Альфред Дёблин. Горы моря и гиганты

Здесь больше безумия, чем в «Безумном Максе», больше эсхатологии, чем в Апокалипсисе: Дёблин угадал очень многое из того, что сбылось, сбывается – или стоит на пороге

Имена:  Альфред Дёблин

Про «Горы моря и гиганты» (это не опечатка, космологические представления Дёблина и его стилистические эксперименты не предполагают разделения запятой однородных членов) рассказывать сложно — как сложно пересказывать сны, записывать озарения, делиться инсайтом. Можно только, широко разводя руками, пытаться обрисовать масштаб всего действа — безумней «Безумного Макса», эсхатологичней Апокалипсиса, а еще тут больше воды и затопленных пространств, чем в «Водном мире» Балларда и в «Шраме» Чайны Мьевиля. Да, сравнивать, пожалуй, единственный выход. Представьте себе старомодную научную фантастику Герберта Уэллса, начиненную галлюцинозом Филиппа Дика и в растаманско-сказочном пересказе Амоса Тутуолы (в книге действительно есть сказки, то декадентские, как у Уайльда, то с классическим сюжетом, прямо по Проппу), проиллюстрированную создателями графического романа «Хранители» (в книге действуют и спасители человечества, а русский перевод, кстати, снабжен кадрами из «Метрополиса» и «Бунта машин»). И все это (XXIII—XXVII века описаны в семи книгах, русский перевод с приложениями и комментариями — 800 страниц) масштабировано до размеров мира если не Толкиена и Льюиса, то «Хроник Дюны» Фрэнка Герберта уж точно.

Да, представить себе все это действительно сложно, не менее, кстати, сложно было и писать эту вещь самому Дёблину в 1924 году. Нет, он не поплатился за нее безумием, как Мервин Пик за своего «Горменгаста», но долгие часы провел в библиотеках за минералогическими атласами Гренландии и легендами африканских племен и в берлинских музеях — Морском и Музее естествознания, а когда дописывал книгу в специально снятом доме, в одиночестве, то был близок к нервному срыву. На ее создание Дёблина, по его собственным словам, вдохновили камешки на балтийском взморье и деревья на улицах Берлина, а написание книги он уподобил молитиве: «Я — молился... В этом и заключалось превращение. Я молился, и я это допускал. Противился, но очень тихо, как противятся молитве. Моя книга была уже не гигантской картиной борьбы градшафтов, но — исповеданием веры, умиротворяющей и прославляющей песней в честь великих материнских сил. <…> Я сложил оружие перед сидящей во мне автономной силой. И знал тогда, и знаю теперь: эта сила мною воспользовалась». И это «темная, неугомонно катящаяся сила… Вы, темнoбуйствующие, друг с другом сцепленные! Вы, нежно-блаженные, невыразимо прекрасные, невыносимо тяжелые неудержимые силы! Дрожащий хватающий жужжащий Тысяченог-Тысячедух-Тысячеголов! <…> Я не хочу уходить из этой жизни, не попытавшись выразить свои чувства: прежде часто сопрягавшиеся с ужасом, теперь — с тихим вслушиванием и догадками».

Да, книга продавалась (как шутили тогда, с этой книгой было модно появляться, но невозможно читать), ее рецензировали от Нью-Йорка до Санкт-Петербурга. Но что-то заставляет все же говорить о возвращении к нам еще одного великого непрочтенного романа… Вот хотя бы исторические детали. Через восемь лет сам Дёблин создал упрощенную версию «Гор морей и гигантов». Книга долгое время не переиздавалась — в Германии в середине века было не до нее. У нас, как обнаружила переводчица книги Татьяна Баскакова, Госиздат, судя по всему, издавал перевод романа, но о нем ничего не известно — видимо, тираж был тут же рассыпан…

Читать текст полностью

©  DPA / Photas

Альфред Дёблин

Все это, конечно, трудно сейчас вообразить. Как соединить, например, в одном мировоззренческом посыле лично-бюрократическую паранойю Кафки и манию древних монстров Лавкрафта. Но ведь что-то определенно носилось в те годы в воздухе, особенно, кстати, в нашей стране и в Германии. Идеи романа (осуществленные тут!), о размораживании Гренландии, заселении Антарктиды, использовании энергии вулканов, полетах к Солнцу, манипуляциях с континентами, не заставляют ли вспомнить русских революционных фантастов-утопистов — авторов наших отечественных аэлит, гиперболоидов и чевенгуров? В Германии же в те годы — тоска по былому имперскому величию, идеи «крови и почвы», «народа без пространства» (это об утрате колоний), освоение природы ради возвышения государства, мечты о человеке будущего — отсюда фантастическое у Дёблина и, например, у мегапопулярного Ханса Доминика в его «Атлантиде». Потому и «действия героев технизированного будущего, радикально превосходящие все, что возможно сегодня, окутаны покровом мифологических представлений» (из статьи Фолькера Клотца, приведенной в этой вообще очень тщательно откомментированной и отлично изданной книге).

Но утопический миф, как можно не повторять, постепенно оборачивается антиутопией, а сон разума рождает известно кого… Так, Дёблин играет с разными концептами фантастического и настоящего. Вот, например, как тому же Клотцу видится сюжет «Гигантов» (8-й книги): «Чтобы справиться с чудищами, опустошающими на своем пути все, ученые создают гигантских башенных людей и выстраивают их в оборонительную линию. Эти полезные, но лишенные духовности колоссы невольно становятся воплощением прогресса, принявшего форму регресса. Как, впрочем, и две другие реакции на гренландскую авантюру: с одной стороны, все города, вместе с их жителями, перемещаются под землю; то есть, при всем комфорте и роскоши новой жизни, люди оказываются узниками подземелья, возвращаются на уровень пещерных жителей. С другой стороны, высокомерие правящей элиты зашкаливает теперь за все мыслимые пределы. Заигравшись в свою отчужденность от общества и природы, эти ученые применяют открытые ими энергии роста и преобразования к собственным телам. Они наращивают плоть, становясь гигантами; превращаются по желанию в огромных птиц, облака, деревья».

Но буйная фантазия о будущем постепенно оборачивается затяжным мучительным кошмаром. В европейских войнах Мардука (страшный пассионарий, как Пол Атридес у Херберта) люди едят людей, босхиански мутируют: «гигантски круглились только головы: у поздних поколений лбы выгибались вперед, глаз почти не было видно. А в некоторых местностях люди, наоборот, вырастали чрезмерно высокими: костяк под два метра; к этим костям крепились тонкослойные плоские мышцы; такие дылды двигались медленно; сердце у них было очень маленькое; и умирали они раньше других. <…> В западных градшафтах встречались такие типы, у которых была большая узкая голова, шея покачивалась между двумя жировыми подушками, а на руках и ногах жир, как разбухающее тесто, собирался в складки, нависал над пальцами, мешая ходить и совершать хватательные движения». Люди вообще расчеловечиваются: то каменеют, как в недавнем популярном «Бесшабашном» К. Функе, то превращаются в «древовидные живые структуры»: «попадались, например, черепа, у которых челюсти превратились в ноги, в глотке разместились кишки, а глазницы стали ротовыми отверстиями. Отдельные ребра передвигались как черви. На какой-нибудь позвоночный столб налипала живая земля, закреплялась». Да и вокруг: «длинные, как дорога, змеящиеся тела: это ящеры ползут по скалам, обрушиваются в воду», «земля же, еще недавно ровная, морщилась, скручивалась, змеилась».

Деревенский рай Чевенгур раскатали в котлован, на костях возводился Метрополис, но и он опустел. По земле бегают ожившие-оттаявшие первобытные монстры и — обычные куры: «под этим грузом крестьянка упала; птичьи когти продолжали прорастать сквозь руки пронзительно кричавшей, отбивавшейся, но вскоре впавшей в беспамятство жертвы. Птица лежала на крестьянке, росла на ней, была уже больше человека. Точнее, росли птичья голова и лапы. Но и туловище еще жило, каким бы жалким оно ни казалось: потому что лапы укоренились в теле крепкой тучной женщины. И разрастающиеся части курицы высасывали из нее питательные вещества. Женщина же — внутри своей одежды — скукоживалась. Она в конце концов умерла; даже голова исчезла, провалившись в вырез воротника, скрывшись за линией декольте. Рукава — пустые оболочки; кальций из костей уже высосан... Лишь через много часов прекратился ужасный рост птицы». «Роковые яйца», как мы помним, были написаны в том же 1924 году, что и «Горы моря и гиганты», «Багровый остров» — в 1927-м…

Впрочем, Дёблин хоть и писал в 1924 году про XXIII—XXVII века, но очень многое угадал из того, что уже сбылось, сбывается или почти на пороге. Тают льды; идет дождь из мертвых птиц, как в январе в Европе и Америке; вымирают города; женщины феминизируются до состояния войны с мужчинами; африканские племена массово мигрируют в Европу; малочисленные европеоиды ведут против них партизанскую войну, пока все цвета наций не смешиваются в одну. Концерны постепенно отнимают власть у правительств; синтезируется искусственная пища; ведутся «ультрамикроскопические исследования» человека (как опыты с геномом) и веществ (как сейчас с нанотехнологиями в «Роснано» и Ко); строятся специализированные научные моногорода, как Академгородки и Сколково. Многое из описанного у Дёблина если и не сбудется в ближайшее время, то уже описано в недавней фантастике: идут войны против машин, как в «Терминаторе», люди ради развлечения принимают образ животных, как в «Нет» Л. Горалик и С. Кузнецова, а человечество хотят освободить «от бремени индивидуального бытия», как клонов в «Возможности острова» М. Уэльбека…

{-tsr-}И еще наступает великий холод, которому имени нет: «темная первобытная Сила Холода когда-то завладела прасущностями, которые, в раскаленном виде, поднялись на поверхность из земного ядра, — кремниевой кислотой, магнием, алюминием, кислородом; и не отпускает их на свободу. Сила Холода — могущественная владычица, госпожа Бесконечного, заполняющая собою эфир. Именно она творит, порождает образы, которые тщится уничтожить огонь. Не сосчитать созвездий, которые несет в себе Сила Тьмы и Холода; все они — лишь завихрения внутри нее».

Хотелось бы все же верить, что молитва-письмо о том едином, что у Дёблина даже не разделяется запятыми, все же будет услышана и у нас как-то обойдется без этого.

Альфред Дёблин. Горы моря и гиганты. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2011 Перевод с немецкого Т. Баскаковой​