«Большая книга»: Борис Хазанов. Вчерашняя вечность: фрагменты XX столетия

Советская эпоха — это именно вечность: безликая громада времени, жестокая, неумолимая, навсегда изменившая облик тех, кто с ней соприкоснулся

Имена:  Борис Хазанов

Человек всю жизнь пишет одну книгу. Тридцать шестой — тридцать седьмой год, вокруг пропадают люди. Границы обыденности смещены: «Так теперь принято: есть не за столом, спать не на кровати». Ночью родители шепчутся о том, что сестренка никогда не появится на свет, потому что — как же вчетвером в коммунальной каморке? А «некто в ботинках, не однажды побывавших в починке, в бумажных чулках на резинках, которые выглядывают из-под коротких штанов», кажется, счастлив. Его лучший друг — соседка по той же коммуналке, старушка «из бывших», которой раньше принадлежал весь дом. Они разговаривают по-французски, попадают в таинственные приключения, однажды даже отправляются на настоящий императорский бал. Он непременно напишет об этом.

Осень сорок первого, в Москву вошли немцы. «Сталин бежал. Ушел от ответственности. В городе спокойно. Оккупационные власти следят за порядком». Евреев и прочих неугодных хватают прямо на улицах, не утруждаясь ночными арестами. А герой-писатель, все еще подросток, бежит из эвакуации в родной город. Та же соседка приютила его и выдает за своего внука. Этническая немка и к тому же баронесса, она категорически отказалась от своего австрийского имения и прочих подачек оккупантов.

«— Mein Herr, — промолвила Анна Яковлевна, — я русская.
— Вы имеете в виду, — он показал подбородком на икону, — православное вероисповедание? В Германии русская церковь не преследуется, напротив. Мы видим в ней союзницу в борьбе за освобождение России от еврейско-большевистского ига.
— Я русская, я прожила здесь всю жизнь. И здесь умру. Воля ваша, но я никуда не поеду».

Сорок восьмой год. К счастью, даже в этом параллельном мире война закончилась привычным для нас образом. К несчастью, остальные исторические реалии там и здесь тоже совпадают. Персонаж, он же автор, не окончив университет, оказывается в лагере. Пятьдесят восьмая статья — антисоветская пропаганда. Донесла, кажется, сокурсница, приревновавшая то ли его к подруге, то ли подругу к нему. Впрочем, может быть, доносчиком был товарищ по поэтической студии — сын генерала и студент таинственного «языкового вуза». В чем заключается «пропаганда», тоже непонятно. То ли анекдот рассказал, то ли слишком явно сочувствовал Ахматовой и Зощенко. Сидеть, правда, пришлось недолго — выпустили после смерти Сталина. А потом — особая отметка в паспорте, поражение в правах, работа судомоем. Это то, что на виду. А втайне самое дорогое — литература. Даже на внутреннем суде совести герой Бориса Хазанова признаёт это.

«— У меня вопрос, — сказала черная маска, крайняя слева. — Как, по-вашему, что самое главное в жизни?
Писатель развел руками. Надо бы ответить, подумал он, любовь к родине.
— Литература, — сказал он…».

Литература для него — это и есть тот самый единственный текст, который пишется и переписывается всю жизнь.

Что это — роман, эссе, мемуары? Иногда невозможно разобрать, где выдумка, роман в романе, где нулевая степень письма, — то есть правда художественная, но для книги единственная возможная, — а где самая что ни на есть подлинная реальность. «Вчерашняя вечность», в 2008-м году удостоенная «Русской премии», — несмотря на «альтернативную историчность», книга автобиографическая. Да и альтернатива эта, как мы убедились, весьма условная. Так же как и его герой, на излете сталинской эпохи Борис Хазанов (Геннадий Файбусович) со студенческой скамьи угодил в ГУЛАГ, где просидел шесть лет. И так же в конце 70-х к нему в дом ввалилась милиция и арестовала рукопись ненаписанного романа, который потом пришлось восстанавливать по памяти. Такой поворот сюжета даже для истории советской антисоветской литературы уникален — кроме Бориса Хазанова, подобное произошло, кажется, только с Василием Гроссманом.

Так же как и герой «Вчерашней вечности», ее автор имел от власти достаточно неприятностей в качестве автора самиздата, а настоящее литературное признание обрел сначала на Западе и только спустя годы — на Родине.

К счастью, на этом сходство заканчивается. Несмотря на литературный успех за границей, герой «Вчерашней вечности» умер дома, в нищете и одиночестве. А ее автор в 1982 году эмигрировал в Германию, где получил возможность заниматься любимым делом. Борис Хазанов известен как автор особой, по его определению «неклассической» литературы, где «мир предстает перед нами искривленным и поначалу кажется иррациональным. Но этот мир, в котором читатель чувствует себя заблудившимся, как Дант, потерявший Виргилия, пронзительно правдив» (Борис Хазанов, «Письмо к писателю»). Такую притчевую, горькую, «жизненную» кафкианскую фантастику в советские времена писали Юрий Даниэль и Андрей Синявский, братья Стругацкие, а сегодня эта линия прослеживается у Галиной и Славниковой.

Это не первая автобиографическая книга Хазанова. До этого был «Понедельник роз», тоже рассказывающий о том, как формируется личность писателя. Но нынешний роман представляет историческую панораму всего двадцатого века, а самой «вчерашней вечностью» в таком контексте оказывается советская эпоха. Автор настаивает, что это именно вечность — безликая громада времени, жестокая, неумолимая, навсегда изменившая облик тех, кто с ней соприкоснулся: «…Россия этого века немыслима без лагерей. Вся страна была покрыта лагерями. Даром это не проходит. Мы по-прежнему живем в лагерном мире. Мы усвоили психологию лагеря. Она стала общенародной психологией. Лагерный образ жизни впечатался в русский национальный характер», — и надеется, что уж теперь-то эта вечность окончательно вчерашняя.

Те или иные эпизоды советской истории и первых постсоветских лет в современной художественной литературе всплывают постоянно. Только из списка «Большой книги» можно вспомнить «Журавлей и карликов» Леонида Юзефовича, «Каменный мост» Александра Терехова, «Победителя» Андрея Волоса, «Малую Глушу» Марии Галиной. Взгляд писателя-историка и личные эмоции, моменты собственной биографии здесь дополняют друг друга. У Бориса Хазанова это четко видно даже на уровне жанра — «Вчерашнюю вечность» нельзя четко определить ни как роман, ни как мемуары — скорее это какая-то новая, промежуточная форма. В этом плане «Вчерашняя вечность» очень близка недавно переизданной повести Израиля Меттера «Пятый угол», тоже рассказывающей о жизни автора-героя в период сталинских репрессий. Сближение это, впрочем, явно непредусмотренное. Боль, причиняемая историей — «большой» или личной — не позволяет автору полностью самоустраниться.

Параллели к «Вчерашней вечности» можно найти и в немецкой литературе, работающей с национальной трагедией того же периода. В первую очередь, разумеется, всплывает «Луковица памяти» Гюнтера Грасса — беспощадный суд автора над собой и над своей эпохой. Хазанов же обращается не только к современным немецким авторам, но и к уже ушедшим свидетелям мировых катаклизмов. Во «Вчерашней вечности» не прямо, но достаточно явно и часто упоминается роман Ганса Фаллады «Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды…». Роман в числе прочего и о том, что баланды нахлебалась вся страна.

Борис Хазанов. Вчерашняя вечность: Фрагменты XX столетия. М.: Вагриус, 2008