Ты одинок с рождения и до самого конца, и нет никого, кто поможет тебе преодолеть это одиночество. Однако – никаких драм, никакого надрыва
Имена:
Ричард Йейтс
© Евгений Тонконогий
Ричард Йейтс — наименее известный, по горькому замечанию
Esquire, из великих американских писателей — умер в 1992 году от осложнений после операции на легких. Его крепкая и добротная проза была к тому времени крепко и добротно забыта. Статус «заново открытого» Йейтсу суждено было получить лишь в 1999-м, после статьи коллеги по перу Стюарта О’Нана. Статья называлась «Потерянный мир
Ричарда Йейтса», и в ней автор задавался вопросом, как может расхваленный критикой и любимый Воннегутом писатель быть настолько неинтересен публике? Внятного ответа, понятно, дать не получилось: жизнь несправедлива, жизнь писателя несправедлива вдвойне. Название статьи — «Потерянный мир» — однако же блистательно описывает литературное наследие Йейтса. Его книги, самая ранняя из которых вышла в свет в 1961 году, как будто забыли про время. За их пределами бушуют интеллектуальные войны, возникают и гибнут новые стили, сама льдина литературы трещит, готовая расползтись на кусочки, но внутри все аккуратно собрано, словно вещи перед отъездом. Быт Америки пятидесятых законсервирован в них с любовью и тщательностью: вместе с героями мы заходим в комнаты, трогаем ткани, чувствуем сырость, холод, жару. Поддев жестяную крышку этой банки, можно ощутить аромат, неведомым образом знакомый еще с детства. Это консервы, но очень высокого качества.
«Дыхание судьбы» — не самый удачный перевод оригинального
A Special Providence. Столкнувшись с подобным названием, читатель, ей-богу, не знает, чего ему ожидать. Нравоучений? Сантиментов? Пафоса? Ничего этого в книге нет. Проза Йейтса скупа (и это еще одна причина недоумевать, отчего за ним закрепилась слава «писателя для писателей»), рука — тверда, и в ней будто зажат штангенциркуль. История матери и сына, в которой мать отчаянно сражается с реальностью, а сын ожидает своей очереди, подана без исповедального шепота, хотя — и это очевидно — автор рассказывает о себе. Книга начинается прологом: Роберт Прентис, отпущенный в увольнительную, встречается со своей постаревшей матерью Алисой. Слушая натужное щебетанье задыхающейся от одиночества женщины, он мечтает сказать ей, что исхода нет, что жизнь ее была ошибкой и ложью, что ему претит и всегда претила ее забота и миллиард других вещей, которые разочарованный сын может сказать своей матери, но ничего из этого так и не будет сказано. Напряжение ожидания — чуда ли, катастрофы — в пределах книги не разрешится, но это лишь подтверждает, что Йейтс писатель не из простых.
Читать текст полностью
Алиса Прентис, мать-одиночка и неудачливый скульптор, считает себя особенной, не допуская и мысли о том, что Бог не имеет планов на ее жизнь. Заглавие A Special Providence полно горечи: никакого промысла у Бога для Алисы нет, воздать ей за труды и страдания некому. В первой части книги сын, призванный на войну аккурат перед ее завершением, вспоминает мать чуть ли не со злостью, и в его воспоминаниях она предстает суетной и нелепой. Вторая часть, полностью посвященная Алисе, это впечатление не развеивает, но добавляет в него красок. Алису Прентис пожирает обыденность, и это для нее страшнее, чем все несчастья на земле. Довольствоваться малым, отказаться от безумных планов, стать, в конце концов, обычным человеком — ничего хуже для Алисы нет, и она изо всех сил борется с неведомой силой, не дающей сбыться ни одной ее мечте. На всем протяжении книги, где за одной неудачей поджидает следующая, за той — еще одна, Йейтс не выказывает ни иронии, ни сентиментальности. Он лишь констатирует, записывает, регистрирует. Его стиль можно было бы назвать беспощадным, если бы не ощущение, что выход, пусть и парадоксальный, есть — герою для победы следует сдаться и наконец смириться с серостью жизни. Этого, впрочем, не происходит: в мире, скрупулезно уничтожающем надежду за надеждой, сил на подлинное отчаяние уже не остается.
Третья часть опять возвращает нас к Роберту Прентису — мечтателю, как и мать, но лишенному в отличие от нее смелости и энергии. Для Роберта чувство избранности, внушенное ему Алисой, мучительно; его нечем оправдать, но от него невозможно и отказаться. Попав в мясорубку Второй мировой, он мечтает о случае, способном превратить его в героя. Война, правда, уже окончена; испытание, которое искал младший Прентис, чтобы добавить веса своему существованию, так и не случается. Армейский быт не делает мальчика мужчиной, лишь усиливает глухую нелюбовь к миру вокруг. Глупость и бездарность военных действий, грязь, холод, положение изгоя — во всем этом нет ни капли романтики. Наконец в разгаре третьей части испытание находит Роберта Прентиса, но оно совсем не похоже на то, о котором он мечтал. С ним не выйти на сцену, не откинуть волосы со лба киношным жестом. Оно обыкновенно, и сомнения, терзающие Прентиса, получают подтверждение: он тоже обыкновенен. Беспощадная реальность все это время поджидала за углом, но не великое испытание готовила она, а обычную тяжелую жизнь.
Полная описаний быта людей, борющихся за существование, обильная их однообразными диалогами, проза Йейтса тем не менее не безыскусна. В ней есть как раз та сила, которой не хватает героям, чтобы {-tsr-}стать настоящими.
В эпилоге читатель получает квинтэссенцию тоски в ее американском изводе, то, о чем Коэн спел and other forms of boredom advertised as poetry: меблированные комнаты, дешевое виски и Бог, который всегда молчит. Ты одинок с рождения и до самого конца, и нет никого, кто поможет тебе преодолеть это одиночество. Однако — никаких драм, никакого надрыва. Деятельное, спокойное отчаяние, достоинство человека, смирившегося с судьбой, — где-то здесь скрывается правда о том, как следует прожить свою жизнь.
И это — нормально.
Ричард Йейтс. Дыхание судьбы. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011
Перевод с английского В. Минушина
