Короткий «НОС» и дебаты вокруг него

Разнобой короткого списка отражает общее состояние растерянности и литературы, и общества, полагает СТАНИСЛАВ ЛЬВОВСКИЙ, наблюдавший за спорами в Красноярске

Имена:  Александр Григоренко · Александр Маркин · Андрей Аствацатуров · Андрей Левкин · Виктор Пелевин · Владислав Толстов · Дмитрий Данилов · Дмитрий Кузьмин · Елена Фанайлова · Игорь Вишневецкий · Ирина Прохорова · Ирина Ясина · Кирилл Кобрин · Константин Мильчин · Мария Рыбакова · Марк Липовецкий · Михаил Шишкин · Николай Александров · Николай Байтов · Николай Кононов

​Красноярская ярмарка книжной культуры (КрЯКК), на которой традиционно происходят публичные дебаты премии «НОС», — довольно странное место. Ярмарка проходит в Международном выставочно-деловом центре «Сибирь», расположенном не то чтобы на самой окраине, но довольно далеко от центра Красноярска. Непосредственно напротив «Сибири» вот уже который год высится чрезвычайно мрачное, заброшенное многоэтажное здание, изрисованное невнятными граффити, — мечта любого специалиста по джентрификации. Куда там московским промзонам, можно пять центров современного искусства разместить. В «Сибирь» раз в год съезжаются и сходятся литераторы, издатели и другие труженики гуманитарной сферы из Москвы, Питера, Красноярска, Новосибирска и других относительно близко расположенных городов. Иногородние и иностранные участники ярмарки живут обычно здесь же, в пятиэтажной гостинице с огромным атриумом под прозрачной крышей. И МВДЦ «Сибирь» на время проведения ярмарки напоминает, по меткому выражению рижского поэта Сергея Тимофеева, не столько выставочный центр, сколько международную космическую станцию. Причем, добавим уже от себя, примерно такую, как в сериале «Вавилон-5», — благо напитки на станции дешевы, кафе многочисленны, а участники культурной программы разнообразны.

Торговля книгами, по словам экспонентов, идет очень бойко, но, кроме торговли, как уже было замечено, имеется довольно насыщенная программа концертов, выставок, чтений и дискуссий на литературные и окололитературные темы. Одно из центральных мест заслуженно занимают публичные дебаты по премии «НОС», в ходе которых на глазах изумленной (или не очень) публики формируется короткий список премии. В этом году дебаты проходили в первый вечер работы ярмарки. В них принимали участие члены жюри — Марк Липовецкий, Кирилл Кобрин, Елена Фанайлова, Владислав Толстов и Константин Мильчин (прежде бывший экспертом премии, но повышенный в статусе), а также нынешние эксперты: Дмитрий Кузьмин, Андрей Левкин и находившийся в весьма приподнятом состоянии духа Николай Александров. Чтобы в дальнейшем не ссылаться с каждого слова, скажем сразу, что с длинным списком премии этого года можно ознакомиться здесь, с ее «концепцией, целями и задачами» — здесь , а с краткими «манифестами» членов жюри — здесь.

Открылись дебаты вступительным словом Марка Липовецкого, который разъяснил собравшимся, что «новая социальность», которой «НОС» взыскует, — социальность не поверхностная, а, так сказать, глубокого залегания и что добывается она путем выработки новых языков. Он также отметил, что вопрос о том, что же собой представляет новая социальность, не имеет сегодня ясного ответа, а поиски его, собственно, являются непосредственной задачей жюри, экспертов и публики. Кроме того, Липовецкий рассказал о том, какого рода тексты премией, по возможности, отсекаются.

Это, во-первых, «бытовая проза с политическими ассоциациями», развивающая «трифоновскую» линию русской литературы, работающая с интересующими премию материями в крайне упрощенном и отчасти автоматизированном ключе. В качестве примеров такого рода прозы Липовецкий назвал, в частности, книги Людмилы Улицкой и Владимира Маканина. Во-вторых, премия не интересуется «литературой гротеска» (в качестве исключения был назван Илья Бояшов как автор «недостаточно простодушный»). Говоря об этой линии, Липовецкий назвал в качестве ее представителей Юрия Арабова, Анну Старобинец и Всеволода Бенигсена. Наконец, третье направление, не интересующее «НОС», — «новый реализм» в лице, в частности, Захара Прилепина и Сергея Шаргунова. Липовецкий отметил, что вообще говорить в этом случае следует скорее не о новом реализме, а о постсоцреализме, использующем чересчур жесткие негибкие схемы рефлексии.

Далее Липовецкий представил первую книгу, вошедшую в короткий список премии, — текст Виктора Пелевина «Ананасная вода для прекрасной дамы», специально подчеркнув, что, хотя Пелевин постоянно обращается к теме превращения человека в бога, в «Ананасной воде…» эта постоянная тема впервые обсуждается в открытую. Важной, по мнению критика, особенностью книги является то, что постсоветское в ней раздвигается до границ всего современного мира, отчего собственно «постсоветское» теряет свойство экзотичности.

Пребывавший в приподнятом состоянии духа Николай Александров жарко выступил было в том смысле, что книгу Пелевина нельзя называть сборником повестей (или рассказов), а следует считать романом или по крайней мере цельным, последовательным нарративом, но члены жюри с этим утверждением сравнительно быстро так или иначе согласились, отчего вновь после краткого перерыва наступило благорастворение воздухов.

Липовецкого сменил Кирилл Кобрин, напомнивший публике о том, что на западного читателя произвела большое впечатление вышедшая в прошлом году книга Габриэля Йосиповичи «Что произошло с модернизмом» (What ever happened to modernism). В этой связи Кобрин заметил, что чрезвычайно интересен, по его мнению, вопрос о том, почему современная отечественная проза написана по большей части так, как если бы в русской литературе не было ни Андрея Белого, ни Андрея Платонова, а один только бесконечный Боборыкин, за которым немедленно воспоследовал соцреализм. Премию, по словам Кобрина, интересуют авторы, тем или иным способом усвоившие опыт русского модернизма. Далее он представил следующие две книги короткого списка — повесть Игоря Вишневецкого «Ленинград» и роман Николая Кононова «Фланёр». Оба автора, по мнению Кирилла Кобрина, исходят из того, что все случившееся в русской литературе в XX столетии случилось на самом деле. Так, «Ленинград» самим своим названием отсылает к «Петербургу» Белого и является при этом сложным текстом, в рамках которого сталкиваются различные цитаты и подтексты; результатом такого столкновения оказывается возникающее у читателя странное и непривычное представление о том, что происходило в умах русской интеллигенции во время блокады, которая (так Кобрин интерпретирует Вишневецкого) оказывается поворотной точкой превращения арьергарда Серебряного века в материю советского. «Фланёр» был охарактеризован Кобриным как текст чрезвычайно радикальный и эстетически бескомпромиссный в смысле требовательности к своему читателю.

Пребывавший в приподнятом состоянии духа Николай Александров произнес с места краткую, но яркую речь в том смысле, что Андрей Белый здесь совершенно ни при чем, равно как и материя советского.

Следующим выступил член жюри Владислав Толстов, без особых предисловий представивший публике еще две вошедшие в короткий список книги, а именно «Письмовник» Михаила Шишкина и сборник рассказов Николая Байтова «Думай, что говоришь».

Андрей Левкин заметил на это, что роман Шишкина является, по его мнению, экспликацией писем красноармейца Сухова дорогой Катерине Матвеевне и выразил мнение, что члены жюри поддались на обаяние киноленты Владимира Мотыля «Белое солнце пустыни». Дмитрий Кузьмин отметил, что Николай Байтов одинаково прекрасен как в своей поэтической, так и в прозаической ипостаси, а это явление редкое. Кроме того, Кузьмин сказал, что Байтов — писатель в определенном смысле религиозный, поскольку «каждое взвешенное не на килограммы, а на караты слово Байтова помнит о том, что некогда оно было у Бога». Также присутствовавшая на дебатах Ирина Прохорова присоединилась к мнению Кузьмина, заявив, что «Николай Байтов должен стать открытием для читающей публики».

Пребывавший в приподнятом состоянии духа Николай Александров, поднявшись с места и совершив несколько танцевальных па с микрофоном, отметил, что, по его мнению, «Письмовник» представляет собой книгу, написанную человеком, которому совершенно нечего сказать, «примитивную сюсю-пусю, сентиментальный роман». В то же время Александров приветствовал попадание в короткий список сборника рассказов Николая Байтова, подчеркнув, что «Байтов — это хорошо, это не сюсю-пусю».

Следующей выступала Елена Фанайлова, представившая еще двух финалистов — «Дневник 2006‒2011» Александра Маркина и «Гнедича» Марии Рыбаковой. Относительно первого Фанайлова отметила, что у Маркина находится место и академической действительности, и сценкам, происходящим в метро, что те и другие автор видит в больших подробностях, как бы под увеличительным стеклом. А также что для Маркина важна, с одной стороны, русская традиция литературного дневника, а с другой — европейский модернизм. В подтверждение своих слов Фанайлова зачитала, в частности, следующий фрагмент из «Дневника 2006‒2011»: «Поэтический дар есть не что иное, как аффективная восторженность, сподвигающая на искусные, но пустые выдумки. Вечером выяснилось, что я не знаю, как умывать Аню, потому что не понимаю, как держать ее у раковины, она дергается, и ладошки у нее очень маленькие. Я умыл ее с горем пополам, когда я ее мыл, она начала громко сопеть, и я ее отпустил, она обхватила мою ногу, уткнулась в брючину и стала хныкать, потому что было поздно и она хотела спать. Я испугался, что сейчас придется ее снова умывать, потому что я в этих брюках бываю на кольцевой линии метро и на других линиях, а в метро всегда очень грязно и вши, я оторвал ее от брючины, она принялась вопить, но быстро успокоилась». Фанайлова также отметила ужасающее состояние умов пишущих, выражающееся в невероятно высоком уровне фальсификации действительности.

Дмитрий Кузьмин, апеллируя к заявленной в миссии премии задаче поиска новой социальности, сказал, что комплекс мировосприятия, представленный в книге Маркина, ни в коем случае не нов, и добавил, что там, где автор углубляется в тонкости, он воспроизводит худшие стереотипы гей-оптики. Маркин, предположил Кузьмин, по всей видимости, полагает, что книга, написанная геем, должна выглядеть именно так, как если бы она была написана геем стереотипическим. Иными словами, по мнению Кузьмина, в случае Маркина мы имеем дело не с выработкой нового языка, а с практикой сугубо имитативной. Марк Липовецкий заметил на это, что автор, германист, специализирующийся на эпохе романтизма, рефлексирует собственное письмо и относится к авторской инстанции с заметной самоиронией.

«Гнедича» Фанайлова охарактеризовала как рассказ о платонической любви, как книгу о переживании героем эротического и трансформации его в перевод. На это Кузьмин снова возразил, заявив, что книгу Рыбаковой, написанную свободным стихом, вообще нельзя числить по ведомству прозы, поскольку в этом случае жюри имплицитно заявляет, что свободный стих не относится к поэзии, а это неверно, поскольку, в частности и у Рыбаковой, разбиение текста на строки является элементом смыслообразующим. В логике жюри же, продолжал Кузьмин, и «Евгений Онегин» является прозой, зарифмованной с неясными целями.

Вслед за этим жюри погрузилось в долгий энергичный обмен мнениями, в ходе которого оппоненты, подтверждая свою точку зрения, цитировали попеременно Тынянова и Томашевского. Своеобразный итог обсуждению подвел уже несколько растерявший к тому времени приподнятое состояние духа Николай Александров, заявивший, что «Гнедич» — это как «Евгений Онегин», но в стихах.

Последним выступал Константин Мильчин, представивший двух последних финалистов — «Скунскамеру» Андрея Аствацатурова и «Историю болезни» Ирины Ясиной. Насчет книги Аствацатурова Мильчин высказался в том смысле, что «Скунскамера» новую социальную реальность не репрезентирует, а вовсе даже создает, возвращая былую «крутизну» профессии филолога, в частности описывая жизнь людей этой самой профессии, которые, оказывается, тоже ходят по кабакам и пьют пиво, а не просто так себе гики особого рода. Аствацатуров, по мнению Мильчина, таким образом, заново творит прослойку интеллектуалов, возвращая им легитимность в глазах широкой общественности.

Относительно текста Ирины Ясиной снова возникла дискуссия между экспертами и членами жюри. Дмитрий Кузьмин отметил, что текст Ясиной является чрезвычайно важным человеческим документом, но подверг сомнению его принадлежность к явлениям литературы. Елена Фанайлова возразила, что важна не только новая социальность, но и новая антропология и что «Историю болезни» следует рассматривать в контексте всей деятельности Ясиной. Марк Липовецкий отметил также, что в результате наложения повествований о болезни автора и об изменениях в политической ситуации в тексте «Истории болезни» возникает своеобразная и важная, пусть скорее всего и непроизвольная, метафорика.

Вслед за тем жюри перешло к последней части дебатов, в рамках которой эксперты должны были предложить свою кандидатуру в короткий список. Андрей Левкин и Дмитрий Кузьмин выразили недоумение тем фактом, что в короткий список не было включено «Горизонтальное положение» Дмитрия Данилова. По мнению обоих, эта книга представляет собой важное явление именно в контексте заявленных целей и задач премии.

Существенно помрачневший к концу дебатов Николай Александров поднялся с места и произнес краткую, но яркую речь о том, что огромной, непоправимой ошибкой премии явилось, по его мнению, невключение не только в короткий, но и в длинный список фольклорного эпоса «Мэбэт» Александра Григоренко, проживающего к тому же, как неоднократно заметил Александров, неподалеку от Красноярска — в Дивногорске. Александров энергично, но без прежнего огонька вкратце пересказал собравшимся роман и вновь выразил свое неудовольствие тем, что жюри не обратило на книгу должного внимания. Вслед за этим критик, не простившись, спустился со сцены и быстрым, твердым шагом покинул благородное собрание, предоставив остальным экспертам и членам жюри решать судьбу дополнительного места в коротком списке, которое и отошло в итоге «Горизонтальному положению» Данилова.

Два слова от себя по поводу получившегося шорт-листа. Я бы, конечно, его сузил — получилось, на мой вкус, широковато: в частности, мне представляются вполне разумными соображения Кузьмина насчет «Гнедича», которого и вправду трудно отнести к прозе. «Скунскамера» мне представляется текстом по части выработки нового языка вполне бессмысленным, да и к Пелевину есть вопросы — не в смысле, что книга плохая, напротив, — а именно в контексте премии «НОС».

Но кажется, что и разнородность длинного списка (хотелось бы, кстати, обратить особое внимание читателя на совершенно уже для него, списка, чужеродную, но восхитительную книгу Андрея Шарого и Ярослава Шимова «Корни и корона») и разнобой списка короткого отражают не только и не столько чрезмерные, как мне представляется, амбиции премии, сколько общее состояние растерянности русской литературы и русского общества. Общее непонимание того, где мы находимся, что нас объединяет и, собственно, кто такие эти «мы».

Фальсификация, по безжалостному выражению Елены Фанайловой, действительности происходит, как мне кажется, не по злому умыслу литераторов и не по их малоумию: русские философы (если такие вообще есть), гуманитарии, политологи, историки, да кто угодно, тоже порождают тексты, не встающие в предназначенные им пазы, а только тыкающиеся, примеряющиеся, немотствующие, неуместные.

Может быть, нужно поискать книгу, наилучшим образом передающую эту самую неуместность, неприлаженность, непригодность — бездомность. Впрочем, эта книга, может статься, еще не написана. Так или иначе, при всех достоинствах многих текстов, вошедших в нынешний короткий список премии «НОС», этой самой, по-настоящему бездомной, среди них нет.

Подождем следующего сезона.