Илья Стогоff. Русская книга

От книги остается отчетливый привкус подделки. Формальные признаки соблюдены: вот бумага, а вот на ней слова. Но и только

Имена:  Илья Стогов

Печальная человеческая способность: обманываться относительно самого себя. Думаешь о себе как об умном тонком человеке, кажешься себе писателем — и даже пишешь книги. А выходят какие-то бесконечно затянутые неталантливые посты в ЖЖ. Незавидная участь — быть не тем, кем себя воображаешь.

Потому что одно дело играть роль, а другое — с ней справляться.

От «Русской книги» Ильи Стогова остается отчетливый привкус подделки. Формальные признаки соблюдены: вот бумага, а вот на ней слова. Слова собраны в главы (названные «песнями», как у Пьера Гийота; и здесь, пожалуй, стоит заметить, что у Гийота это в высшей степени уместно, у Стогова бессмысленно), в главах при некотором усердии можно отыскать сюжет. Вообще, да, это книга, но какая-то книга Шредингера: потому что в то же самое время никакой книги нет. Ощущение — как при разглядывании макета, когда ты, восхитившись схожестью с настоящим домом, в поисках какой-то тайной жизни заглядываешь в крохотное окно, но видишь только грубо раскрашенные детали.

Лирический герой в неких квазиархеологических целях путешествует из одного среднерусского города в другой и по дороге рассуждает о — как бы это назвать — о том и о сем. Круг вопросов, занимающих путешественника, широк: откуда есть пошла земля Русская, что такое Бог, почему я одинок etc. (ирония может показаться излишней, однако своей бесхитростной бездарностью текст Стогова опрокидывает читателя навзничь — я за что могу, за то и хватаюсь). Впечатления от поездки автор перемежает своими мыслями о том, как на самом деле развивались события времен татаро-монгольского нашествия. Здесь мы навряд ли можем с автором поспорить или согласиться: русская история — странная, запутанная вещь, кто его разберет, что там, в глубине веков, действительно случилось, а чего не случалось никогда.

Однако и сама конспирология в книге самого низкого пошиба: Татищев подделывал рукописи, а профессор Рыбаков выдумывал даты. Возможно, именно так оно все и было, ни в чем нельзя быть уверенным. Но эти шокирующие разоблачения приводят автора к вовсе уж поразительному в своей новизне и оригинальности выводу: оказывается, Россия — это скорее Азия, чем Европа! И всё? — спросит читатель.

Да. И всё.

На ниве исторических спекуляций издавна подвязались визионеры, безумцы и разнообразные сторонники разнообразных теорий заговора. Беда Стогова в том, что он ни то, ни другое, ни третье. Кто не читал Дэна Брауна за ночь, лихорадочно перелистывая страницы? Все читали, даром что на следующую ночь всем было стыдно. Но Стогов не Дэн Браун, и не стоит рассчитывать на быструю и постыдную любовь с его книгой.

В тексте выдержан ровно тот градус, когда читать уже неинтересно, но еще не противно. Где-то посередине кажется, будто ты попал в темную, душную статью третьестепенной газеты, выхода из которой не предвидится. Русская история, которая, может, и поинтереснее многих, сворачивается у Стогова, как кислое молоко. Вместо «потерянной» России — бутафорская: кажется, толкни легонько пальцем какой-нибудь из описываемых в книге соборов, и он, поколебавшись секунду, рухнет, увлекая за собой палаты, князей, ханов, степь, лес и все остальное.

В этой книге все из картона. Неотличимые друга от друга профессора захолустных университетов; суровые бабы; их суровые дети; проститутки, чья речь неотличима от речи неотличимых друг от друга профессоров — всех этих людей не существует и никогда не существовало. Стогов с завидным упрямством продолжает вкладывать в уста своих героев вялые безжизненные фразы, выделяя на описание каждого не более двух-трех прилагательных (так прижимистый завхоз отмеряет ткань). «Высокий» и «сухопарый» о человеке, «крепкий» и «обжигающий» об эспрессо — этими словами уже давным-давно ничего невозможно описать, они использованы автором с единственной целью: маркировать текст как художественный, наделить его приметами литературы. Пара пассажей в духе «клаустрофобия вонзила мне в затылок отточенные зубы» только усугубляет впечатление.

Стогов, очевидно, тоскует по Большой Литературе, где фрагменты собственных размышлений автора резонируют с мировой историей, вступают в диалог, создают узоры; где коллективный опыт преломляется сквозь призму авторского. Но без идей, пусть даже сколь угодно странных или безумных, такие книги не получаются. А вот идей у Стогова, кажется, нет.

Под конец путаные рассуждения автора о религии and all that начинают напоминать невеселый балаган (бывают ли такие?). Читателю и так неловко, он и так не до конца понимает, к чему этот сборник банальностей и афоризмов, — но тут входит автор. Он многое видел, о многом думал, многое понял. Читатель вежливо улыбается и пробует избежать надвигающегося откровения, однако автор неумолим. Крепко прихватив читателя под локоть, он рассказывает ему «притчу» о следах на песке, ту самую, воспроизведенную многими тысячами девочек-подростков в своих интернет-дневниках прогрессивным методом copy-paste. «Где ты был, когда мне было тяжелее всего?» — и т.д. И это уже в некотором смысле чересчур, как будто на выпускном вечере в провинциальной школе вдруг запела директор. Читатель не знает, куда глаза девать, автор уходит в закат. Он сияет.

Ну что тут скажешь. Лихо.

Илья Стогоff. Русская книга. М.: АСТ, Астрель, 2011​