На поверхность выходит одно из самых интересных явлений в русской прозе последних десятилетий, и общая картина от этого должна сильно измениться
Имена:
Николай Байтов
© Тимофей Яржомбек
Николай Байтов, один из лучших и самых важных современных русских поэтов, гораздо меньше известен как прозаик. В 1990 году в издательстве «АРГО-Риск» вышла крохотная книжечка его прозы под названием «Четыре угла», в 1998-м Байтов совсем кустарно выпустил в Зверевском центре сборник «Прошлое в умозрениях и документах», изредка кое-что появлялось в периодике. Довольно большое количество прозаических текстов Байтова можно найти на сайтах друзей писателя (в первую очередь
у Александра Левина), но публикой здесь, как и в случае первых книжек, оказывается совсем узкий круг.
Вышедший сейчас в серии «Уроки русского» сборник избранной байтовской прозы «Думай, что говоришь» является, по сути, первым ее представлением сколько-нибудь широкому читателю. Доступность хотя бы части рассказов Байтова — очень важное событие не столько для репутации писателя, сколько для самой литературы. На поверхность тут выходит одно из самых интересных явлений в русской прозе последних десятилетий, и общая картина от этого должна сильно измениться. Стоит, конечно, отметить заслугу «Уроков русского», в последний год много сделавших для заполнения такого рода лакун. Выпустив байтовский сборник, серия перешла за десяток книг — тоже приятное событие.
То, что эти рассказы были до сих пор почти неизвестны, совсем не удивительно. Байтов — один из самых сложных для восприятия современных русских прозаиков. Дело тут не в языке (он как раз почти всегда простой), не в научных и философских аллюзиях, а в том, что его тексты отсылают к почти несуществующему читательскому опыту, требуют иного по отношению к любому привычному модуса чтения. Эта затрудненность, разумеется, переходит и на критическое высказывание: в большей части статей о Байтове присутствует нота некоторой растерянности, и этот текст никак не исключение.
Природу байтовской прозы определить очень сложно. Вынесенное на обложку слово «рассказ» кажется довольно условным (можно вспомнить название переводного сборника в чем-то близкого Байтову автора Мориса Бланшо — «Рассказ?»). Мы будем им пользоваться, держа эту условность в памяти. Сам автор называет часть своих текстов «траекториями», и это очень удачный термин: настоящим сюжетом в них часто является само сложноуследимое движение текста.
Многие из рассказов написаны в форме научных трактатов, культурологических эссе, философских опытов, примеров из истории. С такими, пожалуй, легче. Очевидное несоответствие текста указанному жанру намекает на то, что перед нами, наверное, литература. Сложнее, когда тексты сохраняют вид рассказов, формат повествования. Читатель ощущает тут то же несоответствие, но найти альтернативное определение — раз не рассказ, то что? — уже гораздо сложнее.
Читать текст полностью
Один из главных моментов, которыми живет эта проза, — чувство неузнавания. Речь тут о несовпадении с любым ожиданием, будь оно повествовательное, бытовое или интеллектуальное. Разные жанры мысли у Байтова всегда сбивают, остраняют друг друга, но один никогда не торжествует над другим. Рассказ притворяется иллюстрацией научной теории только для того, чтобы оказалось: теория тут совершенно ни при чем. Философское рассуждение превращается в увлекательное повествование, чтобы это повествование затем оборвалось на полуслове.
Проза Байтова — всегда некоторое совершенное «другое». Не «Y вместо ожидаемого X», а чистое «не-X». («Эстетика не-Х» — название одной из самых важных байтовских статей; речь там немного о других вещах, но сам термин кажется очень удобным для описания авторской стратегии). В каждом рассказе читатель обнаруживает, что его опыт тут неприменим. Эти тексты не говорят ему «что-то еще» вдобавок к чему-то уже известному. Напротив, сказанное в них — принципиально прибавить ни к чему невозможно.
С этим противостоянием интеллектуальному, культурному накопительству связан один из главных моментов байтовской прозы — проблема «нулевого опыта», невозможности вынести что-либо из значимого события. В качестве некоторого сходного типа размышления тут можно вспомнить Варлама Шаламова, его ощущение лагеря как абсолютно негативного, ни на что не распространяемого опыта. Однако у Байтова такого рода опыт оказывается единственным настоящим.
Здесь есть некоторая опасность — представить Байтова абсурдистом, описывающим мир как нечто лишенное смысла. Это совершенно не так. Кажется, вся его проза в той или иной степени посвящена одной и той же вещи. Это — тайна. А тайна и абсурд — категории, можно сказать, противостоящие друг другу, хоть их и можно спутать по внешним признакам. И при чтении Байтова эта возможность особенно велика. (И то и другое отказывает миру в видимом, проговариваемом смысле; абсурд — потому что его предположительно нет, тайна — потому что он предположительно скрыт.)
Ключевым для понимания того, что мы назвали «нулевым опытом», в контексте прозы Байтова кажется рассказ-эссе «Детская смертность», один из самых потрясающих текстов сборника. Пересказывать содержащееся в нем крайне сложное, как всегда, перескакивающее, спорящее само с собой байтовское рассуждение на тему «мир как текст» мы не будем (на всякий случай, рассказ есть в сети). Нас интересует тут один момент: Байтов говорит о том, что этот мир-текст неправильно, невозможно читать как сообщение. В большей степени он — обращение (этого слова Байтов не использует, но оно кажется наиболее удобным). Коммуникация мира с человеком — если считать, что он обращен к человеку, — не передача информации, она намного загадочнее.
В прозе Байтова происходит парадоксальная встреча вроде бы противоречащих друг другу подходов к миру. Некое явление может, например, описываться одновременно с точки зрения теоретической физики и богословия. Точка схождения (или несхождения) у всех этих мировоззрений, кажется, именно в том, что они имеют своим главным объектом тайну. Помимо науки и религии, это может быть криминальное расследование (рассказы Байтова часто устроены как детективы, но детективы, нарушающие правила, не дающие разгадку), фантастика, фольклорная демонология, философия. Все, что так или иначе имеет дело с разгадыванием загадок, разъяснением неясностей.
Вроде бы неспособные к взаимодействию, эти сознания удивительным образом сосуществуют в его прозе; они никогда не синтезируются, но и не вступают друг с другом в противоречия. Скорее речь о некоторой продуктивной несовместимости, «равновесии несогласий» (если вспомнить название первой поэтической книги Байтова). Вера и исследование, расследование и воспоминание, рассуждение и сон не способны ни подтвердить, ни опровергнуть друг друга. Это просто разные способы разгадывания, которое понимается тут в первую очередь не как раскрытие тайны, а как ее обнаружение, установление с ней отношений.
И даже когда в байтовских рассказах нет религиозной тематики, эти отношения с тайной почти всегда переходят в таинство. Такое таинство имеет в большей степени коммуникативный, чем обрядовый или мистический смысл. Оно — некоторая форма непрямой, парадоксальной коммуникации и происходит не по правилам — вопреки им. Буквально об этом — замечательный совсем маленький рассказ «Различие» (в книгу, к сожалению, не вошедший). В нем, однако, речь именно о церковном таинстве; сходные парадоксы можно у Байтова обнаружить на материале общения с призраками в «Клюкве брата», шахматной игры — в «Фиксаторе буквы» и многого другого.
Одним из самых удивительных феноменов такого рода логичным образом оказывается язык. Об этом — рассказы Silentium и «Леночка» — удивительный текст о языке как процессе произведения тайны и ее разоблачения, оказывающемся лишь еще одним способом ее осуществления. В этих рассказах запрет слов, неиспользование языка оказывается высшей, священной точкой его присутствия. Однако в том же запрете содержится и возможность спасительного нарушения, в перспективе — творчества.
В какой-то степени вся проза Байтова строится на подобном нарушении неприкосновенности таинственного: его научном расследовании, ироническом сомнении по его поводу. Однако результат этих операций не разоблачение, а некое новое торжество тайны, в том числе и тайны языка.
{-tsr-}Как мы уже говорили, о байтовской прозе писать очень сложно. Ее практически невозможно пересказать, описать стиль и конструкцию, слишком свободную, стремящуюся к саморазрушению. Концептуальное осмысление ее (если считать, что оно нужно) также дело долгого времени и многих страниц. В короткой рецензии можно было лишь отметить несколько важных, на наш взгляд, моментов. Но еще о двух вещах нужно сказать напоследок. Во-первых, рассказы Байтова невероятно смешные. В них очень необычный, меланхолично-нежный, ускользающий юмор. И еще одно важное свойство: неизбежное недоумение, которое они вызывают вначале у читателя, не преодолевается, а усваивается, вырастает, превращаясь в не требующую лживых окончательных ответов любовь.
Николай Байтов. Думай, что говоришь. Серия «Уроки русского». — М.: КоЛибри, 2011
