невовлеченность в ТНСИ-официоз - это, как мы ясно видим в статьях теоретиков и гуру ТНСИ, автоматически помещает и рекламу, и книжную графику, и промышленный дизайн, и комиксы, и рыночные коврики с русалками в один и тот же огромный пул с большой надписью КИТЧ.
Ну и хрен им в дышло - пусть будет китч, не жалко. Брань на вороту не виснет. Главное, что графика, живопись и скульптура выживают как явление именно в этом пуле.
Аналогичные вещи происходят с поэзией. Не так давно читал (уж не здесь ли?) интервью с некоей именитой французской литпроцессоршей. Там два любопытных - в контексте этого разговора - утверждения. 1) Вся поэзия во Франции, поголовно - верлибр; ритм и рифма считаются чем-то низменным, типа стишков для детей, шансона и хип-хопа. 2) Поэзию во Франции никто давно уже не читает, за исключением самих поэтов и сопутствующих литпроцессорных бонз типа самой интервьюируемой.
Не правда ли, знаменательное сходство с ситуацией в ТНСИ? Стишки для детей с точки зрения литпроцессорши не стоят ейного наморщенного носа - поелику китч и томление духа. Но их-то как раз читают! И рэп слушают, и песенки напевают. Там-то и залегли семена настоящей поэзии - затоптанные, униженные, себя пока еще толком не сознающие. Но они еще прорастут, вот увидите.
>>> не отставать! <<<
Как видите, из кожи вон лезут. К счастью, русской поэзии (в отличие от западной) крупно повезло с Мандельштамом, тень которого так и лежит на дороге всех этих пошлых карликов. Уж больно у них ножки коротки пересечь эту широченную преграду - вбегать-то вбегают, и даже клич боевой на устах, а выбежать уже того - не получается. Дохнут на полпути. Да и фиг с ними, не жалко.