Просмотров: 15820
Людмила Петрушевская. Не садись в машину, где двое
Игорь Гулин ·
26/09/2011
Как и любой созданный человеком ад, мир рассказов Петрушевской с годами если не обустроился, то стал более приемлемым
Имена:
Людмила Петрушевская
© Евгений Тонконогий
Людмила Петрушевская, кажется, один из самых активных и востребованных сейчас авторов своего поколения. В ее библиографии последних лет разобраться очень сложно — новые книжки представляют собой в основном либо компиляции уже публиковавшихся рассказов и повестей, либо что-то очевидно дополнительное: сборник путевых заметок, «Пограничные сказки про котят» и прочее в этом роде.
Сборник «Не садись в машину, где двое», против ожидания, полностью состоит из совершенно новых текстов. В аннотации он описывается как «копия блокнота» писательницы, что-то вроде рабочего материала, превращенного в книгу. Это на самом деле не совсем так — никакой незавершенности тут нет. Скорее формулировку можно объяснить неоднородностью текстов. Книга в отличие от большинства последних сборников Петрушевской (рассказы о любви, рассказы о детях, страшные рассказы и пр.) не имеет ясной концептуальной рамки. Более того, три составляющие ее части производят очень разное впечатление.
Первый раздел — рассказы. И это классическая Петрушевская: двенадцать историй о судьбах разной степени поломанности. Писательница верна себе и в подборе сюжетов, и в манере повествования. Но есть, конечно, и некоторая разница. В лучших ее старых текстах была очарованность отвратительным состоянием жизни, присутствовала такая двусмысленная интонация, что-то вроде: «просто прелесть, как гадко». В этом смысле Петрушевская близка Юрию Мамлееву — их имена неслучайно часто ставят рядом. Только у Мамлеева этот ужасный восторг всегда был проводником в нездешнее, а у Петрушевской ровно наоборот. Речь идет об абсолютной здешности, о пространстве совершенного, восхитительного убожества, из которого нет никакого выхода вовне, пусть даже вне — еще больший ужас. В этом смысле ее мистические истории ничем не отличаются от бытовых. И там и там парадокс (а Петрушевская писатель, безусловно, парадоксальный) — это следствие не стороннего вмешательства, а чрезвычайной тесноты существования, сдвинутости, искаженности в этой тесноте всех человеческих связей.
Читать текст полностью
Но, как и почти любой созданный человеком ад, мир рассказов Петрушевской с годами если не обустроился, то по крайней мере стал более приемлемым. Теперь истории о нежелательных беременностях, о неверных мужчинах и коварных женщинах, о водке, разрушающей семьи, и о квартирном вопросе больше не вызывают трепета. Скорее вздох, понимающий кивок головы: «Ну вот, еще одна история — мы же с вами знаем, чем такое кончается…». Нельзя сказать, что в этой эволюции нет ничего привлекательного, тем более что мастерство рассказчика — по крайней мере в лучших текстах — по-прежнему на высоте. Однако эффект, производимый этими историями, довольно однообразен. Читатель отвечает: «Да, Людмила Стефановна, знаем. Именно этим и кончается…».
Второй раздел состоит из пяти небольших пьес. Новые драматические тексты Петрушевской внешне гораздо более радикальны, чем рассказы. Такой Ионеско-Беккет-Стоппард с уклоном в кухонную ссору. В первой (и лучшей) пьесе, «Кому это нужно», человек пытается повеситься, а соседка в это время деятельно прибирает к рукам все его имущество. Последняя — совершенно, на мой взгляд, невыносимая — «Гамлет, нулевое действие» — представляет собой вариации на тему Шекспира в духе капустника на зоне. В пьесах гораздо сильнее ощущается претензия на большое высказывание, но мысль о том, что все мироздание устроено как советская коммуналка (она прочитывается и в рассказах), будучи произнесена практически прямым текстом, выглядит немного плоской.
Третья часть — еще пять текстов в жанре, который писательница называет «современные сказки». Это как бы оборотная, веселая сторона рассказов. Петрушевская тут исходит из логичного соображения о том, что самые популярные сказки в современном мире — это истории о влюбившемся в простую девушку миллионере, обратившейся в буддизм европейской принцессе, хорошем мафиози и так далее. Эти сюжеты из женского журнала она переписывает на манер «жил-был тот-то». При этом структура и общий глянцевый модус остаются практически нетронутыми.
В фильме Хэла Хартли Amateur (обычно переводится как «Игры дилетантов») героиня Изабель Юппер, бывшая монахиня, пыталась стать автором порножурналов. У нее ничего не получалось: вместо эротических рассказов упорно выходила символистская проза о любви к Господу. Кажется, что в современных сказках Петрушевской должно было бы происходить нечто похожее: палп должен оборачиваться своей противоположностью, получать какой-то новый отчаянный смысл. Этого, однако, не происходит.
{-tsr-}Основная эмоция, которую испытываешь от нового сборника Петрушевской, — смущение. Оно проходит разные стадии. От первой части — смущение как от вполне интересного, но чересчур затянувшегося, увядающего разговора. От второй — как если бытовая беседа вдруг переходит в неуклюжие философствования. От третьей — как если, потерпев крах в попытке поговорить всерьез, собеседник перешел к словесным непотребствам с фальшивыми слезами. В общем, довольно тяжелый разговор.
Людмила Петрушевская. Не садись в машину, где двое (истории и разговоры). — М.: АСТ, Астрель, 2011
художники небывают маленькими или громадными, это вас при советском строе обманули, художники или бывают, или нет.
Тогда тоже были громадные художники, пишущие о нас - советском народе - Бабаевский, например.
вот уже она и умерла
эта Катя
нарушительница
всего что могла
объект семейных
проклятий
мать двух детей
что оставила их
уйдя к молодому
оказался он так себе
жених
ушла к другому
то есть Катя жила
по-мужски
а что здесь такого
дети выросли
не простив
тоже знакомо
а оставшись одна
она
им подарочки все дарила
переманивала
плакала
свято их любила
при отце они возросли
при его взглядах
хоронили мать
по куску земли
бросили в яму
Екатерина
написано на дощечке
вот и все что осталось
малая малость
некому теперь
не давать прощения
плакали поняли
мама
вот и правда тебя не стало
А стихи эти, что ж - всё тот же приём Жени. Он и сам говорил: "Носите мои обноски".