Моя задача – не передел иерархий с заменой одного «мейнстрима» на другой, а описание ситуации, общей для всех.
МАРИЯ СТЕПАНОВА считает, что картина общего праздника современной русской поэзии сильно искажена, если не фиктивна
Читать!
Откуда тогда растущая неловкость, ощущение, что картина общего праздника сильно искажена, если не фиктивна? Социальные механизмы функционирования поэзии, как их принято описывать, объясняют и оправдывают существование литературных кланов и союзов, вражду партий, литературную борьбу со всеми ее потерями. Но не ту особенную воспаленность, которая отличает в последние годы любой разговор о стихах, выравнивая по одной гребенке СМИ и блоги. Ее и вправду объяснить нелегко — количество издательств, журналов, площадок для высказывания, поэтических серий огромно, места много всем, а разнообразие не должно бы располагать к горечи: какая вражда может быть у мясного ряда с зеленным, а у павильона «Космос» с «Коневодством»? Но ощущение какого-то неназванного, незамеченного искажения, обиды, несогласия с происходящим становится общим — и оказывается едва ли не той самой точкой консенсуса, о невозможности которой так долго говорили критики. Это чувство — «все не так, ребята» — объединяет эстетические платформы, которым в страшном сне не пришлось бы догадываться друг о друге, и делает союзниками авторов, у которых нет больше ничего общего.
Это накапливается медленно, подневно: сперва по блогам пробегает та или иная ссылка, и все идут на звук — кого-то опять обругали, пришло время читать, обсуждать, занимать и оборонять позицию. Проходит год-полтора, и этим «обругали» уже никого не удивишь — все ругают всех, сама интонация раздражения стала инструментом продвижения на литературном рынке. (Брюзжит — значит, «никого не боится», «имеет право», «говорит с позиции силы» — сила здесь ключевое слово.) Зато болевой точкой становится любая похвала: слова «NN хороший поэт» вызывают молниеносную реакцию: проверить на зуб, убедиться, что поэт плохой, скорей сообщить об этом миру (вырвать занозу.) Тут случаются странные подмены: хороший или, чего доброго, большой поэт в контексте такого разговора о стихах понимается (и отрицается) как лучший, главный, избранник, словно заинтересованный читатель постоянно вымеряет место автора в подспудной, никем не названной табели о рангах, где любое «нравится» поднимает его на несколько невидимых ступенек. Есть и другое: кажется, что похвала (упоминание чье угодно, публикация где угодно), как луч фонаря в темноте, выхватывает чье-то лицо и одним этим оттесняет всех остальных во тьму внешнюю, за пределы зримого мира. Что за этим чувством стоит, кроме общего одичания, всюду видящего длинный рубль или дружескую ногу? Много чего. Отмена конвенций, позволившая наконец видеть в сложном — неудавшееся простое (и говорить о нем с солдатской прямотой). Сама себя стесняющаяся уверенность в существовании единой военной иерархии, большого генерального штаба, который только и может сделать из рекрута поэта. Глубокое недоверие к самой возможности параллельных систем, непересекающихся плоскостей и поэтик, которые не оцениваются по единой шкале. И единое для всех ощущение какой-то огромной несправедливости.
Про изменившийся воздух
На мой вкус, объяснить то, что происходит с нами, дежурным набором внешних обстоятельств, как это принято делать в литературном быту, слишком соблазнительно и просто. Партии, которые расчищают себе место под литературным солнцем, делают это старательно, но как-то не всерьез. Делить им нечего: нет ни площадки, которая могла бы стать предметом спора, ни премии, к которой с равным уважением относились бы все, ни единой аудитории, которой все хотели бы нравиться. В этом смысле ситуация располагает к миру и покою. Но покоя нет, а ощущение неправильности происходящего остается — в том числе и у меня самой.
Для начала, несмотря на все разговоры о том, что интерес к поэзии вернулся или перевернулся, сами стихи (в отличие от поэтов) вдруг перестали интересовать. Исчезло то, что можно назвать резонансом, новые имена, новые тексты падают и пропадают без звука. Видно едва на два-три метра вокруг, зрения еле хватает на ближайших соседей. От растерянности становишься не по-хорошему снисходительным: то, что раньше казалось неприемлемым, оказывается возможным, допустимым, едва ли не симпатичным. Мерещится, что, обжив недавнюю зону риска, территорию решительных действий и больших экспериментов, мы с успехом превратили ее во что-то вроде крупной госкорпорации, где сосуществование регулируется не только набором общих правил, но и подспудным равнодушием к предмету собственных занятий. Поэзия стала профессией, служение службой (ежедневным хождением в департамент) — и никак не может этого пережить.
Оно исчезло на глазах — ощущение осмысленного общего пространства, бывшее главным подарком конца девяностых — начала нулевых. В зоне кромешной неуверенности, на физическом (метафизическом тоже) сквозняке можно существовать, и как раз там поэтическая речь могла бы стать единственным инструментом познания, палкой в руках слепого. Но этого не происходит. Мы уже не наедине с собой, не в слепом пятне, как в начале 90-х, а в хорошо освещенном крупном торговом центре вроде ИКЕА. Сказать (купить, продать) тут можно все, что угодно; значит, без всего этого можно обойтись. Сама ситуация не подразумевает наличия необходимых слов. А стихи, хотелось бы верить, другими быть не должны.
Вместе с воздухом изменилось и все остальное; в первую очередь — сами стихи и то, чего мы от них ждем. Раскрошились конвенции, работавшие десятилетиями и казавшиеся незыблемыми именно в силу своей очевидности: презумпция доверия к автору (он не пытается тебя одурачить), потребность в читательском опыте (цитаты-цикады в тексте хотят быть узнанными), вера в необходимость общей работы текста и того, кто его читает. Сегодня легкая возможность почувствовать себя шарлатаном (в лучшем случае — нелепым шутником) предоставляется каждому автору: «а по-моему, ты говно» — главный модус разговора о стихах.
То, от чего нынче предлагается отказаться — может быть, самое главное: это идея настоящeго читателя, читателя из мандельштамовской статьи «О собеседнике», готового взять на себя дело понимания и со-трудничества. Новая логика предлагает обращаться к читателю с позиций официанта или повара, долг которых — обслужить клиента так, как тому это нравится. Стихи начинают восприниматься не как проводник (в дивный новый или старый мир), а как инструмент. Чего? Немедленного наслаждения, которое читатель уже заработал — просто тем, что согласился раскрыть стихотворный сборник. Главными достоинствами поэтического текста тогда оказываются новые, чужие вещи: энергичность, увлекательность, трогательность, удобство восприятия.
Этот подход должен cработать; из поэзии, как из любого другого материала, можно сделать типовой, массовый продукт. Он будет качественным, он будет радовать сотни неглупых людей и тысячи дураков, он окупится физически и символически. Другое дело — что он отнимает у стихов территорию, которую они занимали с Нового времени: они перестанут быть местом выработки нового, ареной антропологического эксперимента. Отсутствие рынка всегда было поэзии на руку: дешевая в производстве, малопривлекательная для стороннего человека, она сама себя регулировала, сама себя спасала и уничтожала. Отдаваясь на милость читателя, ей придется согласиться на декоративное существование в комфортабельной резервации: без функции, без задачи, — фоновой музыкой для чужой эмоциональной жизни.
Этот способ бытования (с оглядкой на ничей, среднестатистический вкус) делает актуальными стихи, идентифицируемые этим засредненным вкусом как «сильные», — не требующие читательской подготовки, честно и прямо бьющие по глазам. В цене декларативность. В почете сентиментальность и все интенсивное, быстродействующее, лобовое. Повествовательность (в обиход вводятся источники интереса, не связанные прямо с поэтической материей). Форсированные, преувеличенные приемы при крайне облегченном содержании. Юмор, пламенная сатира и снова невинный юмор. Чтобы соответствовать новой роли (нравиться, быть любимым), поэт должен вести себя как циркач, демонстрируя чудеса ловкости, вращая гири и ловя фарфоровые чашки: в каждой строке по призовой метафоре, а лучше бы по две. Все неочевидное, не поражающее с первого взгляда, тонкое, легкое, зыбкое, многослойное — попросту не воспринимается новым вкусом; у нового читателя плохо настроен звукоулавливатель.
Хорошо бы во всех этих неприятных вещах были виноваты какие-нибудь они — те посторонние, которым так легко предъявлять претензии: плохо пишут, плохо слышат, не так и не то понимают. Беда в том, что эти они — мы, что новый вкус сформировали не глянцевые журналы и не посетители литературных кафе, а мы сами, «я сама».
Читать!
Страницы:
- 1
- 2
- Следующая »
КомментарииВсего:41
Комментарии
- 29.06Стипендия Бродского присуждена Александру Белякову
- 27.06В Бразилии книгочеев освобождают из тюрьмы
- 27.06Названы главные книги Америки
- 26.06В Испании появилась премия для электронных книг
- 22.06Вручена премия Стругацких
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3452033
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343524
- 3. Норильск. Май 1269188
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897825
- 5. Закоротило 822357
- 6. Не может прожить без ирисок 783554
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 760420
- 8. Коблы и малолетки 741498
- 9. Затворник. Но пятипалый 472515
- 10. ЖП и крепостное право 408144
- 11. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 403772
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 371049
Печально, но мне кажется, что дело не только в поэтических практиках, основанных на поиске силы, но и в том, как стратифицировалось поэтическое сообщество. Части сообщества боролись между собой, причем за разное :) если "постпервая" культура пыталась вернуть символический капитал, утраченный после СССР, то "поствторая" культура пыталась отгородить пространство "приращения смысла" - а в итоге для внутренней структуры каждого из сообществ результат оказался един, поскольку сообщества вряд ли вообще строятся вне иерархий. Конституирование ведет к иерархизации, даже если это сто цветов. Я видела это, причем видела самые агрессивные проявления этой стратегии, и пыталась сказать, что не нужно так, но кто послушает маленькую девочку?
Спасибо за вашу статью. она вовремя.
и можно в музей
И даже если забыть об этом -- кто же с девяностых жонглирует этими кунштюками, выдывая сложность за простоту в своих балладах и жестоких романсах, заигрывая с массовым вкусом?
Хорошо бы во всех этих неприятных вещах были виноваты какие-нибудь они — те посторонние, которым так легко предъявлять претензии: плохо пишут, плохо слышат, не так и не то понимают. Беда в том, что эти они — мы, что новый вкус сформировали не глянцевые журналы и не посетители литературных кафе, а мы сами, «я сама».
пошло поехало бе сюсю сю
Если так истошно не орать, то все по большому счету обыкновенно. И каждый там, где он есть; иерархия там, где её хотели и получили; несправедливость там же; крики, вопли, пляски и прочее тоже на своих местах. Каждый, по большому счету, занимается тем, чем хотел заниматься. В слове "непрозрачность" чувствуется некоторая фальсификация. Более того, у каждого критика своя линейка, своя шкала и прочее. Общей нет и быть не должно. Пора бы уже отказаться от всей этой советской и постсоветской эстетики и риторики. Еще комично наблюдать за тем, как "русский поэтический социум" варится в собственном соку, то выдувая пену изо рта, то пузыри, то еще черти что. Эта бесконечная озабоченность только собой привела на мой вкус и взгляд к тому, что ни о какой ВРЛ и, тем паче, - поэзии уже давно говорить невозможно и стыдно. А нужно-то - малость - создать подлинный поэтический плюрализм и некоторое свободное от всевозможных иерархий и клановости поэтическое пространство. Такого сегодня в России и на всем постсоветском пространстве - нет. Т.о. подлинная актуальная поэзия находится (за). Как в свое время лианозовцы, например. А чуть позже, лет через десять-пятнадцать ее откопают.
И напоследок, много усили
Очевидно, что события последних двух десятилетий породили два феномена. Во-первых, множественность иерархий. Отрицать или осуждать саму иерархию как факт бессмысленно, любая профессия иерархична, и вызванный сантехник всегда поносит своего предшественника: криворукий урод, разве так работают ключом или вантузом! Эта множественность позволила оспаривать значимость не только отдельных фигур, но и целых направлений, к которым эти фигуры относятся, фактически или в воображении критика. А ввиду того, что стандарты спора и доказательности во всем русскоязычном пространстве оставляют желать лучшего (для анализа почему тут нет места), то, что могло бы восприниматься как мощное русло, часто производит впечатление болота.
Второй феномен — отмеченная в эссе новая ориентация на рынок, бег трусцой навстречу читателю вместо свидания с ним где-нибудь на середине дистанции. А также связанная с этим ревность в иерархиях, отвергаемых рынком, равно как и встречная ревность со стороны фаворитов рынка. Все это правда, но трудно ожидать, что могло бы сложиться иначе.
Где я перестаю соглашаться, так это в самом конце, то есть с мнением, что нынешнее время не дало образцов (на уровне, скажем, одного конкретного текста), сравнимых с исторически лучшими. Тут, конечно, подразумевается, что мы не утратили критерия «лучшего», но я исхожу из мнения, что мы с Вами его разделяем, иначе я не понял заключения.
Поляков был главным героем одного из Воздухов. Сухотин и Байтов регулярно публикуют новые стихи в своих блогах, иногда читают на публике и появляются в ТЖ - редко, но не реже, чем раньше. Сильное и эффектное, пусть это будет С.Жадан (не худший вариант на мой скромный взгляд) вовсе не стал примером для рассейской молодежи - все пишут по разному и читатели хотят разного. Хотят Сложного, Красивого, а кто-то - Простого.
Проблема-то в том, как отличить:
красивое/красивенькое
сложное/сложненькое
простое/простенькое
- ну так это всегда было отличить непросто ))
Можно было бы поговорить о том, какие возможности пойти дальше были после Шварц и Парщикова, и как они реализовались (не об этом ли была колонка Айзенберга на OS). О том, что плохого именно в простоте и, собственно, что такое простота, какая она бывает (и как она соотносится с такими, по мнению автора, мейнстримными/"рыночными" чертами поэзии, как точность попадания и неожиданность). Пока же получился не очень ясный упрек в сторону тех, для кого герметичность - как текстуальная, так и внетекстовая (поведенческая, касающаяся участия/неучастия в процессе) нехарактерна.
С чем согласен - так это с кошмарностью модуса "а по-моему, ты говно" (обманчиво неуязвимая позиция). Вот это действительно способствует обмелению.
Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок.
От замкнутых я,что ли,пьян дверей?
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы,
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы.
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке,
И, спотыкаясь,мертвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке,
А я за ними ахаю, крича
В какой-то мерзлый деревянный короб:
"Читателя! Советчика! Bрача!
На лестнице колючей разговора б!"
http://karaulov.livejournal.com/1014162.html
колючая лестница
... и лишь со временем понимаешь, что мандельштамовское "Читателя! Советчика! Врача!" - это не единовременное высказывание из трех слов, а три разнесенные по времени стадии авторского отчаяния. В самом деле, кто в первом акте поинтересовался читателем, тот в третьем будет разговаривать только с врачом.
Не забывайте плевать в их рыжики. )
Забавно. Но я, конечно, высказался не из желания "поспорить с начальством", а потому, что статья Марии Степановой, хоть мне и не все в ней ясно, показалась мне безусловно важной и вызывающей на ответ. Собственно, эта статья - и личное мнение, и начало разговора.
Да это я «пошутил». О том у «нашей» Маши и речь, что она категорически – никому не начальство. Верикали, переделы, маркетинг, терапия и облегчённое всасывание препарата – подтачивают, как выяснилось, всё главное в стихах вообще.
Не так давно Степанова в режиме стихийного теоретизирования вопрошала пустоту: «социальная функция поэзии», «политическая ангажированность поэтического текста» – как это делается, что с этим делать, и вообще - нужно ли..?
На практике был ответ: к пустырю со снытью и лопухом одного хорошего поэта ею привинчивалась табличка с чётко определённым топонимом – «Мясницкая», недалеко от которой запускались марши несогласных, а заканчивались эти призрачные шествия – именно в хорошем, просторном супермаркете (!), куда затем следовала «лирическая» героиня…
Поразительно эффектная инверсия исходного текста выходила: благодаря этому «трюку» апроприировался возвышенный метафизический вакуум Дашевского, «нехватка реальной политики» делалась «высокой» социальной «болезнью-к-смерти»…
А вот теперь на эту тему (после ряда больших, малых и разных проб) дан недвусмысленный теоретический ответ… Ну считайте, что мы учли…
Второму мы и являемся сейчас свидетелями - с тяжеловесными биографиями нынче, увы, затык. Безвременье, что называется. Ни тебе перелома эпох, ни тебе большого террора; какие яйца ни отрасти, звенеть ими не о что - колоколов нема.
Рядом с нынешними мелкими бесами даже молдавский бровеносец кажется фигурой античного масштаба. А гламурные афиши на фоне унылых бандитских разборок и натужных поисков национальной идеи бронзой не звенят, годятся максимум на папье-маше. В общем, ждите лучших времен, господа поэты. Вот когда (и ежели) на стол положат жилы тянуть, тогда и запоете.
Большой террор! Перелом эпох!
Засилье Икей - это тоже большой террор, и оттого, что действует незаметно - опасней. Не ходить в супермаркеты - сегодня поступок, работа над собой, своей личностью и биографией.
Хотя сравнение культуры с супермаркетом как раз для меня позитивное: ведь в маленьком магазине мой выбор ограничен вкусами провайдера этого магазина, в супермаркете выбор больше, но самое лучшее интернет - вот уж где никакой иерархии, плоская структура!
Поэт, мечтающий об иерархии - аксюморон. Мне видится здесь пренебрежение мнением читателя.
И не мучайте себя "поступками" - супермаркеты для вас.
Масковский выгавор, что Вы хатите. Вот если бы Палина была с Саратава...
Стоит в растерзанной короне.
Рушились башен столетних Монбланы,
Где цифры сияли,как будто полканы,
Где меч силлогизма горел и сверкал,
Проверенный чисты м рассудком.
И что же? Сражение он приграл
Во славу иным прибауткам!
Поэзия в великой муке
Ломает бешеные руки,
Клянёт себя ,
Весь мир зарезать хочет,
То,как безумная хохочет,
То в поле бросится,то вдруг
Лежит в пыли ,имея много мук.
Н.Заболоцкий 1931
и не впадал так особо при этом в простоту неслыханную
тут все один другого круче ясно дело
а значит заметили что пастернаковское нельзя не впасть как в ересь
в неслыханную простоту здесь иронически вывернуто наизнанку
и неслыханная простота выступает как симптом болезни
но такая ли уж онга неслыханная
конечно эпитет взят ради крсаного словца
и это красное словцо мигает нам из каждого абзаца
этого письма несуществующему съезду
то броцкий, то пастернацкий...
до поэзии ли, тут, братие?
Здесь, видимо, мне следует оговориться. Речь не о том, что новое время не дало образцов, сопоставимых со старыми, - они есть (да и само деление на старое и новое, когда разговор идет о живом, очень условно). Я описываю общую ситуацию, среднюю температуру по больнице - и она кажется мне тревожной. Тип чтения, способ разговора о стихах, который усвоен сейчас литературной средой, обессмысливает отчасти само существование этих образцов.
Запросто могу представить себе, например, прочтение текста Гандельсмана, который Вы приводите в жж, где от написанного останется только поверхность, голая, нефильтрованная эмоция, а все прочее ("литература") будет казаться необязательным\несущественным.
Не знала, что ОКСЮМОРОН, morons, модное слово! Оно присутствует в орфографических словарях 70-х.
Лондонский выговор тоже акает, знаете ли. ))
Я, собственно, зашла сказать, что читая стихи Инессы Китасовой, как 90х, так и последние, всё находишь - и силу, и тонкость. Но не скажу: здесь нет ни тех, ни других, кто бы меня понял.
"умение упрощать сложное диктуется сейчас средой" - ой, вот уж чего в русском народе не заметила! Национальная русская черта как раз - усложнять простое.
Обычно хоть есть кто-то, кто кричит: "Король гол!.." - или напротив: "Какое у короля въебенное платье!.." - но когда за неимением публики кричать приходится самому королю, тут уже, извините, пора сливать воду.
Вот представьте, приходит пациентка Поэзия и излагает, что ее беспокоит следующее:
- Внутри меня, говорит, поэт обращается к читателю как будто он официант, который должен обслужить клиента так, чтобы тому это понравилось;
- читатель же внутри меням полагает, что он заработал немедленное удовлетворение стихами только тем, что купил стихотворный сборник;
- ее (поэзию) активно продвигают, перепроизводят стихи повышенногго спроса (а к стихам малого спроса равнодушны);
- Они все, говорит, требуютот меня актуальности, и всякий раз эта актуальность непредсказуема;
- Критики внутри меня, говорит, критикуют упрощенно, неофициально, фрагментарно и исключительно эмоционально.
По мнению Поэзии, это оттого, что нет на свете настоящeго читателя, читателя из мандельштамовской статьи «О собеседнике», готового взять на себя дело понимания и со-трудничества.
Помолчав, Поэзия добавляет: а еще... еще поэт не имеет права на одиночество, на неписание, на долгие переходы от текста к тексту. На незнание всего, что о нем говорят. Доктор, что делать?... Я так думаю, продолжает поззия, надо идти в катакомбы, в темноту, мало ли что они там хотят...
Шизофрения, как и было сказано (с).
Подписываюсь под каждым вашим словом. Может, следующую статью вы напишете? Кажется, вы более адекватно воспринимаете происходящее в блогосфере.
Хотя рано, наверно, делать серьёзные выводы - ей всего-то сколько, лет 5-10 будет?
Как социолог давно изучаю самоорганизующиеся структуры (типа фестиваля Фриндж, например, которому уже за 40) - интересно наблюдать стремление даже творческих людей к иерархии. Пришлось (им самим) чуть ли не искусственно создать механизмы, балансирующие иерархию с анархией. Результат - непересыхающий поток талантов.
Уверена, что и здесь всё наладится. Может, г-жа Степанова станет катализатором?
Мне кажется, статья Марии Степановой появилась в то время, когда многие поэты и активно заинтересованные начали уставать от того, что происходит. "Жизнь на миру", не только в Интернете, но и в клубах, журналах, на чтениях, премиях, презентациях, попойках - все это создает модель медийности, которая, может, и пересекается с "большой медийностью" (шоу-бизнесом, политикой), но только краем. В статье много противоречий: с одной стороны, "мейнстрим, обслуживание читателя, кульбиты на потеху публике", с другой - "никто никому не нужен". Уход же в катакомбы чреват потерей интереса к общению, в результате чего едва ли возникнут большие произведения: поэзия, мне представляется, живет в том числе и готовностью слушать других.
Это как дань уважения что ли... На самом деле - не более, чем высокомерие по отношению ко всем остальным. Выходит еще более толстолобая позиция.
И смешно и противно.
Авторы ее не пытаються нравиться, оставаясь верными себе и поэзии.
Они честно и незаметно работают, и речь тут не о рангах.
Они очень разные, но во всех есть несколько общих черт - сила языка, яркая авторская речь, ощущение подлинности
высказывания и их маргинальность. Можно еще добавить яркость личности и интересную, интенсивную биографию.
Приведу в пример пару имен, Анна Глазова и Александра Петрова, живущие за границей,Аркадий Драгомощенко, Скидан.
Они не бояться молчать подолгу и премий никаких не получали.
Назову еще Стратановского,Мнацаканову,Вишнивецкого. Конечно, и Гронас, названный автором.
И это не список моих предпочтений, это небольшой перечень тех, кто не разменивает свой дар, кто сочетает "тонкость" и "силу", кто не боится быть неудобным, несвоевременным. Читатели для такой поэзии всегда найдутся. Их не должно быть много.
не боятся молчать и премий не получали
драгомощенко и скидан ровно ппобедители той же премии что ивтор этой статьи
премии андрея белого
и мнацаканова и гронас конечно - тоже получали белочку
а если покопаться то и остальные тоже каким-то боком вполне себе взяты в люди и почитаемы
ну вы нашли маргиналов представиетелей поэзии "незамеченной автором статьи"!!!!
какой смысл выдавать чердак за подвал
если есть реальное подземелье?
На этом ресурсе я обнаружил "волшебную шкатулку " - ваш Диалог. Много пришлось скопировать на память и размножение "по сарафанному радио". Ресурс дал возможность выползти из "подземелья" разноликим, "обрадовать" разнообразием впечатление о поэзии, ошибочно названной автором "русской", т.к. критерии русскости автором ,очевидно, ещё не осознаны. Может лучше подошло бы - "родной". Я ещё встречаю у грамотных звучание словосочетания "Родная литература" и т.д. Спасибо всем за встречу и вашу озабоченность своим ремеслом. Буквояд