В 1968 году назначить Исаича цензором Советского Союза – это из области фантастики.

Оцените материал

Просмотров: 25429

Юлий Ким: «Диссидентство закрыло бы мое участие в “Красной Шапочке” категорически»

Илья Овчинников · 23/12/2011
Страницы:
 

— Сейчас идет довольно много ваших пьес — значит ли это, что как драматург вы более востребованы, чем как автор и исполнитель песен?

— Скорее одновременно. Я и в своей драматургии занимаюсь музыкальными жанрами, у меня если и пьеса, то непременно с музыкальной драматургией, либо просто чистый мюзикл. Последняя, например, работа: мы с Геннадием Гладковым переложили для сцены «Обыкновенное чудо» и «Двенадцать стульев». Эти вещи были экранизированы Марком Захаровым в 1970-е, и мы с Гладковым сочинили туда несколько песен. Возникло желание перенести это на сцену, и мы дописали целый ряд новых номеров. «Обыкновенное чудо» было поставлено и целый сезон шло в Москве на Дубровке. Правда, дело это завершилось — с финансами возникли проблемы, оказавшиеся неразрешимыми. Но целый сезон играли прекрасную постановку — Иван Поповски ставил, фоменковский ученик.

— То, что вы не разделяете в себе драматурга и автора песен, вполне естественно. А как сосуществовали в вас, например, автор песен к фильмам «Точка, точка, запятая...», «Про Красную Шапочку» — и человек, выпускавший «Хронику текущих событий»?

— Здесь надо провести четкую черту. Я был активным диссидентом очень недолго, приблизительно с 1965-го по 1968-й год. Естественно, это заметили, уволили меня из школы навсегда, а затем вызвали на Лубянку и ясно дали понять, что ни выступать с песнями, ни преподавать в школе я уже не смогу. А что касается работы с театром и кино, эту дорогу они для меня оставляли абсолютно открытой, справедливо рассчитывая, что нельзя с ней сочетать диссидентство. Поскольку, работая в коллективе, ты несешь общую ответственность за общее дело. А когда подписываешь письмо — отвечаешь только за себя. И если ты делаешь это, работая в коллективе, то ставишь под угрозу фильм или спектакль. «Красную Шапочку» я мог бы писать и занимаясь активно диссидентской деятельностью (смеется). Хотя нет, диссидентская деятельность закрыла бы мое участие в «Красной Шапочке» категорически. Что бы я там ни сочинял. Другое дело, если бы я не работал с коллективом (как Солженицын, Максимов, Войнович, Галич), когда ты один целиком отвечаешь за свое дело. А работать над «Обыкновенным чудом» и подписывать какие-то резкие письма с позиции честного диссидента просто невозможно.

— Интересно, что сегодня все иначе — время от времени вы пишете «песни Галича», а ваши пьесы идут и концерты не отменяются.

— Совершенно верно, это признак нашего времени. Странным образом это и есть определенная характеристика теперешнего политического руководства: оно допускает до известной степени критику в свой адрес. Существуют «Эхо Москвы», RTVi, «Дождь», «Новая газета» — я же говорю, что, по брежневским критериям, даже сам тандем мог бы сесть за те или иные высказывания по поводу текущего положения в стране, когда они начинают соглашаться с тем, что мы отстаем в той области, в другой... такие признания при Советах никогда не были терпимы. Представить себе, чтобы мне закрыли спектакль за то, что я написал песню о Ходорковском, — не могу.

Хотя разница между песней от души и мюзиклом по заказу, конечно, есть. Случай с «Нотр-Дам де Пари» был исключительным — сначала я от души писал полный текст мюзикла, откуда много перешло и в заказную работу. Но многое пришлось изменить по просьбе французов — они справедливо усмотрели большую разницу между моим текстом и французским. А я-то делал вольный перевод и думал, что мне это простится — так же как текст Лермонтова «Горные вершины спят во тьме ночной» не совсем совпадает с подстрочником Гете. Но попросили изменить, и работа из сферы художественной мгновенно переехала в сферу техническую. Причем это тоже был азарт: попробовать перевести этот текст максимально близко к оригиналу и максимально удобно для русского исполнителя — непростая задача. Но я старался с ней справиться, и вроде удалось. А вот когда я взялся сочинять «Монте-Кристо» — тут я уже «гулял как хотел, потому что это было мое сочинение. Сейчас мы с тем же композитором, Романом Игнатьевым, заканчиваем работу над мюзиклом о так называемой княжне Таракановой, рабочее название — «Самозванка». Если все обойдется, будущей осенью премьера.

©  Евгений Гурко / OpenSpace.ru

Юлий Ким

Юлий Ким

— Насколько я знаю, у вас есть также ряд законченных пьес, которые не были поставлены?

— Есть, да. Пьесу «Доходное место» я очень хочу увидеть на сцене и даже знаю режиссера, который сам хочет ее поставить, но у него пока обстоятельства для этого не сложились. Может быть, на будущий сезон поставит. А может, попробую к Ширвиндту обратиться. Потому что пропадает такая замечательная работа... Есть еще несколько работ, которые пока ждут своего воплощения. Например, наш с Владимиром Дашкевичем замысел советской «Кармен» — либретто я написал. Дашкевич к музыке еще не приступал, а если и приступал, мне это неизвестно. Это либретто мюзикла по «Двенадцати» Блока. Я рассматриваю его как советскую «Хованщину», как прощание с советским периодом нашей жизни.

— Так «Кармен» или «Хованщина»?

— Это один и тот же замысел. Дашкевич сказал: давай напишем русскую «Кармен» по «Двенадцати» Блока. Так оно и произошло, карменовский треугольник перенесен и в нашу историю, но пока до дела не дошло... Хотя лет двадцать назад я получитал-полунапевал это произведение в Театре Советской армии, когда им командовал Леонид Хейфец. И ему очень это произведение нравилось. Жив еще был Олег Борисов, но он репетировал тогда Павла Первого. Хейфец ему шутя предложил спеть-сыграть в этой нашей вещи роль комиссара, которая списана с Ленина: командуют патрулем командир Петька — и комиссар. Он без имени, но целиком списан с Владимира Ильича. С такого мифического, которого мы представляем себе по кино — в кепке и на броневике, с короткими фразами, абсолютно безапелляционными. Борисов посмеялся, но отказался. До дела так и не дошло. Было это давно, в начале 1990-х, когда все в смысле финансов было неопределенным... Проект не состоялся, но, может быть, когда-нибудь дождется своего часа. «Патруль» — так называется эта история.

— А как шла ваша с Дашкевичем работа над «Ревизором»? Все же формально это не мюзикл, а опера, сочинявшаяся для конкретного оперного театра.

— Да, Дашкевич писал классическую оперу, но с сильным песенным зарядом, к которому привыкли он и я. Не говоря уж о том, что он там использовал некоторые свои прежние песенные работы. Например, лирическая ария Марии Антоновны представляет собой известный романс «Не покидай меня, весна», который мы с ним сочинили для фильма «Красавец мужчина». И все же это не куплетная форма, а ария, внутри которой есть развитие и новая мелодия. Работать было интересно очень, хотя у меня до сих пор есть некоторые претензии к ее драматургии. Но, поскольку Владимир Сергеевич решил все области целиком забрать в свое распоряжение, мои робкие протесты отвергались. Это целиком его сочинение, со всеми реальными или кажущимися недостатками.

— Верно ли, что постановки в Москве и Новосибирске сильно отличались друг от друга?

— Да, сильно. Борис Александрович Покровский, царство ему небесное, когда услышал все произведение в полном объеме, сказал, что мы написали оперу с сильным трагическим уклоном. А он думал об опере комической и попросил нас вернуть ее, елико возможно, в рамки этого жанра. Что мы и проделали. С его кончиной она выпала из репертуара, хотя, кажется, ее собираются возрождать. Дай Бог, чтобы она опять украсила афишу Камерного музыкального театра. А в Новосибирском театре оперы и балета она была поставлена в полном объеме с огромным размахом и огромным успехом московским режиссером Михаилом Левитиным, который всю жизнь мечтал поставить оперу и наконец дорвался до своей мечты. Это его дебют в опере. В некоторых явлениях одновременно на сцене присутствует человек восемьдесят. Один хор, а еще балет и действующие лица — зрелище, конечно, невероятное. Художником был Василий Евгеньевич Валериус, с которым мы также давно знакомы и время от времени вместе работали. Но опера там как-то не прижилась, дальше шести спектаклей, кажется, дело не пошло. Кажется, внутри самого театра было неоднозначное отношение к этой постановке.

— Мы беседуем накануне вашего 75-летия: что сильнее ощущаешь в таком возрасте — груз потерь или все то, что ты за эти годы узнал, увидел, накопил?

— Да как всегда — и то и другое, конечно. Потому что когда человек моего возраста начинает размышлять о жизни, он скорее подытоживает, но одновременно и планирует все-таки! (Смеется.) Идет подсчет того, что уже упущено, в том числе и безвозвратно. А с другой стороны, все-таки есть надежда что-то еще сочинить, что-то еще сделать. Кроме этой банальности, ничего вам сказать не могу. В последние годы я провожу много времени в Израиле, но вся моя главная жизнь, моя работа проходит в Москве, где у меня трое внуков. Когда я здесь, конечно, езжу к ним, а они ко мне. Чаще я к ним. Есть традиционный месяц август, когда мы все собираемся на Украине. Там у нас небольшая фазенда, в свое время приобретенная вместе с украинскими друзьями. Я обычно приезжаю туда с каким-нибудь своим «вышиванием», которым занимаюсь по три-четыре часа в день.
Страницы:

 

 

 

 

 

КомментарииВсего:1

  • Andrey Krylov· 2011-12-24 16:10:22
    С юбилеем, дорогой Юлий Черсанович!
Все новости ›