Выбором и складом слов она ставила заслон вульгарности, посредственности, неодаренности.
Памяти Беллы Ахмадулиной (1937–2010)
АНАТОЛИЙ НАЙМАН
Ахмадулина была олицетворением свободы внутри стихии языка. В лучших своих стихах – роскошной свободы. И одновременно – подъемной силы этой стихии. Поэтому и создавалось впечатление взлета, полета, когда она читала стихи – вытягиваясь вверх и вперед, чуть-чуть наклоняясь вперед, как будто перед отрывом от пола, от земли.
Поэзия была среда ее обитания. Выбором и складом слов она ставила заслон вульгарности, посредственности, неодаренности. И тому, что притворялось поэзией.
В ней жило чувство преданности, благодарности и преклонения по отношению к любимым поэтам. К старшим. Любила она лучших, называла их по имени-отчеству – Борис Леонидыч, Анна Андревна, Марина Иванна, Осип Эмильич. Тех, про кого в ранней молодости она написала «Об это старинное древо утешу ладони свои».
Она была красивая женщина. Остроумная. Умница. Расположенная к людям и верная друзьям.
Мы с ней познакомились в 1956-м. Поэтому из стихов вспоминаю тогдашние:
Пятнадцать мальчиков, а может быть, и больше,
а может быть, и меньше, чем пятнадцать,
испуганными голосами
мне говорили, Белла:
"Пойдем в кино или в музей изобразительных искусств".
Пятнадцать мальчиков дарили мне подснежники.
И голос, каким она их читала. Сиренный – с юности и до последних дней.
Все связанное с ней трогательно.
ДМИТРИЙ ВОДЕННИКОВ
Стихи Беллы Ахмадулиной – это стихи женщины, которая не позволила себе быть несчастной. По-видимому, посчитала это недопустимым жеманством. Или, возможно и скорей всего, посчитала, что ей это не по чину. (Вот Ахматова – другое дело. Ей было можно.) И это ахмадулинское ненесчастье – самое ценное в ней, самое дорогое и самое честное. Ибо мы – люди, усвоившие весь ХХ век и первые 10 лет этого, – больше не имеем права быть несчастными.
Просто потому, что знаем о времени и о себе нечто такое, что не позволяет нам этого. Быть горькими, беспощадными, жесткими, манерными и трагическими, смешными или жалкими – да.
А вот несчастными – нет.
Ни Бродский, ни Ахмадулина, ни Шварц – такие вещи себе уже не разрешали. И нам – даже не стоит и начинать.
И это самый главный урок Беллы Ахмадулиной, который она нам дала.
Я очень любил Ахмадулину.
Это было целое поэтическое событие моей жизни.
Спасибо ей за это.
ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА
Не помню когда, но, как только появился в доме видеомагнитофон, я переписала с телика, как Ахмадулина читает стихи. Не помню какие. С ней у меня было как с Бродским: сначала ты впадаешь в оторопь от этой чрезвычайно личной манеры чтения, которая тебя вовсе не обольщает, она просто есть, как явление природы, а потом ты не можешь оторваться, тайна какая-то. Думаю, Рената Литвинова кое-чему у нее научилась в этой суперженственности, восходящей к кинодивам (Ахмадулина побыла немного кинодивой, вполне, впрочем, демократичной).
С ней и Борисом Мессерером очень дружил мой покойный коллега Илья Дадашидзе до службы на «Радио Свобода», а он работал в «Литературной Грузии». При его жизни они иногда бывали у нас в бюро. Когда Илья умер, я брала у Беллы Ахатовны интервью для передачи-некролога у них дома на Большой Грузинской. Есть специальные старшие люди, представить короткие отношения с ними совершенно невозможно; Ахмадулина была из их числа, такая абсолютная отдельная воплощенная женщина.
Алексей Парщиков обратил мое внимание на ее стихи «Шесть дней небытия», весь «больничный цикл», которым в газете «Завтра» восхищался почвенник Бондаренко. Они есть в «Журнальном зале», там же «Сны о Грузии», наполовину посвященные мертвым, и одно стихотворение о Елене Шварц. В их свете по-другому читается вся предшествующая Ахмадулина: как поэт «советского барокко» ((с) Вайль и Генис).
ДЕМЬЯН КУДРЯВЦЕВ
Русская поэзия и мы, ее читатели, так многих потеряли за последние два года, что никакой другой роли, кроме повинности «носителей» языка, нам уже не завещано, не оставлено, а к этой ноше мы никогда не были так готовы, как были готовы они.
Говорить о Белле Ахатовне мне проще, чем последние несколько лет молчать о других потерях: столько человеческого, ученического, живого связывало меня с Вознесенским, Айги, Генделевым, сколько недопустимо, на мой взгляд, в разговоре о поэте.
Отрешившись от тела, настоящий поэт остается (и должен, и хотел бы) набором слов, строк, цитат; навсегда изменившимся языком потомков; смещенными, обновленными смыслами, песнями, если кто. За гробом поэта должны идти читатели, тираны, литературоведы, а не друзья-любовники-ученики, приватизаторы поверхностных воспоминаний.
Именно уважение, почтение рождало то удаленное почитание, ту дистанцию, которая очищала чтение, избавило меня от наблюдений за поэтом Ахмадулиной, оставило меня с ее стихами, которые как старый священный текст: можно читать с любого места, помнить основные заповеди – и того довольно. Ее формальные достижения не так уж велики, арсенал орудий предельно мал, свойственное ее поэтическому поколению многословие вплоть до пустозвонства практически миновало ее. В каком-то смысле она не была ярким поэтом, особенно с годами она писала под стать своей одежде – непросто-черные наряды, не придерешься, но и не пройдешь.
Достоинство, высокое достоинство иноверца в русской литературе; обидная, полная недорогих соблазнов, роль женщины в мужской гортанной речи; прямолинейное, но многотрудное, очевидное мастерство – вот каким примером и заветом сегодня видятся мне ее строки. И мне кажется важным, чтобы кто-нибудь этот завет исполнил, прочел, и нам бы простилось, что мы невнимательно, небрежно в последние годы читали ее при жизни.
АЛЕКСЕЙ ЦВЕТКОВ
От умерших остается память – ровно столько, сколько каждый из нас положил на счет, и я, конечно, могу говорить только о своем. Вся плеяда поэтов-шестидесятников была противотуманным прожектором моей юности. Каковы бы ни были последующие претензии к ним, без них я, наверное, заблудился бы. Уникальность Ахмадулиной в том, что к ней претензий не было. Мир праху.
КомментарииВсего:5
Комментарии
- 29.06Стипендия Бродского присуждена Александру Белякову
- 27.06В Бразилии книгочеев освобождают из тюрьмы
- 27.06Названы главные книги Америки
- 26.06В Испании появилась премия для электронных книг
- 22.06Вручена премия Стругацких
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3451769
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343386
- 3. Норильск. Май 1268669
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897694
- 5. Закоротило 822148
- 6. Не может прожить без ирисок 782461
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 759106
- 8. Коблы и малолетки 740941
- 9. Затворник. Но пятипалый 471387
- 10. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 403159
- 11. ЖП и крепостное право 394525
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 370543
не верится нет
да
ц.е.н.
жаль очень жаль
Меня там не было. Но я узнала эти времена потом, большей частью по стихам и людям оттуда. Шестидесятые были лучшими не только потому, что страна была народом, не только потому, Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, Окуджава и многие любимые другие были в самом расцвете сил и можно было без стеснения питаться их соками, а может еще и потому, что это был один из лучших периодов жизни русскоязычной поэзии. Необязательно самый свободный, демократичный – но все-таки самый лучший за весь прошлый век, который вот сейчас совсем уж заканчивается.
Я долго не могла поверить сама себе, когда вдруг стала подозревать, что видела Антокольского. Сверилась, всё так. Мне было около десяти лет. Мать повезла меня в стылый слякотный Ленинград, очевидно, на новогодние каникулы. Она уже видела, что из меня получается. И там мы взяли билеты в большой концертный зал. Мы сидели в первом ряду. На сцену вышел сухой старик с приподнятыми плечами и тростью. Он-то и представил Беллу Ахмадулину. Это был ее вечер. С тех пор, я не расставалась с ней. Она сделала из меня человека, основной формой жизни которого стала тоже – поэзия. Она вросла в меня настолько, что на первых курсах Литинститута меня укоряли за ахмадулинскую манеру чтения собственных стихов: куда-то вверх интонационно, машинально поднимая подбородок…
А в переходном возрасте я заболела ее «Сказкой о дожде». Откуда-то – уже не помню откуда – я списала всю поэму, читала ее в прокуренной мастерской отца, где собирались его друзья – те самые, шестидесятники, которых я обожала.
Как никогда много сейчас призывов в живом журнале не притворяться, что, мол, нам горько, что мы ее помнили и каждый день цитировали. Позвольте нам погоревать, от нас ушел родной поэт, который одного с нами мяса, крови, голоса. Только гениальный.
Памяти Беллы Ахмадулиной
Не умирают поэты…. и потому
не хоронят их в узком гробу
и над ними не причитают,
слез ни горьких, ни пьяных не льют -
голос есть – их читают… читают,
если нет – молча сердцем поют.
Где ты, Белочка, Белла-цветочек,
от тебя остаются не строчки -
«Сад» и « Сны…», и «мазурка-девочка».
И у сердца сливаясь в линию,
твои фото шлют лучики-стрелочки,
что б разбить нашу «Замкнутость зимнюю».
Наигралась душа «с перстеньком»-
красный шар – «дабл ю небо ком».
«Безутешность потери и - прибыль:
счастье шара - его свобода.
Не владеть!», а иначе - погибель
для поэта - души народа.
Что такой тебя, Белла, содеяло,
из какой из такой материи,
соучастницей всех трагедий?
Не случилось ведь « быть ... как все».
Замыкались круги: первый.. третий,
но поэт – не лежит в земле,
«отпустить его в смерть» не дано
никому, пока строки его
будут чьи-то сердца волновать.
Скорбным днем став «взрослей, и трезвей»
мы стихам твоим будем внимать,
будто б снова ты здесь – «средь друзей».
«Семицветие белого цвета» -
из тюльпанов для Беллы букеты
на Ваганьковском, видимо, ждут…
Новостные сюжеты, финальный отсчет,-
неизбежность…у славы такой атрибут.
Никогда нечитавший-он тоже придет
и, возможно, впервые услышит
и проникнется музыкой свыше,
но не я, я прощаться с тобой не спешу,
что нам пепел телесных утрат…
Вот сейчас… и потом я не раз напишу,
что и ты у надгробных врат:
*** Белла Ахмадулина
(родилось у могилы А. Ахматовой)
Всех обожаний бедствие огромно.
И не совпасть, и связи не прервать.
Так навсегда, что даже у надгробья,—
потупившись, не смея быть при Вас,—
изъявленную внятно, но не грозно
надземную приемлю неприязнь.
При веяньях залива, при закате
стою, как нищий, согнанный с крыльца.
Но это лишь усмешка, не проклятье.
Крест благородней, чем чугун креста.
Ирония — избранников занятье.
Туманна окончательность конца.
А море по колено в нашем крае,
Безумство, не его черта,
Взгляните, море умирает,
Любая умирает красота,
Нет вечности у глаз, ни у проклятья,
Любое слово зачеркнет предел,
И постепенно размыкаются объятья,
С судьбой, которую ты так прожить хотел,
Изменяться названья и афиши,
И рук бледнее станут небеса,
Но слово будет глубже, чем ты дышишь,
И чувства будут больше, чем твои глаза,
И с верой и без веры, есть спасенье,
В неповторимости всех черт лица…,
И если это станет утешеньем,
То вечно молод будешь ты в глазах Творца.
30.11.2010