Елена Фанайлова, или Борьба за «Знамя»

«Балтийский дневник»: за и против. ЛИНОР ГОРАЛИК и ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ — по следам многодневных дискуссий

«Балтийский дневник»: за и против. ЛИНОР ГОРАЛИК и ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ — по следам многодневных дискуссий

«Балтийский дневник» Елены Фанайловой, цикл стихов, опубликованный в июльском «Знамени», вызвал бурю в русской блогосфере. Неожиданно массовая для современной поэзии аудитория несколько дней подряд темпераментно обсуждала не только особенности поэтики «Балтийского дневника», но и личность и мировоззрение его автора. Редакция OPENSPACE.RU сочла нужным дать слово ЛИНОР ГОРАЛИК и ВАЛЕРИЮ ШУБИНСКОМУ — нашим постоянным авторам, представляющим в этой дискуссии полярные точки зрения.


ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ


Елена Фанайлова — поэт даровитый. Своеобразие ее места в литературе в том, что, принадлежа по кругу творческих связей и по некоторым внешним, сугубо фактурным признакам к эстетически «левому» флангу, она по сути своей поэтики всегда была связана с исповедальной поэзией 1960-х годов. Это относится прежде всего к ясности, определенности и житейской конкретности лирического «первого лица», к увлеченности социальной стороной жизни. Разве такое стихотворение, как «Молодость ушла с ея портвейном» не напоминает в начальных своих строках... ну, скажем, Юнну Мориц? И разве «Ложноклассический пейзаж» — не типичные стихи «хорошего советского поэта»? Все это — совершенно внеоценочно. И, разумеется, Фанайлова писала в 90-е годы не только такие стихи. Но их наличие во многом объясняет ее последующую эволюцию. Также оно объясняет принадлежность Фанайловой к числу постоянных авторов журнала «Знамя».

Если говорить о том, что мне у Фанайловой нравится, хотя и не без оговорок, то это такие стихотворения, как «К лучшему — это ты, ни за что не держишься...», «Жутко владение хрупкими вещами...», «Тяжелы плоды твои, Церера...», «Памяти деда», «Облака идут по мозгам...», кое-что из циклов «Русские любовные песни» и «Китайские пытки». Как правило, это стихи короткие, сугубо камерные, стихи о любви и искусстве; это стихи, в которых смыслы не предзадаются, а рождаются в результате тонкой и сложной работы с языком, в которых из нервного надрыва, из травматического опыта появляется новая, непростая гармония. Я вообще люблю именно такие стихи. И за них я в свое время готов был простить Фанайловой то, что казалось мне слабыми сторонами ее индивидуальности — прежде всего склонность к многословию, мелкому эпатажу и банальным каламбурам («граф-графоман» из «Неба над Аустерлицем»).

Однако Фанайлова постепенно стала отходить от стихов такого типа. Для меня первым сигналом стали такие тексты, как «Они опять за свой Афганистан» и «Не возвращайся — здесь опять гэбня...». Закономерно (с учетом истории русской литературы), что появление надрывной «гражданственности» сочетается с утратой чувства слова («И пародируется застой» — какая эвфонически и ритмически неловкая строчка!). Эта эволюция совпала с общим движением стихотворческого мейнстрима в сторону возрождения, в сущности, советской (или антисоветской, что совершенно то же самое) «простоты и ясности». Это можно называть «радикализмом» (особенно при наличии свободного стиха, ненормативной лексики и высказываний, считающихся нонконформистскими), но суть не меняется: перед нами упрощение, и главное — уплощение. И в этом смысле движение Фанайловой к таким вещам, как «Черные костюмы» и «Балтийский дневник», закономерно.

Уайльд, как известно, говорил, что не существует книг нравственных и безнравственных — есть книги хорошо и плохо написанные. На мой взгляд, стихи, в которых настойчиво и многословно излагается примитивная мысль или поток сознания автора, обнажающий лишь его бытовые обиды и банальные комплексы, — это плохие, плохо написанные стихи. К сожалению, у Фанайловой все чаще появляются подобные тексты. Крикливое и поверхностное политическое фрондерство и социокультурное высокомерие «производителя смыслов» сочетаются в этих стихах с попытками, используя известное выражение Гумилева, «пасти народы», попытками, которые уже в дни нашей юности показались бы глубоко наивными. Эти стихи хорошо показывают некоторые (не лучшие) стороны внутреннего мира современного интеллигента. Но поэту не пристало быть «интеллигентом», поэт (пока и поскольку он поэт) сам по себе, вне страт и сословий.

Что же до реакции части читателей на «Балтийский дневник», то она входит в правила игры. «Битье графинов о головы публики первого ряда, особенно желающей быть эпатированной», предусматривает крики возмущения «хулиганами». В данном случае публика и поэт идеальные спарринг-партнеры, и, возможно, выясняя отношения, они изживают свои совершенно одинаковые, в сущности, травмы, свою обиду на слишком сложную реальность. Присутствовать при этих разборках, однако, не слишком приятно. Тем более что те фрагменты «Балтийского дневника», которые могут служить темой для серьезного литературного разговора, внимания разъяренной публики как раз и не удостаиваются.