Проза в периодике: январь

Возвращение Садур, неудача Осокина, квинтэссенция Зайончковского, обещание Осипова и эффект Зондберг

Имена:  Денис Осокин · Максим Осипов · Нина Садур · Олег Зайончковский · Ольга Зондберг

Этим материалом ИГОРЯ ГУЛИНА мы начинаем наши регулярные обзоры прозы, публикуемой в периодике, бумажной или сетевой. Мы не ставим себе целью описать всю появляющуюся новую прозу. Это было бы занятием и очень трудоемким, и мало кому интересным. Скорее тут попытка отследить тексты,

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

возможно любопытные или ценные для людей, не имеющих привычки регулярно заглядывать в литературные журналы. Читать их подряд — занятие, требующее определенной самоотверженности, но мотивацией нам служит тот факт, что важные тексты, к сожалению, часто проскакивают мимо читателя. Мы попробуем останавливаться именно на таких публикациях. Первый материал несколько запоздал, но обзор февральских новинок, написанный Мартыном Ганиным, который будет нести боевое дежурство попеременно с Игорем Гулиным, воспоследует в самом ближайшем будущем.


Главное событие журнального января — новые тексты Нины Садур. У писательницы не появлялось в печати ничего нового очень давно. Ее молчание провоцирует дискуссии о статусе Садур: то ли один из главных современных прозаиков, то ли полузабытый писатель, не играющий в литературе никакой роли. Теперь этот вопрос как бы снят. В январе у Садур вышли сразу два текста: повесть «Мальчик в черном плаще» в «Сибирских огнях» и пьеса «Летчик» в «Урале».

Очень трогательная повесть написана на сюжет почти что «Чебурашки»: задумчивый полный мальчик выходит на улицу и хочет найти друзей. «Мальчик в черном плаще» весь построен на детской волшебной замкнутости, ощущении невозможности контакта с другим человеком и еще большем волшебстве, когда этот контакт внезапно случается. Это изумление Садур передает с такой свежестью, что почти не мешает некоторая натужность языка — не совсем доходящая до приема. Интересно, что натужность эта полностью пропадает в напечатанном вместе с повестью интервью писательницы. Это на самом деле даже не интервью, а развернутые ответы на вопросы, превращающиеся в очень трепетную и одновременно умно-размеренную мемуарную прозу.

«Летчик» — текст гораздо более фантасмагорический и трудноописуемый. Пьеса Садур напоминает (без какого-либо привкуса вторичности) одновременно шекспировскую «Бурю» и «Елку у Ивановых» Введенского. Действие же ее разворачивается в «окаянном Доме полярников в миллиметре от всякой чистой-нечистой власти и в одном поцелуе от яремной жилы великой Родины моей». По сюжету «Летчик» вполне мог бы быть произведением современного Сорокина, а то и Пепперштейна. Но у Садур есть очень непривычная для такого типа литературы немеханизированность, искренний мрачный восторг. Чудо «Летчика» во многом в том, что в нем удрученный советский вой срывается вдруг в Шекспира, а не наоборот.

Среди московских толстых журналов стоит обратить внимание на «Октябрь», точнее, на два рассказа: «Отличницу» Дениса Осокина и «Отца Михаила» Олега Зайончковского.

О Зайончковском сейчас много пишут в связи с выходом его нового романа. Добавить к текстам Григория Дашевского и Мартына Ганина в общем нечего. Небольшой рассказ про крепко пьющего батюшку кажется не просто типичным текстом Зайончковского, а почти что квинтэссенцией его творчества. В «Отце Михаиле» с редкой отчетливостью выражена ключевая для писателя мысль о том, что душевность — вещь гораздо более важная, чем духовность.

Чудесный прозаик Денис Осокин в прошлом году стал известен широкой публике благодаря снятому по его повести фильму «Овсянки». Это, конечно, очень приятно — авторы вроде Осокина редко попадают на глаза читателю, не интересующемуся литературой специально. Но фильм Алексея Федорченко оказался настолько пуст и пошл, что для репутации писателя это совершенно медвежья услуга. После «Овсянок» хочется, чтобы новые тексты Осокина, внимания к которым теперь будет больше, оказались не хуже прежних и позволили забыть историю с фильмом. Однако «Отличница» этой задачи скорее не выполняет. Тут, правда, сохраняется и бормочущая изящность осокинского стиля, и его особенная увядающая лиричность, однако для Осокина это текст на редкость плоско-сентиментальный. Кажется, еще чуть-чуть, и он превратится в развернутый пересказ строчки «я курю, а ты конфетки ешь».

Также стоит отметить маленький очерк Максима Осипова «Крик домашней птицы» в январском «Знамени». Появившиеся четыре года назад первые тексты врача Осипова о его службе в Тарусской больнице оказались одним из самых мощных явлений в современной русской прозе. Храбрость, гражданская правота автора каким-то образом переплетались в них с правотой стиля. Очерки Осипова держались на абсолютной честности, в которой органичным выглядел любой мелодраматический ход, любой пафос. Это стало очевидно, когда Осипов попробовал писать художественную прозу: неожиданно получилось очень плохо. Новый очерк интересен тем, что знаменует, кажется, попытку найти точку посредине. Объяснением тяги Осипова к «художественности» звучит максима: «Любить не одних только близких, домашних, а — шире — людей и место. Для этого требуется вспоминать, приглядываться, сочинять». «Крик домашней птицы» важен скорее не сам по себе, а как обещание второго осиповского сборника, который вот-вот должен выйти.

В январе также появился новый номер нерегулярного, но очень интересного харьковского журнала «Союз писателей». Главное событие его прозаической части — напечатанный целиком небольшой сборник  Ольги Зондберг «Все города теперь одинаковы». Как и ее вышедшая в прошлом году книжка «Сообщения», «Города» писались много лет и выглядят чем-то вроде художественного приложения к почти документальным «Сообщениям». Сильный эффект вроде бы очень тихой прозы Зондберг объяснить сложно. Как кажется, тексты ее основаны на чрезвычайном напряжении будничной мысли. Зондберг работает не на воображении, медитации, философствовании, и даже не на самоанализе, а на простом и очень неочевидном допущении, что сама мысль, а не мыслящий ее имеет право на свободу от любого целеполагающего формата и при этом выживет, не утратит коммуникативной силы и убедительности. В современной русской прозе ее эксперимент, наверное, один из самых малозаметных и, может быть, самых важных.​